Стихи Лизы Клиориной необычайно чистые, добрые, иногда грустные, но это светлая грусть. В современной женской поэзии у нас необычайно много травм, читать её – как идти по бесконечному коридору приёмного отделения какой-нибудь ОКБ. А тексты Лизы, на мой взгляд, это словно парк или сад – городской, деревенский. яблоневый, вишнёвый, пусть даже больничный, но сад с деревьями, травой и небом. А ещё – тихое интимное путешествие в прошлое и в себя.
Дмитрий Легеза
* * * Знаешь, самый лучший сулугуни Продавала тётка на базаре. Надрезала корочку тугую И смотрела чёрными глазами. Наливала красный саперави, Выставляла молоко овечье. Пахли чесноком сухие травы, И река бежала человечья. Самую красивую черешню Продавали ночью у вокзала. Круглые бока блестели нежно Пальма в небе лапами махала. Газировка сладкая шипела, До краёв вскипала, негодуя. И свисала гроздьями чурчхела, И крутили фильм под старой туей. * * * Берёзы серое пятно И дальний лес до самой кромки, Чуть ночь, заполнили окно В той комнате, где спят девчонки. Белела занавески вязь, Расцвеченная комарами. Мы вылезали, не боясь, Повиснув на оконной раме. За огородом спал овраг, Мостки, река, в лесу плотина. За дальним лесом - Ленинград, И поезда в ночи катили. И было слышно в тишине, Как товарняк гремит на стрелке, И в доме звякают тарелки, И бьются крылья по стене, * * * Вот образец бесхитростного чуда: Букет ромашек в вазе на столе. В горошек платье, на губе простуда - Я за столом, и мне всего шесть лет. А воскресенье чистым полом пахнет, И спрыгивают блики с хрусталя. Альбом раскрыт, и объектив распахнут, И за окном – большие тополя. * * * И сразу показалось, что зима, И белый свет две комнаты наполнил, И этим самым день иной напомнил И тишину, и спящие дома. И шарик мандаринки на столе, И шарик, золотящийся на елке, И за столом семейные размолвки, И общий хлеб. Такою тесной наша жизнь была В кругу у новогоднего стола, Когда намного меньше половины! Все реже гости ходят на постой, Мы заполняем будни суетой, И только стол стоит пустой и длинный. * * * Нехитрый быт, неважные дела. Какой бы долгой старость ни была, Останутся немодные прикиды. И будет внучка вещи разбирать, В притихшем доме двери запирать, И позабудет старые обиды. Где голос, где певучие слова? Немы пластинки, не скрипит сова, И за окном разверст бачок помойный. Где были разговоры да звонки, Стоят на кухне молча ходунки, Да радио бормочет по покойной. 751А Вагон, в окне сплошной стеной Темнеют ёлки. Ты недоспавший и смурной, счастливый только. Дома мелькают, скорость сто, И жизнь мелькает. Ты опускаешься за стол, И отпускает, И пульс становится ровней, Чем дальше к югу. В полосках утренних теней Несётся вьюга. Два чая выпиты давно, Всплывает бредом Цветными пятнами кино С твоей Джульеттой. Летишь, запущен из пращи, Вагон качает, К той, что надёжней всех защит Тебя встречает. Мармелад Ах, милый, передай мне мармелад! Здесь за окошком яблоневый сад (Должно быть, ты уже напился чаю). А на окне фиалка и вьюнок. Ты без меня бывал так одинок, почти как я теперь одна скучаю. А на столе наливки и шартрез, И ангелы, несущие портшез, Благословляя нас, крылами машут. Меж тем, уж зажигают фонари, Ах нет, кури, пожалуйста, кури, Покуда свет на кухне не погашен. Такую жизнь ты выдумал для нас, где радость сердца и услада глаз, Такой изобразил покой и волю, что до сих пор наверное не рад. Ах, милый, передай мне мармелад! Ну передай уже, ну трудно что ли? Бессонница Тени ходят по дворам, Залезают на ковёр. Кто нам пишет в телеграм? Кто прислал в контакте вздор? Чья фигура на балконе Изо рта пускает дым? Почему на небосклоне Облака тудым-сюдым? Что пророчил Маринетти Что писал Альбер Камю? Почему на этом свете Невозможно одному? * * * Дождь поливает всё подряд: Охотный ряд, Нескучный сад Диагональю крестит И