Михаил Квадратов поэт удивительный, создающий собственную уникальную реальность, если, конечно, понятие «реальность» применимо к той диковинной ойкумене, которая населена всяческими магическими существами и странными созданиями, созданными воображением автора. Поэзия Квадратова – это что-то вроде метафизической игры, в которой есть место самым внезапным превращениям смыслов, самым причудливым воплощеньям привычных вещей и явлений, чудачествам с намёком и подвохом. Возможно, кому-то стихи Михаила могут показаться поэтическим сумасбродством. Но даже если это сумасбродство, то это изысканное эстетическое, тончайшим образом выверенное сумасбродство. Как ни удивительно, но за всей этой бурлящей карнавальностью образов, за этим смешением Босха и Шагала в одном флаконе, вдруг проступают самые значимые смыслы и архетипы. И перечитываешь, и молчишь…
О. Г.
* * *.
Писатель, ровно обстрогав,
волшебный карандаш слюнит.
Рисует дом. Описывает быт.
Придумывает нож. Придумывает шкаф –
распахивает дверцу верною рукой,
и персонаж, неведомо какой,
его оттуда ножиком разит.
Всё кончено.
* * *
Пожилые конвоиры
Потаённую квартиру
Собираются искать.
Там чугунная кровать,
В ней под ватным одеялом
Ангел вялый полинялый
Прячется четвёртый год:
Никого не бережёт.
* * *.
действительности не было и нет
следи число пророчеств и примет
когда отыщутся тринадцать с половиной
придёт повестка почтой муравьиной
заставят сторожить секретный сад
где яблоки латиницей горчат
счастливая судьба – трещотка и двустволка
и ереси классического толка
* * *
Хрустальные сферы крошатся, исчезают;
Особенно третья, пятая и седьмая.
С неба летит таинственное стекло:
Вчера увернулись – вроде опять повезло.
Ещё отчего-то земная ось подгнивает –
За теплотрассой у брошенного сарая
Вбок торчит столбнячным ржавым гвоздём.
Нынче точно туда гулять не пойдём.
* * *
– открывай, полиция, кто там в доме
– кто в доме, кто в доме – в доме гномы
есть какие-то ещё, но мы не знакомы
вот же, сволочи, приходят среди ночи
барабан заклеен противотабачным скотчем
костяные дудки из съеденных животных
в основном скелеты, но несколько плотных
палки, верёвки, пелерины на вате
– нет, не откроем – давайте, поджигайте
* * *
году примерно в семьдесят втором
стояла яркая грибная осень
с соседями отправились искать грибы
на пригородном из пяти вагонов
в восьмом часу до станции бугрыш
когда приехали – увидели толпу;
неподалёку местный почтальон
кричал, что скорый барнаульский сбил кентавра
его разрезало могучим тепловозом;
сейчас, старик циничный, я б съязвил:
вот, кто-то выдумал поправить демиурга
и разделил-таки животное и человечье
(но как-то всё у вас неаккуратно)
в ту осень, будучи ребёнком, я заметил
что кровь кентавра красная как наша
и было страшно
и взрослые испуганно шептались
и через слёзы ольга львовна объясняла
что это знак отчаянно плохой
(к войне, наверное)
* * *
человек идёт за аперитивом и дижестивом
возвращается с мороза, запирает за собой четыре замка
смерть за ним не успевает – недостаточно суетлива
плохо ещё подготовлена, валенки скользят, шуба велика
смерть подходит к окну – окна низки в намеченном доме
трогает зачем-то стекло, лижет решётку, целует термометр
ей не больно лизать на морозе – язык у неё шерстяной, костяной
ну а ты, дурачок, всё равно будешь мой, будешь мой
* * *
Ближе к обеду над остановкой летела собака –
Собака себе и собака, но любая собака двояка:
Для тех, кто глядит с остановки – она непристойна, преступна –
Горды вымена, остальное, природа её целокупна,
И всё это оттого, что внизу у неё мало меха.
Но собака прилична глазу Того, Кто Всегда Смотрит Сверху.
* * *.
Дом пропал, закончен карнавал,
Дымно, разноцветный воздух вышел.
Мумии чужие сушатся на крыше –
Ране ангел летний ночевал.
Ах, зачем терпеть неблагодать –
Мы бы этот дом давно продали,
Да у нас Орфей сидит в подвале
И никак не хочет вылезать.
