Весна 2022 года для многих останется в памяти эпохой перелома. Давайте же посмотрим, что публиковали поэты диаспоры в этих весенних номерах литературных журналов.
Так, в журнале «Знамя» были напечатаны замечательные подборки Олега Дозморова и Бахыта Кенжеева. Поэзия Олега Дозморова (номер 4, 2022) невероятно лирична и проникнута глубоким ощущением трагичности бытия. Эти стихи обладают негромким, но очень выразительным голосом, и сразу же подкупают своей доверительной интонацией, сдержанностью поэтических приёмов и тяготением к классическому стиху. В данном стихотворении слово хоть и дарит надежду, но и оно бессильно противостоять течению времени и безысходности жизни «и то, что я секунду написал/назад, – стремительно устаревает».
* * *
Артёму Скворцову
День бел. Полупрозрачное стекло
большой воде мешает быть прозрачной.
Не от стихов так чисто и светло,
а от кофейни на Право-Булачной.
Там двух поэтов жалобы на жизнь
могли б звучать, но лучше латте, ладно.
На Волге стынь, а тут тепло и дзынь
в две ложечки – не так уж и накладно.
Давай же про студенток, про кино,
но только не навеки расставанье,
не Васино проклятое окно,
а Камы с Волгой где-то там слиянье.
Пусть некий отсвет к слову пристаёт
и требует ответственности снова,
но жить тебе не это не даёт,
а в первой строчке три заёмных слова.
Вот почему измученный вокзал
за поездом никак не поспевает
и то, что я секунду написал
назад, – стремительно устаревает.
В стихах Бахыта Кенжеева (номер 5, 2022) представлен мир глазами ребёнка – буквально, во всём его выпукло-удивлённом многообразии. Маленький человек выходит в мир, чтобы дать ему имена, вырвать из области бессознательного «и с яблоком в руке, подобно первому адаму[1]» – все мы провидцы и первопроходцы. Этот текст до предела напитан жизнью, всеми её приметами, именами, запахами и звуками, словно и сам является редкой посылкой из иного времени.
* * *
Четырнадцать соседей – и никто
газет не получает – а зачем?
У всех – радиоточки, кое-у-кого –
и двухпрограммные. То новости расскажут,
то песенку про ландыши споют.
Но и почтовый ящик не пустует.
Вот извещение: посылка из Чимкента.
Ура, ура! В субботний день, в порту
пяти морей, несудоходных в силу
крещенского мороза, мы с отцом
спешим на почту. Мимо гастронома,
пожарной части, дома Льва Толстого
(с шеренгою суровых львиных морд
над окнами). Как дворники старались,
с шести утра лопатами сгребая
обильный снег! Огромные сугробы,
переливаясь радугой, исходят
могильным холодом. Но я их презираю –
я в валенках, я в кроличьей ушанке,
и щёки смазаны гусиным жиром,
как у полярных лётчиков.
Пришли!
Я думаю, что почта – это храм
цивилизации, но без поповских сказок,
а с нужными, надёжными вещами.
Сургуч, переговорная кабинка,
конверты, марки, бланки телеграмм
не только сокращают расстоянья,
но и…
Народу мало. Жрица в тёмно-синем
халате, улыбаясь, выдаёт нам
фанерный ящик с дырками в боках
благоухающий изюмом, курагой,
сушёным персиком, и вяленою дыней,
и зимним яблоком в соломенном венце.
Мы позвонили б Нагыме-апа,
сказать спасибо, но соединяют
в теченье часа, если повезёт,
а можно и полдня прождать. Ну что же,
отправим телеграмму, и пойдём
домой. Пора обедать. Дочитаю
рассказ Гайдара «Голубая чашка»,
и с яблоком в руке, подобно первому адаму,
неторопливо выйдя из подъезда,
вступлю в таинственный и беспощадный мир.
В весенних номерах журнала «Дружба Народов» можно прочесть стихи таких поэтов диаспоры, как Сухбат Афлатуни и Вера Зубарева.
