Эта история написана от третьего лица, но на самом деле нам её рассказывает так называемый «ненадёжный повествователь» – мальчик, который едет с классом на экскурсию в легендарный Геттисберг. Это спокойное повествование о такой же внешне спокойной жизни обычного ребёнка, чей способ взаимодействия с миром – пристальное и молчаливое вглядывание в вещи и события, которые, в свою очередь, поворачиваются к нему не всегда дружественными и далеко не безопасными сторонами. Тема американской Гражданской войны между Севером и Югом выступает в рассказе связующим элементом и эхом всех конфликтов, возникающих вокруг героя: семейных, школьных, внутренних. Оказавшись в эпицентре, ребёнок обнаруживает, что жизнь, оказывается, гораздо сложнее, чем внешние её проявления; этот зазор в реальности заставляет героя как бы «раздвоиться» на две ипостаси: действующую и чувствующую. Может быть, взросление как раз в том и состоит, чтоб в один прекрасный момент эти две ипостаси соединились. Именно тогда, совпав сам с собой, человек способен выдержать любое испытание.
Ольга Аникина
– Девятнадцать, двадцать, двадцать один, двадцать два…
Мистер Смит пересчитывал их, водя пальцем в воздухе. Рука его со списком замерла, ища кого-то. Он привстал на носки:
– Двадцать три! Все здесь!
Дверь вздохнула и закрылась, а мальчик продолжал смотреть в окно, за которым так непривычно одиноко в этот ранний час стояла Люси, и перед ней блестела лужа. Люси пошла за автобусом и тут же испуганно отпрыгнула в сторону, уступая дорогу чему-то, что надвинулось сбоку. Это был чёрный мини-вэн; вода из-под его колёёс лишь слегка ударила её по ногам.
– Ну, давай, пока! – сказала она, а вернее, её губы сказали это.
– Пока, мама! – ответил мальчик, помахав рукой, но мать его уже не видела, и только большая черная лужа хитро подмигнула ему: пока, пока.
Когда Эрик узнал, что они всем классом поедут в Геттисберг, чтобы посмотреть ежегодный военный парад в честь победы северян над конфедератами, он начал зачеркивать оставшиеся дни в календаре. В последний раз он зачеркнул красным крестиком понедельник и мрачно опустился на стул. Люси присела рядом:
– Как я в детстве ждала летних каникул! Новые лица, новые впечатления! Даже заранее представляла себе дорогу: вот так бесконечно едешь, едешь и знаешь, что впереди еще самое главное, и так вдруг все становится ярко, как будто надела цветные очки! Ах, какое волшебное у тебя сейчас время – время ожидания!
Потрепала его по голове:
– Все будет хорошо. Ведь ты доволен, да?
Мальчик видел, как она радуется, и сказал, что, конечно же, он доволен. И разве можно было объяснить, что он мечтал о лете именно потому, что оно избавляло его от всех вышеперечисленных вещей: новых лиц, яркости, ненужных впечатлений. Его небольшая квадратная комната была самой лучшей комнатой в мире, и он с удовольствием бы остался в ней за задернутыми шторами, с лампой и книгой на краю кровати. Со всех сторон, от пола до потолка, комната была обклеена особенными голографическими обоями. Знаменитая циклорама битвы при Геттисберге воспроизводила все важные детали: отстроченное чёрными крестиками и валами деревянных укреплений поле, Чёртову долину и три прилегающих холма: Круглый холм, Кладбищенскую высотку и холм Калп. При повороте головы по обоям начинали бежать облака, качаться деревья, и солдаты поворачивались, наставляя друг на друга мушкеты. Мальчик, сидя в автобусе, вспоминал все это с ностальгией, и для того, чтобы успокоиться, ощупывал рукой холодную пупырчатую кожу сиденья. Толстое стекло слева от него было в царапинах, черная резина пахла пылью, и большая муха с растопыренными крыльями лежала в углу, как сбитый истребитель. Он хотел сесть впереди, рядом с мистером Смитом, но когда он вошел в автобус, то убедился, что все передние места уже заняты, и ему ничего не оставалось, как сесть здесь, позади всех, у половинчатого окна с мёртвой мухой-соседкой.