у причала пароход, И ошарашенный народ, Оставшийся на месте. Бросай дела, бежим под мост, Охрана покидает пост, Летят с деревьев листья. А дождь все льет и льет стеной, Не видно парк за пеленой, И блекнет берег мглистый. Но если сесть и подождать, И тучи взглядом провожать, То небо прояснится. Одежд промокших не спасешь, И только вслух произнесешь: Люблю тебя, столица! Письмо Не поделиться болью, судорогой, Рассказом, фильмами, сонетами. Не поделиться спешкой, сутолокой, Не поделиться зимним светом. Ни тем, что дни совсем короткие, И всё становятся короче, Что одинока как сиротка я Без пожеланий доброй ночи. Не сообщить, что дома холодно, И что вода опять не льется, Что невозможно знать доподлинно Как наше слово отзовётся. Ни о ростке на подоконнике, Ни о варенье померанцевом Не перемолвишься с покойником, Не побеседуешь с упрямцем. Ноябрь Открыть за полдень шторы, видеть На небе слабый серый след. Экран марать, в постели сидя, И не умыт, и не одет. На кресле брошенные вещи, Стакан воды, увядший лук. Тенета на окне трепещут, Поскольку дует из фрамуг. Напрасно утекает время, И пыль клубится между книг. Ты у себя заметил тремор, А почему, ещё не вник. Меж листьев и помёрзлых яблок Закапал дождь, стекло кропя, И только слышно как по капле Уходят силы из тебя. Сага о диване Там где деревья выше дома, И в комнатушках места нет, У бывшего аэродрома Произвели меня на свет. Снег таял, дождик барабанил, Лил вдоль заржавленных перил. У сослуживцев папа занял, А для чего не говорил. Мой дом имел двойные рамы И невысокий потолок, И скоро стал тюрьмой для мамы И окончанием тревог. Медвежьи ушки на серванте, На полках Гашек и Дюма. Где сел на антидепрессанты, Там, верно, и сойдешь с ума: Начнёшь хранить с цветами чашки И мучить младшую сестру. Я родилась в пятиэтажке И в ней, наверное, умру. С дивана старого отчалю Под утро в полной темноте, С того же, где меня зачали, и где любили, но не те. Заповедник Лето, дачники-евреи, сосны и песок, За леском ручей в овраге снова пересох. Я читаю Заповедник, Бесов и Жорж Санд, А на озере от солнца берег полосат. Я хочу быть педагогом как сосед Илья Или может выйти замуж, но пока нельзя. В заповеднике маслята, вереск, иван-чай: Собирай грибы и листья, флору изучай. Озеро на икс похоже, путь на интеграл. У соседа-инженера аппетит пропал. Целый год не выпускают из родной страны, Потому что инженеры нам самим нужны. Вот он ходит лысый в кепке, шланги шевелит. Загибается крыжовник, перец не полит. Дочитаю Заповедник и спрошу maman, Почему соседей наших ждут за Иордан, Ну а я на даче с книжкой и не дую в ус, И готовлюсь к поступленью в ленинградский ВУЗ? Кто я, дочь Сиона или питерский студент? Нет ответа, в книжках нету и у мамы нет. Воспитание чувств Я обломок девяностых, Я пропавшее звено. Нам тогда жилось непросто, Только это все равно. Я тогда пешком ходила, Рисовала проездной, За любимыми следила И вздыхала за спиной. Помню оттепель, начало, Тень у входа в деканат, И несётся из подвала «Oh the way you look tonight». Я в штанах из секонд-хенда И внимаю горячо, Обнимая претендента За надёжное плечо. Телефонный диск по кругу, «Здравствуй, мама», дальше ложь: Говоришь, что у подруги, И сегодня не придёшь. Общежитие, стемнело, Не прикольно ни шиша. Удивительное дело – Почему не хочет тело То, что требует душа? Холод, музыка нервозна, Голых стен калейдоскоп, А хозяин – хам и сноб. Не показывай озноб, Уходи, пока не поздно. Папе Мы говорили сотню раз Про кошек и кино, Про упражнения для глаз, И вредно ли вино. Ты мне звонил, и каждый день Докладывал прогноз, И говорил: «Носки надень». Я отвечала в нос. Ты спрашивал меня, где я, И с кем сегодня пью. Я объясняла, что друзья Заменят мне семью. Ты обвинял работы вал И транспортный бардак, Но лишь о том, что тосковал, Не мог сказать никак.