Светлана Андроник – поэт лирического склада. Нервная ткань её стихотворений держится на искренности поэтического высказывания и исповедальности. При этом стих её – напористый, экспрессивный – наполнен неожиданными поворотами внутреннего сюжета. Её стихотворная речь словно бы перетекает от строки к строке, от слова к слову, разворачивается и вступает в драматический спор со своими же суждениями, своими мыслями, своими переживаниями. Таково, например, стихотворение «Ветреное», открывающее подборку. Оно очень характерное для Светланы Андроник, и является замечательным примером её драматического мировидения. Даниил Чкония
ВЕТРЕНОЕ Борису Пастернаку от Ольги Ивинской пока ты усмиряешь сквозняки, ловлю тебя заботами простыми. окно починишь? на, пальто на-кинь, простынешь. какая роскошь, господи, одни. ты мой несвоевременный, но поздний… у нас врасплох кончаются то-дни, то гвозди. а дыму сигаретному сквозняк ровняет разметавшиеся кудри. ты бросить обещал ещё на-днях, но куришь. смотри, как город сумраком обвит, как ветер пьяно путается в вязе. он знает всё о нашей не-люб-ви, но связи. нам с рук сходила не одна зима, сойдёт и эта… небо узловато… а я во всём, как водится, са-ма не виновата. умру от смеха, ты такой чудной стоишь в ушанке, свет фонарный застя… спасибо за украденно-е,-но счастье… давай оставим сквознякам проём, нам ветреным теряться проще в гуле, не врозь, но врозь, вдвоём, но-не-вдво-ём, и пожелать грядущее своё, кому, скажи мне, другу ли, врагу ли? КРЕЙСЕР День за днём идёшь в ночные рейсы, круг, металлургический завод, на его отшибе – ржавый крейсер, и ему не снится ничего. Объезжаешь ямы и траншеи, потихоньку входишь в колею. Небо сонно вешает на шею молодого месяца петлю. Под ногой меняются педали, города ложатся на бочок. Свет переключаешь – ближний-дальний, и людей, как свет, - т - т - в один щелчок. Пролетают годы, не заметить, и свистят, как пули у виска. Всё проходит, остаются дети, память и гремучая тоска. Что ни город, думаешь о доме, медленно смыкаются глаза. У рассвета тёплые ладони, оттого слабеют тормоза. Обгоняешь время, реки, рельсы, и приходят мысли за рулём, чтоб тебя на старости, как крейсер, не спихнули на металлолом. КОГДА Я ПЕРЕСТАНУ БЫТЬ БОЛЬШОЙ когда я стану тонкая как нить я научусь себя переводить на языки которыми владею куплю в комоде шерстяной платок коту лото семье играть лоток по вечерам гадать на орхидее когда я перестану быть большой ты скажешь мне всё будет хорошо а я твой голос в трубке не узнаю оставшимися крошками ума я догадаюсь что пришла зима по памяти гуляет ледяная запрячут спицы ножницы ножи и кто-то скажет ласково ложись почистят сажу и затопят печку в моих пределах бог отключит снег и я умру счастливая во сне а ты всплакнёшь увидев в ленте свечку КОМУ КАКОЕ ДЕЛО не хочешь но поедем на восток картавый людовоз вильнёт хвостом швырнёт из предпоследнего вагона растерянных напуганных ненас на карте нарисована стена перешагнуть что лезвием по горлу по гордости по памяти по горю переступить бы от своих к своим но мы такие хрупкие стоим давай уже покурим помолчим развеем словом страх повспоминаем как было до пока война дурная двуликая наш край не поглотила в неправде сила в недоправде сила родной мой видишь видишь далеко вон за дальним отгоревшим терриконом уходит в небо неохотно дым никак готовят пирожки к поминкам а мы стоим трусливые в обнимку не там а здесь отшельниками брат мой не представляй заказывай обратный спасательный жаль лет жилет билет чтоб с головой закутаться в белье дорожном ветхом небывало белом трястись домой кому какое дело зачем я накрываюсь с головой из недодома повернув домой и обогнав леса автомобили в упор не видеть жизни из окна кому какое дело что без нас кого-то тихо в вечность проводили ШАРЛОТКА ДЛЯ НЕМЫХ С годами прохудилась тишина, как занавеска старая из ситца, посмотришь сквозь – и улица видна, и хочется пойти наговориться с прохожими – случайными людьми, мол, как погода, здрасьте, извините… Нам столько лет молчится, чёрт возьми, что время серебристой нитью уже скользит в игольное ушко´ и незаметно продевает с тыла, стежок выводит плавно за стежком – мои виски и твой затылок. А в общей печке мельтешит огонь, я смешиваю яблоки с корицей, казалось нам, что времени вагон, куда спешить – ещё наговоримся. И вот – первопричина немоты уже погребена и недоступна, не я нема, не мы немы, – но