Он ещё раз ощупал сиденье, которое быстро нагревалось от мотора, и где-то под ним в такт его сердцу стучала какая-то железяка.
– Каждое событие имеет свое начало и свой конец! – успокоил себя мальчик, думая про трудный длинный день, который надо было пережить.
Дёрг, дёрг. Автобус качнулся и стал карабкаться на мост. Мальчик, затаив дыхание, смотрел, как уходят в обратную перспективу знакомые здания. Еще дёрг. Он подпрыгнул на сиденье и зажмурился. Он будет думать о Люси, о том, как она встретит его после возращения. Вместе они проявят снятые им кадры. Его отец Дэн – он всегда звал его по имени – ахнет от изумления и спросит: «Эрик, это ты сам всё отщелкал?» – «Ага!» Эрик не будет торопиться. Он разложит фотографии на столе. – «Вот этот вид я снял с холма Калп!» – скажет он, и Дэн непременно узнает вид, потому что мальчик найдёт ту самую точку, с которой старинный художник, первым изобразивший Гуттенбергское поле битвы, когда-то расставил мольберт и принялся за работу. Художника звали Пол Филиппоте, и он был французом. Много дней подряд он приходил туда, рисовал и в итоге изобразил все триста шестьдесят градусов поля битвы! Тогда ещё не было компьютеров, которые выполняют сложные программы по складыванию видов в общий пейзаж. Как же художник все это сделал и сколько времени у него на это ушло! На круговом панно, которое художник составил, особенно чётко была прописана Кладбищенская высотка, хорошо просматриваемая с холма Калп. На него мальчик и поднимется после парада и всё сфотографирует.
– Хм, когда это он научился так снимать? – спросит Дэн, досмотрев все фотографии и посмотрит на Люси, которая и научила мальчика искусству фотографии.
Его родителей, таких разных, соединяла любовь к нему, но они любили его каждый по-своему. Дэн любил сына молчаливой внутренней любовью, а внешне чувства почти не выражал. Он обычно сидел в своём кресле в гостиной, читал книгу при свете горбатого торшера и ничего не знал про то, что происходит дома. Так он не знал и про письмо от мистера Смита, которое неоткрытым и непрочитанным два месяца провалялось на столе среди вороха счетов и рекламных бумаг. Составляя окончательный список участников поездки в Геттисберг, мистер Смит позвонил Дэну и Люси, напомнил про письмо и попросил ответить. Люси нашла письмо, подписала разрешение и передала его мистеру Смиту. Пока поездка маячила далеко впереди и до неё оставалось много времени, Эрик радовался и отмечал в календаре дни, а накануне вдруг загрустил. Собирая сына в дорогу и кладя ему в ранец свою профессиональную фотокамеру, Люси заметила, как он понуро сидит у себя в комнате, разглядывая корешки любимых книг и планшет с оловянными солдатиками.
– Всё будет хорошо, Эрик! – несколько раз повторила Люси.
– Что будет хорошо? О чём вы там шепчетесь? – прокричал Дэн из комнаты. – Ах да, военный парад – ну-ну! А я-то думал, ты его на фронт отправляешь!
– Ты же знаешь, что он плохо переносит дорогу! – ответила за мальчика Люси.
– Потерпит немного! И что вообще то за беда – если будет тошнить, пусть отпросится и выйдет из автобуса. Зато съездит, встряхнётся! Я в его годы много ездил.
Мальчику стало немного грустно: как отец не понимает, что ему, Эрику, всё сложно! Что он боится многолюдных мест и что над ним будут издеваться. Ведь это так позорно, когда тебя тошнит. Но зато внутренне Дэн был таким же, как мальчик. В том же самом возрасте он сидел у себя в комнате и читал исторические книги. А однажды даже украдкой пробрался на научный симпозиум и там поправил знаменитого учёного, когда тот сделал в докладе серьезную ошибку. Стоя за дверью, мальчик подслушал не один ночной разговор родителей и хорошо знал эту семейную историю. Он представлял себе отца школьником в короткой синей курточке, с рыжим вихром на голове. Вот Дэн выходит утром из дома, но не идёт в школу, а потихоньку спускается в метро и, доехав до цели, проскальзывает в тяжелые дубовые двери взрослой аудитории. Как они смотрели на него, все эти большие ученые, когда маленький Дэн поднял руку!