для тм
тихие песни фавна
на чердаке медленный цокот копыт
плакала николавна
может быть страшно, может чего-то болит
чашку живой воды на чайник, столько же мёртвой
холодно, в городе враг, может быть кто-то ещё
не закрывай глаза, ящерица из торта
выпрыгнет на плечо
* * *
гудят рассветы над золой
там поварёнок удалой
гоняет несъедобных тварей
а остальных берёт и варит
и из обглодышей несложных
меланхолический художник
других ваяет много лет
но не угадывает цвет
* * *
плакала кукла вуду
обидели люди
протыкали ручною иглой
бормотали разную ерунду
на рассвете кукле гореть в саду
за чужое счастье
за великое торжество нелюбви –
коля бросит люду
* * *
ну, зачем, зачем тебе она
она нежна, но к тебе же изнаночна
и она ведь любит этого доктора
у него позднеримский шрам от топора
веселятся его разноцветные глаза
он смотрящий от улетающих к небесам
он эрото-, танато-, -лог и ещё чего-то там
…да, говорят, она и без него не одна
* * *
этой ночью воздух обесточен
нечего искать такою ночью
заходи – совсем недалеко
там зима в прокуренном трико
кашляет – но ей немного лучше
там горит табак её колючий
светят фотографии огня
там зима не смотрит на меня
мы живые мы лежим на вате
мы живём в оборванной цитате
что кругом другие города
где никто не будет никогда
этой ночью воздух обесцвечен
мы не дышим – незачем и нечем
угрюм-река
убегай сердешный друг
из архангельского плена
на плоту из пропилена
да гляди утянет крюк
к нам на дно угрюм-реки
тут русалочья могила
тут ползут вагоны с илом
и свистят проводники
маленький
как-то нелегко
холодно
сделайте укол
в голову
стану я опять
маленький
буду рисовать
сабельки
проколю больших
стрелами
а карандаши
белые
Под землёй
Звенит подземная пружина –
Иди, смотри.
Снаружи, может, всё зажило,
А изнутри –
Я сам судья и провожатый
На поезда,
И ожидающий расплаты;
И в час, когда
Летят вагоны в незнакомый
Подземный лес,
Выходят каменные гномы
Наперерез.
Жук
Я знаю: в голове – чугунный жук.
Он слесарь слов и мыслей провожатый.
Он домосед. Но в день двунадесятый
Его снесёт тяжёлый жёлтый звук.
Ликуй, слоняйся с легкой головой!
Глядь: поводырь опять в твоём курзале.
Так злобные зуавы воскресали
На акварелях Первой Мировой.
розмари
нам лежать в остывшем персеполе
на несуществующей траве
без сюжета без вины и боли
вечером в четыре в голове
лопнет электрическая нитка
подрожит немного и внутри
задохнётся пленная улитка
старая улитка розмари
туча
как сладко осенью возжечь
кирпичики любимых книжек
по лесенке слепого дыма
сопя карабкаться наверх
и в серой туче увидать
большого огненного дятла
и в ужасе бежать по туче
и в туче ноги промочить
и инфлюэнцей заболеть
и умереть и не вернуться
и ничего потом не помнить
совсем не помнить ни о чём
* * *.
в среду вечером скажут – сдуру можешь поверить
этой ночью опять умирать – заплакать
и вот из тебя убегают разные птицы и рыбы и звери
в перелески садки перекрёстки слякоть
слёзы глотают – чёрный йогурт четверг – liebe mutter
думать думать одно – холодно – как всего было мало
жизнь вернётся обратно в пятницу утром
мокрой собакой под одеяло
Мефодий
Мефодий пьян, срывается домой,
Неявный бег кротов под мостовой,
Далёкий клёкот бешеных грачей
Его страшит, он беден, он ничей.
И восемь кошек, семеро котят
В окошки укоризненно глядят;
И говорит почтенный господин:
«Повсюду жизнь. Мефодий не один:
Он редко жил, но жизнь себя являла:
Пружинила, срывала одеяло,
Гнала по трубкам кровь и молоко.
Беги, беги – уже недалеко».
Змея (И.А.)
Ты – не ты, и я – не я:
Проглотить себя змея
Не сумела, не успела,
Почему – не наше дело:
Недоморок, полуявь,
Ты сюда ещё добавь
То, что было неспроста,
Перепутаны места,
Сожжены чужие дни,
Мы, конечно, не одни,
Как всегда идти домой
Ни к тебе и не со мной.
Незабудка
Мне тебя не забыть, и на память
Поцарапаться осколком от чашки,
Иль порезать пальцы пропавшей
Незабудкой из аптечной стекляшки,
Что весь день пролежала в кармане.
Мне весь день бы тебе улыбаться,
Только вот моя улыбочка набок,
И приклеилось словцо гуммиарабик,
Да ещё сегодня сильно достали
Огоньки на кончиках пальцев.
Новый год
Хвалили Лиду,
А вышло всё наоборот.
И сквозь обиду
Опять приходит Новый год.
Кораблик тесен,
И вместо круга – полоса.
И вместо песен
Глядеть в пустые небеса,
Вдевать в иголки
Презрения стальную нить
И возле ёлки
Жестоких пупсиков казнить.
Маша
Маша, Маша, мать твою,
Не пускала б более
Пароходик по ручью
Чёрной меланхолии.
Там на палубе обед,
С кренделями полочка,
Мой лирический портрет,
А во лбу иголочка.
Небо
Золотая лестница –
Небесная печаль.
Мне б давно повеситься,
Да собаку жаль.