Наиболее важным в поэзии Сухбата Афлатуни (номер 4, 2022) мне представляется отказ от нагромождений речи и её движение к чистоте и ясности смысла. При этом стихи не теряют в глубине, словно речь выкристаллизовывается и переходит в другое агрегатное состояние. Поэт прямо говорит о человеческой природе: «мы люди тьмы / сами в страхе / и сеем его всюду / страх», и казалось бы, любить нас не за что, но это стихотворение – не обвинительный приговор и не попытка отделить нас «от разных хороших других», но поэтическая рефлексия. И человек, такой несовершенный, в конце концов всё-таки заслуживает любви. Ну, почти заслуживает.
Баллада о нелюбви
нас не любят
нас не любят за всё
неясно за что нас можно вообще любить
мы не верим в Дарвина
мы чушь несём
мы грузим
и учим жить
мы не верим в Дарвина
да – мы
полагаем что Земля на черепахе
и трёх китах
ещё мы бездарны
мы люди тьмы
сами в страхе
и сеем его всюду
страх
ещё мы строим большие
безвкусные храмы – да
вместо школ лепрозориев и библиотек
потому что на трёх китах – см. выше – у нас Земля
а кругом вода –
и за это любить нельзя –
и что не верим в Дарвина
великий же человек
ещё напиваемся
садимся в мерседесы и давим детей
а потом выходим в телевизор
и учим жить
а ещё мы не вылезаем из соцсетей
и такое там пишем
просто жуть
как такое можно
писать в 21-м в.
и как Бог – если Он есть – может нас терпеть
с нашими иконками на лобовом стекле
потёмками в голове
есть конечно нормальные
но их единицы ведь
а мы и сами не знаем
как может Он нас терпеть
маленьких грязных
не ведающих что творим
мы идём под ливнем
вдоль реки и продолжаем петь
и слова наших песен
горьки
аки кадильный дым
и всплывают в этой реке
три кита
и черепаха голову высовывает свою
и голенький Дарвин
на скользкой спине кита
плывёт Ионой-пророком
и научную песнь поёт свою
мы идём под ливнем
да – мы знаем куда идти
и это нас отличает от разных хороших других
и за это нас невозможно любить
почти
за наши слёзы молитвы
и солнце в конце реки
Подборка Веры Зубаревой вышла в другом номере журнала «Дружба Народов» (номер 5, 2022). Эти стихи смешивают несколько временных и пространственных пластов в одно мощное поэтическое высказывание, в котором древнерусские и библейские мотивы напрямую встраиваются в происходящее, создавая эпичное в своем многообразии полотно. Но все реальности существуют в одном поле – поле войны: «Стонет Навуходоносор во сне. / Плачет Ярославна в Путивле на стене. / Спит ребёнок на чугунном дне», и даже литература становится предметом атаки, практически жертвой репрессий. В этом ужасе остаётся только выстоять: «Если колоколом, то на пределе, / Если глиной – то в руках Творца».
1
Словно кто-то к родине отвык.
С. Есенин
Спит ребёнок в чугунной ванне.
Пули свистят в ранней рани,
В рваной ране
Мира, который на грани.
Время горевать Ярославне.
Вот она
Тоскует в Путивле.
Между нею и суженым
Стену воздвигли,
Чтобы к родине бывшей отвыкли.
Скачет Игорь к своей Ярославне.
Змей Горыныч множится головами.
Спит ребёнок в чугунной ванне.
Снится ему адская домна.
Клятва ворога вероломна.
Чудище обло, озорно, огромно,
Стозевно и лаяй.
Лают сирены
С адской арены,
Лают служители Мельпомены
С передовиц мировой авансцены,
Водят свой каравай.
Под них подстраивается массовка.
Они словами жонглируют ловко.
Время пришло. Выбирай!