Люси тоже любила читать, но в книгах её больше интересовал сюжет. В жизни она тоже любила сюжеты. Жизнь для неё была книгой, полной разных сюжетов, которые не интересовали ни Дэна, ни Эрика, только Люси. Но Люси превращалась в полководца и стратега, когда сын заболевал. Однажды Брюс ударил его бейсбольным мячом на уроке физкультуры, и Эрик потерял сознание. Люси примчалась в школу, отвезла ребёнка в поликлинику и всю дорогу от парковки до отделения скорой помощи несла его на плечах. О, Люси становилась всемогущей в момент беды, а Дэн наоборот впадал в панику, и вид у него становился испуганным, как у потерянного ребенка.
И ещё одна вещь удручала мальчика – молчание в доме. Мальчик уже знал, что молчание бывает хорошим и плохим. В их доме часто стояло плохое молчание. У Люси была сложная программистская работа, и там был новый начальник, которого она называла «некомпетентным упрямым бараном». Бывало, Люси осторожно спрашивала Дэна, есть ли у того время на неё, чтобы поговорить. Ей требовался его совет или ей просто хотелось пожаловаться Дэну, потому что накипело. Дэн рассеянно отвечал, что после ужина они обязательно все обсудят. Но после ужина он сразу садился за компьютер, чтобы готовиться к лекции. Она ходила по комнате, взглядывала на Дэна. – «Сейчас, сейчас, дай мне полчаса!» – говорил Дэн, но проходили полчаса, час и все два, а Дэн так и не вспоминал об обещании. Если она его упрекала, он отвечал раздраженно: «Ты, Люс, – он её называл так, хотя ей это не нравилось, – не понимаешь, что такое изнурительный умственный труд!». И в результате происходило то, что происходило, а именно: Люси, замолкнув, отступала от него.
С каждой неисполненной просьбой она отступала от Дэна все дальше, и мальчику казалось, что и от него она тоже отступает, ведь они с отцом так похожи. Для виду она ещё была с ними, жила в той же квартире, но мальчик видел, как однажды она запакует чемодан и отступит совсем далеко. Дэн даже не заметил, когда жена с подушкой и одеялом переехала из спальни в гостиную. По ночам у неё шумел телевизор. Мальчик вставал, чтобы выключить его до того, как Дэн проснётся и поймёт, что она смотрит глупые сериалы. С завистью мальчик думал о своих одноклассниках, у которых родители были совсем простыми людьми и просто любили друг друга. С любым из этих одноклассников он бы поменялся местами.
Мальчик взглянул на сидящих впереди. Вот Роджер Ноулз, у которого он однажды гостил. Прямо у него на глазах тот съел целый фунт копченого мяса. Роджер был плохой ученик, но учителя тянули его, потому что он был звездой футбольной команды. Уилли Вендермайер, тихий, вежливый, косоглазый, из очень бедной семьи… В первом и втором классах Эрик тоже приходил к нему в гости, а потом перестал. Энди Симонс, который теперь дружил с Брюсом. Разве они могли понять его? Все они радовались, что окончились занятия, что пришло лето, что они поедут в лагерь, и только мальчик боялся. Он боялся уехать из дому, боялся, что в его отсутствие родители начнут говорить о том, чтобы расстаться, и пауза, которую Люси всегда поспешно заполняла разговором о сыне, останется неприкрытой, как та строительная яма, в которую он однажды упал во дворе.