ты. Теперь соседкой прихожу на стук, на запах утра, кофе, молока, валерианы, да – не коньяка, в искусстве «вымолчать» в согласных два кивка, мол, раз пришла, то, ладно, оставайся» тебе нет равных, хмыкнешь невзначай, а я бледнею, растеряв слова все, мол, вот шарлотка, можно ставить чай. И жестовый язык приняв за свой, застыну молчаливая в окне я, ведь каждый, тот, кто был недотобой, мне на беду, любил меня сильнее. Ночного неба звёздная волна, смотри, смотри, раскачивает барку. С годами прохудилась тишина, как старый бархат. А свадебный фарфоровый сервиз в серванте затеняет давний снимок. И мы молчим под чайниковый свист, и кипяток ворчливо льётся мимо… ПОСМЕТЬ не потерять друг друга не посметь пока нас в профиль не узнает смерть в холодный заострённый подбородок пока мы живы и не знаем брода и бродим по болотам – болота́м раскачивая звук то тут то там то вместе то порой поодиночке но возвратясь в указанную точку отсчёта полушепота секрета где тыква превращается в карету проигрываем в туфельку надень коль не на но́чь то стало быть на день пока на небе держится вода пока нас пожирают города деревни мегаполисы столицы посметь не потеряться и продлиться прожечь себя в звонке или письме оставить на листе небрежной формой один из дней без знаков и границ и на одной из тысячи страниц рассыпать буквы белые на чёрном ЗАТЕРЯЛИСЬ В СИНЕМ А мы с тобой не виделись сто лет, что хочется почистить пистолет, пиф-паф от удивленья застрелиться. Ведь сколько городов лежит на лицах, и лет, и переулков, и границ, и сколько отпечатано страниц тех книг, которые мы вместе не читали. И кто тебе я, ровня ли, чета ли? Молчим про целлюлит, радикулит, и гадкой песней радио скулит, что хочется певцу прийти на помощь. И оборвать смущение: а помнишь? Но, чёрт, воспоминания пугают, был мир другой и музыка другая, как вечерами свет скользил зернисто, когда мы были импрессионисты. И удавалось всё, ложилась карта. Нас закрутили мельницы Монмартра, и выдернул Моне ли Ренуар. Друг другу не сказав «оревуар», беспечно разошлись на сотню лет, чтоб с кем-то стать удачливей, красивей, мы на Балу в Мулен де ла Галетт бесповоротно затерялись в синем... АЛОХА Она то ли магия, то ли мания, движения её легки. С ней что виски, что сигареты – всегда на равных. Каждый раз, как голодный кот у рыбного ресторана, ты стоишь перед ней на расстоянии вытянутой руки, шаг не смея ступить в эту пропасть, в сплошной угар. И когда в потемневших глазах её зацветает вереск, ты уже ни черта не помнишь и ни во что не веришь, потому что близка, божественна и нага. После каждой безумной ночи утро её свежо, кроме – стать режиссёром, мечтает о Рио и о Гавайях. Ты уверен, она и там когда-нибудь побывает с кем-нибудь помоложе, и от мысли в груди ожог. Ты и душу бы продал, чтоб стрелок замедлить ход. Как бы жизнь ни швыряла и порой ни бывало плохо, но как только ворвётся она, крикнет в дверях: «Алоха», понимаешь, что лучшего с тобой уже не произойдёт… Но случается время, в одно из утр, кроме сводок и новостей, про обвалы на биржах и том, что приближается астероид, говорит: «Ухожу… Алоха… Окна плотней закрой, ведь обещают грозу…» и неспешно покидает твою постель… Словно скрип тормозящей одновременно тысячи поездов – закрывается дверь. Вот и всё, ничего подобного не случится. Завтра снова начнутся числа, их сменят другие числа, и наступит дрянное «после», дряннее, чем было «до». Не проходит, а тянется время. Небо строит новый парад планет. В стопке старых бумаг ты находишь её рисунки, понимая, разрушен твой персональный бункер… Ты всё ждёшь астероид, а астероида нет и нет. БЕССОНЧАТНОЕ И эта ночь – древесная смола, не коротка, но всё-таки мала, как память писем старого стола в небрежной стопке скомканных конвертов. У ночи на прицеле каждый чат, о чём чернила сохнут и молчат, о чём горчат и блёкнут при свечах, где едкий дым сознанием крутит-вертит... Когда не просишь сердца, – но плеча, без первого немыслимо второе. И утро вспышкой первого луча спешит запечатлеть, как полароид, размытый миг в растерянных глазах, когда слепая нежность, как лоза, ещё не крепнет, только обвивает... И как горит страница черновая шершавым словом, вышедшим из моды... Молчать дороже, где ничья свобода – не одиночество, но страх отведать старость недовлюблённой, в час, пока все спят, ты строчки перекручиваешь вспять и крутишь мышкой колесо сансары...