Традиционность стихов Константина Шакаряна, опубликованных в журнале «Звезда» (номер 4, 2022), обуславливается точностью и лёгкостью его голоса. Некая поспешность письма становится приёмом, делающим стихи выпуклыми и живыми. В этой поэзии – ощущение красоты мира, чувство сострадания к живому и острое переживание несправедливости «взрослого мира», в котором «Вечно дети глядят на детей – / Заигравшихся, переигравших». В данном стихотворении светлый новогодний праздник превращается в макабрический хоровод вокруг наряженной ёлки и больше напоминает тоскливые похороны «Живою хвойной музыкой текла – / И в четырёх стенах подобна эху».
* * *
Изнемогает ёлка от жары
На светлом празднике всечеловечьем.
Деваться некуда от мишуры
И от игрушек защититься нечем.
От тяжести слегка накренена,
Косится на застолье то и дело
И грустно смотрит в сторону окна.
…И каждой веточкою онемела.
В лесу родилась ёлочка, росла
И выросла – квартире на потеху.
Живою хвойной музыкой текла –
И в четырех стенах подобна эху.
А за окном – бетонные куски,
Овеянные дымкой новогодней.
…Нет горше этой праздничной тоски,
Безропотнее и бесповоротней.
В лесу родилась ёлочка… И ей
Не холодно зимой на свете белом.
Она в жару. Одна среди огней
На этом празднестве заиндевелом.
Война в стихотворении Елены Михайлик, опубликованном в журнале «Волга» (номер 5, 2022), выходит на архетипичный уровень. Именно война размывает границы реальности, уничтожает привычный порядок вещей, и вот мёртвые в этом стихотворении уже держат оборону от живых, которых «В этих краях нет никого страшней». Поэзия Елены Михайлик являет собой сложное переплетение исторических и мифических образов, густо приправленное литературными аллюзиями, и порой такое переосмысление мифов рождает параллельные версии уже существующих нарративов.
* * *
Нам бы хватило железа, золота и бетона,
Откуда ладьи, архаика? Причины просты.
В начале той самой войны Аид катился назад,
Поэтому в среднем течении Ахерона
Взорваны все мосты.
Мы тогда отбились, отстроились после визита.
Разве что Флегетону так и не дан отбой.
Теперь пылает для красоты –
Всем нравится чёрный огонь на полнеба, мы-то
не воюем между собой.
Заняты. Нам работы хватит до конца света:
Молекулы, фотосинтез, движенья карандаша –
Всё мы, и воздух, и сон,
Когда совсем устаёшь, вспоминаешь – тут за углом течёт целая Лета.
Выпьешь глоток – и снова можно дышать.
Войну она не смывает, не может, сама боится
Того, что ломилось на нас сквозь щели часов и дней…
С кем воевали тогда? От кого держим границу?
С живыми.
В этих краях нет никого страшней.
Первый номер журнала «Крещатик» (номер 1, 2022) представлен подборками целого ряда отличных поэтов, таких как Борис Херсонский, Иосиф Гальперин, Александр Мельник, Григорий Вахлис и Игорь Вишневецкий.
В стихах Бориса Херсонского чувствуется течение времени, беспощадно перемалывающего всё на своём пути, и это описание распада описано почти с кинематографической точностью – кадр за кадром: «Все вымерли. И заросли надгробья, / и памятники наклонились вбок». Поэзия Иосифа Гальперина тяготеет к традиционной форме, ей также присуща яркая образность и отточенность формы. Александр Мельник в своих стихотворениях соединяет мелодичность и плавность поэтики с концентрированностью смыслов и неожиданностью образов: «В густой ночи горит Полярный рай – / оттуда Павел в “Галатасарай”/ по Скайпу шлёт послание к фанатам». Стихи Григория Вахлиса словно бы расщепляют реальность, создавая абсурдные и порой фантасмагоричный образы, в попытке проникнуть в содержание вещей. В своей подборке Игорь Вишневецкий показывает весь диапазон своего мастерства – от силлабо-тоники до белого стиха, сплавляя форму и содержание в единое мощно заряженное высказывание.