Автобус, миновав холмистый зеленый Массачусетс, тащился по плоскому Коннектикуту. Дёрг, дёрг… Где-то взвыла сирена, замигали голубые и красные лампочки, мимо прошёл полицейский, неся в руках большой оранжевый колпак. Что-то они там ремонтировали, из-за чего автобусу теперь придётся ехать в объезд. Дёрг, дёрг… Полицейский замахал, чтобы они поворачивали. Из кузова грузовика высыпалась гора гравия; белые клубы пыли повисли в воздухе. Дёрг…
Мальчик сильнее прижал ранец к животу: нет, его ни в коем случае не вырвет! С ним был его друг, товарищ по странствиям. Ранец мальчику купили три года назад, и с тех пор он с ним практически не расставался. Ранец был бирюзового цвета, внизу от снега и дождей образовалась серая полоса. В этом ранце у мальчика теперь лежали очень важные предметы: фотоаппарат Люси, бинокль и новая книга Пфанца «Геттисберг». Он ощупал проступавшие сквозь непромокаемую зелёную материю твёрдые утлы и вздохнул. Если бы он мог читать в дороге, он бы прямо сейчас открыл её и с головой ушел в знакомый мир. Но он не мог, к сожалению, читать. поэтому сел прямо и поискал глазами линию горизонта.
Сидящие впереди в правом ряду Энди и Брюс повернули головы:
Он услышал голос Брюса, своего главного недруга.
– Эй, Эрик!
Брюс знал все его слабости, знал, что Эрика в автобусе тошнит. Теперь он склонился над проходом так, чтобы Эрик его хорошо видел, и, широко открыв рот, вложил в него два пальца. Его толстое лицо покраснело от напряжения, но краем глаза он продолжал смотреть на мальчика:
– Кхе-кхе! – сказал он, тужась.
Мистер Смит привстал в кресле:
– Брюс Конноли, что происходит?
– Мистер Смит, Эрику плохо!
Учитель посмотрел в сторону мальчика.
– Эрик, что с тобой?
Мальчик ничего не ответил, и мистер Смит, приподнявшись, громовым голосом повторил вопрос. Он говорил так громко, не потому что сердился, а потому что всегда так говорил. Произнося слова, он брызгал слюной, и из-за этого никто на его уроках не садился впереди. «Верблюд идёт, верблюд!» – кричал дети и с тетрадями и учебниками отсаживались назад.
– Эрик, всё в порядке? – спросил мистер Смит.
– Да, всё в порядке!
Мальчик сел поглубже и уставился в окно.
В Нью-Джерси шёл дождь. Небо затянули синие тучи, и вместо линии горизонта впереди автобуса колыхалась черная полоса дождя, из которой время от времени вылетала кривая белая молния.
Мистер Смит встал рядом с водителем и посмотрел на них:
– Внимание! Вспомним, о чем мы говорили в классе! Посмотрите в окно! Что вы видите?
– Впереди указатель на Макдоналдс! – сказал Брюс, и все засмеялись.
– Правильно, – сказал мистер Смит. – Впереди Макдоналдс, рестораны, мотели, бензозаправки, и при этом мы едем в удобном автобусе по хорошему чистому шоссе. Сколько у нас заняло времени, чтобы добраться сюда?
– До Макдоналдса? – переспросил Брюс, и все заржали ещё сильнее.
Мистер Смит не рассердился. Он, непонятно отчего, был в хорошем расположении духа.
– А теперь представьте себе, как двигались по этому пути солдаты! Неделями и месяцами, по плохой дороге! Пешком, часто без еды. И ещё хуже было положение солдат в Южной армии. Там они не видели нормальной еды и хлеба месяцами. У многих не было сапог. Я говорю о реальном положении дел! Помните, я рассказывал про голод и холод, которые мучили людей в пути. Война страшна не только пулями и ранами, но и тяжелыми буднями.
Учитель говорил, и по его коричневому лицу от глаз и ушей, как вода по стеклу, ручьями стекали морщины. Мистер Смит – мальчик это знал – воевал во Вьетнаме. Он был худой, немного хромал от ранения в спину и очень не любил, когда его спрашивали о том, что было во Вьетнаме, но зато с удовольствием отвечал на вопросы про Гражданскую войну.
Водитель что-то негромко сказал ему, мистер Смит наклонился и, приложив ладонь к уху, попросил того повторить. Потом он снова посмотрел на детей:
– В Нью-Джерси у нас будет короткая остановка. Если у вас есть с собой ланч, вы можете взять его с собой. Остальные поедят в Макдоналдсе! Думаю, Брюс уложится в пятнадцать минут!
Снова смех. На этот раз одобрительный. Кто-то стал подниматься:
– Все пока сидим! – прокричал мистер Смит и тоже сел.
У мальчика был с собой ланч, который Люси приготовила с утра и положила в ранец. Если мистер Смит спросит, он скажет, что уже съел. Голод его не мучил, ему только сильно хотелось пить. Но даже пить он боялся, зная свою желудочную слабость.
Перед поездкой Люси решила сводить его к врачу. Люси обещала, что врач сделает так, чтобы мальчика не тошнило в поездке. Мальчик думал, что ему выдадут таблетки, вроде тех, которые дали Дэну, когда он летел в Австралию. Больница, в которую Люси его повела, находилась в пяти кварталах от её работы, за городом. Там белые домики прижимались друг к другу, будто боялись упасть от ветра, и только здание больницы, построенное недавно из бетона и непроницаемого коричневого стекла, отличалось от всего, что виднелось вокруг. Когда они вошли, белые домики стали оранжево-красными и такими же оранжево-красными сделались небо и облака. В стеклянном лифте они поднялись на седьмой этаж. Доктор, веселый мужчина в очках и с гладкой желтой бородкой, раскладывая на столе медицинские инструменты, что-то напевал себе под нос. Люси хотела остаться с ним в кабинете, но доктор весело махнул рукой: «Это лишнее! Он уже большой». Выпроводив Люси в приёмную, он усадил мальчика и стал расспрашивать его о школе. Когда мальчик сказал, что они с классом едут в Геттисберг, доктор одобрительно хмыкнул:
– Ты бывал там раньше?
– Нет, – сказал мальчик и объяснил, что он мало куда ездит, и всё из-за дурацкой болезни.
Доктор удивлённо поднял брови.
– Из-за болезни?
Его тошнит в дороге, объяснил Эрик.
– А ты найди линию горизонта и смотри только на неё. Оттого что в окне все движется, мозг думает, что мы теряем равновесие, и отдает вестибулярному аппарату команду перестроиться. Но линия горизонта всегда неподвижна, и поэтому мозг знает, что всё в порядке. Линия горизонта – запомнил?
Мальчик кивнул.
– Я думаю, всё будет в порядке, – успокоил доктор и снова стал напевать.
Мальчик ждал. Он сидел на твердой белой кушетке и внимательно следил за движениями веселого доктора. Всё так же напевая, тот достал молоточек с резиновой нашлепкой и постучал им мальчику по колену. По одному, по-другому и опять удовлетворённо хмыкнул. Отложив молоток, он вынул из шкафа фонарик с красной лампочкой и посветил мальчику в глаза.
– А теперь открой рот пошире! – сказал он и, пока светил ему фонариком в рот, тоже все время напевал.
Закончив с этой проверкой, он ощупал мягкими пальцами шею, надавил на плечи, попросил мальчика со всей силы сжать ему руку правой, а затем левой рукой. Мальчику всё это было ужасно интересно и даже не хотелось уходить. Но доктор уже открыл дверь и позвал маму.
– Никаких лекарств ему не надо, он здоров, как космонавт. – сказал он Люси.
Во время остановки в Нью-Джерси мальчик спросил мистера Смита, нельзя ли ему сесть поближе, чтобы видеть линию горизонта.
– Зачем тебе линия горизонта? – хрипло спросил учитель.
Мальчик посмотрел по сторонам, не видят ли их другие.
– Можно я вам скажу на ухо?
Мистер Смит наклонился. Мальчик, краснея от смущения, объяснил ему все про свою тошноту и про линию горизонта.
– Вот такой я слабак! – добавил он в конце.
– Слабак это не тот, у кого есть какие слабые стороны, а тот, кто не стремится их преодолеть. Рядом с Челси есть место – сядешь с ней, – добавил он.