ЭЛЕГИЯ НА СЕЛЬСКОМ КЛАДБИЩЕ
Наверно, не село, а городок,
где был костёл и даже синагога,
и церковь, и усадьба, но поток
событий и несчастий уравнял
религии, Господь нам не подмога,
и вера утекла, что кровь из жил
какой-нибудь зарезанной скотины.
Всем всё равно, кто тут когда-то жил.
И вытравлены пасынки чужбины,
кто коз доил, а вечерами шил,
и мелкий шляхтич, и его жена,
и ксендз, и бородатые раввины –
всем всё равно. Судьба на всех одна.
Наверно, не село, а городок.
Все вымерли. И заросли надгробья,
и памятники наклонились вбок,
и на живущих смотрят исподлобья,
евреи от поляков вдалеке,
где кладбище спускается к реке.
А тут – кресты, бумажные цветы,
все те, кто тут недавно поселились,
деды, супруги, кумовья, сваты,
подумать только – жили, веселились,
справляли пасху или первомай,
восьмое марта или что ещё там?
Могильщик пьяный, не грусти, копай,
не нам, не нам всех награждать почётом.
Всем вольным воля, а спасённым рай,
где все равны – Христос и Адонай.
Костёл, усадьба, церковь снесены,
а в синагоге клуб, киносеансы
уже пятнадцать лет прекращены,
виной финансы, что поют романсы,
обилие кровавых клубных сцен,
а сверх того – ряды телеантенн.
Антенны, вы, мне кажется, сродни
крестам на кладбище – не высказать словами
всё то, что похоронено под вами,
проклятый ящик – хуже западни.
Сыграем в ящик! Пусть глядят на мир
с телеэкранов или чёрных дыр,
но я сижу на камне. Вечереет.
И солнце только светит, но не греет.
И слышится мычание коров
из трёх ближайших к кладбищу дворов.
Григорий Вахлис
* * *
Ты куда подевалась, сила,
что цеплялась за мой рукав?
Сколько б коса ни косила,
а бурьян оказался прав.
Я с твоим языком не свыкнусь,
чуткий воздух вокруг дрожит.
Поезд хриплое слово крикнет
ну а мне послышится – жизнь.
Заоконным мельканьем живы,
и в мечте, истёртой до дыр,
как желает быть пассажиром
сухогрудый твой конвоир!
Проплывают багряной пеной
облака у твоих ворот:
Отвори, отвори мне вены –
небеса отворяет Пётр.
Стихотворения Дмитрия Пескова, опубликованные в журнале «Новая Юность» (номер 2, 2022), обладают ёмкой формой и стилизованы под китайский колорит. Поражает прежде всего их парадоксальность, умение посмотреть на вещи под другим углом. Так, пытаясь отыскать самую дивную строчку в мире, лирический герой приходит к неожиданному решению «одну бы строчку / только и всего / и написал / ёсико в кимоно». Последнее стихотворение подборки трогательно и прозрачно, всего несколько его строк вмещают целую эпоху «в каком-то дальнем лагере / в каком-то казахстане».
* * *
1.
сифу ляо синь говорил
я не сифу
я шифу
я уже
давно живу
давно дышу
а бороду ещё
не отрастил
бороду
отращу
белая борода
на фоне
красного
это я
2.
ляо синь сказал про дао
его не выразить словами
и замолчал навсегда
тогда
его ученики
ушли в пещеры
сидят там одиноки
у костра
и думают
В «Новом Журнале» (номер 306, 2022) можно читатели найдут примечательные стихотворения Михаила Юдовского, Елены Литинской, Инны Кулишовой и Эмилии Песочиной. Подборка Елены Литинской, посвящённая памяти мужа, звучит очень проникновенно и исповедально: «Прилепилась ко мне вдовья роль. / И не знаю, то блажь или боль». Инна Кулишова в своём стихотворении отталкивается от образа гумилёвского жирафа, но переосмысливает и развивает тему дальше, например, рождая такие замечательные строчки, как «Жираф Пиросмани на озере Чат». В поэзии Эмилии Песочиной мерцают образы и звуки, гармонично соединённые в одно целое, и, полные птичьих метафор и обращений к голосу, эти стихи будто бы сами собой напеваются.
Инна Кулишова
* * *
Жираф Пиросмани на озере Чат
на цыпочки встал и пробил небосвод.
Оттуда небесные звери молчат
и смотрят, как плачет земной их народ.
Они накрывают столы наперед
для тех, кто уходит и кто не зачат,
поверх отражений не знающих вод,
и каждый небесную песню поет
для каждого, чтобы сестра или брат
узнали себя и увидели вход
в далёко-далёкий изысканный сад.
Небесные честные песни летят.
Прощает жираф различимость высот.
Стихи Михаила Юдовского (номер 306, 2022) отличает некая поразительная пластика высказывания, живописность образов и виртуозность фокусника, извлекающего слова прямо из воздуха. Афористичность этой поэзии достигает уровня точных и небанальных обобщений: «то ли тьма – отсутствие света, то ли свет – отсутствие тьмы, / то ли мы – отсутствие смерти, то ли смерть – отсутствие нас». Стихосложение выступает здесь могущественной, почти божественной силой, умеющей заполнить собой пустоту. «Если кончится всё – я подброшу тебе пустоты. / Ею трудно писать. Но – как просто писать на ней!»
* * *
Когда в доме спят – те, кто в нём есть, и те, кого нет,
и качается лодочкой электрический свет,
кажется, будто он говорит, комнатой сжат в горсти:
«Я не больше беру от тьмы, чем смогу унести».
Этой ночью – терпкой, с южным вкусом хурмы,
с желтолицей рябой луной, похожей на ананас,
то ли тьма – отсутствие света, то ли свет – отсутствие тьмы,
то ли мы – отсутствие смерти, то ли смерть – отсутствие нас, –
не понять… Но я спрашиваю, пока в доме спят
те, кто в нём есть, и те, кого нет:
если ты до последней буквочки не распят,
ты – поэт или ты – что угодно, но не поэт?
А в ответ, на глаза надвинув клобук,
говорит – то ли ночь, то ли смерть, то ли Бог, то ли стих:
«Если кончатся буквы – я подброшу тебе пару букв.
Если кончатся эти – пару точек и запятых.
Не спеши – заполняй, заполняй, заполняй листы
до скончания дней, до начала грядущих дней.
Если кончится всё – я подброшу тебе пустоты.
Ею трудно писать. Но – как просто писать на ней!»
В журнале «Дети Ра» (номер 2, 2022) опубликованы стихотворения Лилии Газизовой, в которых философские размышления о жизни уложены в предельно минималистичную форму: «Выводя заново формулы бытия, / Воспроизвести путь листьев, / Возвращающихся на дерево». Под таким атмосферным давлением каждое слово стоит на своем месте, плотно встроенное в ткань стихотворения. Жизнь в нижеприведённом стихотворении напоминает кальдероновский сон: «Продолжить жить, / То есть заснуть / На краю чего-нибудь».
ПЕТЛЯ НЕСТЕРОВА
Твой фарфоровый боевой дух
Смешать с моей татарской тоской.
Выводя заново формулы бытия,
Воспроизвести путь листьев,
Возвращающихся на дерево.
Повторить петлю Нестерова,
Случайно выжить
И приложить подорожник
К нашим помятым сердцам.
Потом, замерев от страха,
Под Вагнера или Шостаковича
Продолжить жить,
То есть заснуть
На краю чего-нибудь.
Общая тревога стихов Евгения Волкова, вышедших в журнале «Зинзивер» (номер 3, 2022), является прямым отражением времени, в котором мы живём: «и войны барабан различаем вполне – / и знамёна былые подобраны». Оригинальное оформление строк делает стихи отстранёнными, словно бы они наблюдают за происходящим со стороны, и потому способны охватить реальность глубже и шире, во всех её мрачных проявлениях: «спят на плахе прохладные головы».
* * *
в заповедной стране где со мною сурок –
посещает астрал и психолога
оживают железные звери дорог
и шпионы пришедшие с холода
и войны барабан различаем вполне –
и знамёна былые подобраны
где подолгу гуляют при полной луне
доберманы и мэны не добрые
будь готов если ты не любимец богов –
привести свою жизнь в соответствие
с прикладным катехизисом сук и воров
и отдаться в любое отверстие
в заповедной стране где лукавый царёк
всё никак не простится с любимою –
на войну колобок катит лоб и лобок
и трактует на тракте с дубиною
и сбывается всё что случится во сне –
стынут реки светлеющим оловом
мчат горячие люди на красном коне
спят на плахе прохладные головы
и земля никуда не уйдёт из-под ног –
словно мстители неумолимые
оживают железные звери дорог
и меня окликают по имени…
Стихи двух отличных поэтов, Александра Радашкевича и Нины Косман, напечатаны в журнале «Интерпоэзия» (номер 2, 2022). Представленный цикл Нины Косман многопланов и культурно насыщен, каждое стихотворение в нём напоминает притчу, но в то же время совершенно лишено излишней назидательности. Библейские пласты переплетаются с иными историческими эпохами, и за всем этим звучит спокойный мудрый голос автора. Стихи Александра Радашкевича оригинальны, чрезвычайно музыкальны и обладают собственной системой внутренних рифм и перекличек. Границы этих стихов кажутся размытыми, всё в них течёт и переливается, сталкивается и взаимодействует, создавая очень живое и динамичное письмо.
Нина Косман
ЦИКЛ О ГОЛОВЕ
1.
А ты, что вошёл сюда весь в перстнях,
но без головы,
оставь свои перстни у входа,
а голову надень – вон висят на крючках, как шляпы;
негоже без шляпы входить в мой дом.
Какую голову снимешь с крючка,
та и будет твоей:
снимешь голову убийцы –
станешь убийцей;
снимешь голову глупца –
станешь глупцом;
а вдруг повезёт и достанется тебе голова мудреца
и проживешь мудрецом всю жизнь.
Так тебе и надо, скажут,
так тебе и –
за то, что не смог отличить хорошую голову от плохой,
за то, что не знал, не понял, не смог.
А будешь хныкать по дороге на казнь –
мол, все головы на крючках как одна,
что голова мудреца,
что голова убийцы –
так хнычь сколько влезет,
ты носитель своей головы, а не я,
ты её властелин и хозяин,
с тебя и спросится.
А на эшафот поведут
не тебя, дурака с чужой головой убийцы,
а везунчика с головой мудреца:
ведь глупо выбирать голову в раздевалке, как шляпу,
не удосужившись посмотреть, что у неё внутри.
Александр Радашкевич
НАПРОТИВ
Когда я жил себя напротив, в необитаемых
краях, где нежелательное лето и неподобная
весна, мне снились сны постылой яви да
память за душу драла, я складывал года
в чулане, где дуются просроченные банки и
киснут в склянках огурцы, и колесил по
съёженному миру, разгуливая вязкую тоску
и упиваясь дном бездонным, сквозящим
радугами мглы, взлетал на качелях лианных
по воле зеркальных ветров и рушился
в тартарары, потом забрел к себе случайно
на рюмку лунного вина с румяной бабушкиной
пышкой, и мы друг друга не признали, но стали
рядом зимовать, тасуя крапленые карты,
листая истлевшие книги с улыбкой напрасных
миров, где верят небу раз и никогда, где вял
и я себя напротив, как вы, все вы, кто никогда
себя не встретил на мимо прожитой земле.
Надеюсь, что во время прочтения этого обзора вы заметили, насколько разнообразны представленные в нём авторы – и в выборе тем, и в формировании собственной поэтики: здесь присутствуют и обращение к библейским темам, и предельная концентрация на настоящем, а приверженность классике зачастую соседствует с авангардными экспериментами и поиском собственного уникального голоса.
[1] «Адам» – по-казахски «человек» (прим. автора).