Челси убрала сумку, чтобы мальчик смог сесть рядом. Он сел и посмотрел на её телефон, который она держала на коленях. Быстро нажимая на кнопки, она что-то текстовала, и светящиеся буквы вспыхивали на экране. У мальчика не было телефона, он также знал, что мистер Смит запретил пользоваться телефонами без необходимости, и теперь боялся, что тот заметит, как Челси нарушает правила. Он принялся напряжённо смотреть на мистера Смита. Если тот встанет, то мальчик успеет предупредить Челси, и за это она, может быть, даст ему потом позвонить маме. Закончив текстовать, Челси убрала телефон в карман и взглянула на мальчика.
У неё не было денег, и она заказала только жареный картофель, пожаловалась она.
– А ты что ел?
Мальчик покачал головой: в дороге он не ест.
– Почему? – спросила она.
– Меня тошнит!
– Бедненький!
Она достала телефон и показала мальчику фотографию рослого парня с белыми волосами до плеч.
– Мой старший брат, – сказала она. – Он живёт там, рядом с этим Геттисбергом! Не знаешь, нам ещё долго?
Мальчик ответил, что недолго. Он посмотрел на фотографию, потом на Челси. У неё были каштановые волосы и широко расставленные темно-зелёные глаза, усеянные маленькими коричневыми пятнышками, такими островками в океане. Челси была самой красивой девочкой в классе, а этот парень ему показался обычным – широкое лицо, прямые черные волосы, маленькие глубоко сидящие глаза.
– Вы непохожи!
– Это сводный брат! – объяснила она.
Она потерла одно колено о другое и посмотрела на его ранец:
– Что у тебя там такое тяжелое?
Мальчик открыл ранец и вынул из него бинокль и фотоаппарат. Книгу Пфанца «Геттисберг» он не стал доставать.
Потом он вынул бутерброд и положил ей на колени.
– Ты уверен? – спросила Челси.
Он был уверен. Он хотел её спросить, только это должно остаться между ними. Ему кажется, что его родители могут развестись.
– Почему? Они не любят друг друга? – спросила Челси, жуя.
– Наверное, любят.
– А… – сказала она. – Он кричит на неё!
– He-а, не кричит.
– Бьёт? – спросила она тревожно.
– Нет.
Быстрым движением она утерла уголок рта и спрятала пакет от бутерброда в сумку:
– Тогда что?
Он не знал, как ответить на это. Он просто чувствовал, что однажды, возможно, уже очень скоро, Люси подзовёт его к себе: «Ты уже большой, и я могу говорить с тобой как со взрослым. Мы с папой решили расстаться».
Рука Брюса легла ему на плечо:
– Эй, Эрик, фотоаппарат дай посмотреть!
Мальчик испытывал к Брюсу неприязнь, в которой сам не мог разобраться. Когда им было по шесть лет, они ещё играли вместе: он, Брюс, Энди Симонс. Потом Брюс с Энди отмежевались. Однажды, когда они гоняли в футбол, Брюс поставил мальчику подножку, мальчик упал и ударил колено. В другой раз он со всей силы бросил в него бейсбольным мячом. Ночью мальчик слышал, как Люси беседует с Дэном. «Что за безобразие! Ты должна поговорить с родителями Брюса!» – сказал Дэн.
Утром, готовя завтрак, Люси подозвала сына.
– Ты должен гордиться собой! – сказала она.
– Гордиться?
– Тем, что ты не наябедничал на Брюса.
– Ну дай же посмотреть! – снова попросил Брюс, но мальчик сделал вид, что не слышит. Он спрятал фотоаппарат в ранец и посмотрел на часы. Да, они уже были совсем близко.
Никто из предков мальчика не участвовал в Гражданской войне, никто не погиб ни в одном из её сражений, но по какой-то непонятной причине, когда они в школе стали слушать историю Американской Гражданской войны, то эта война захватила его воображение. Люси принесла ему несколько книжек, написанных кем-то из тех, кто видел войну ещё в детстве, но мальчик не ограничился таким чтением и решил изучить вопрос основательно – настолько, что даже Люси стала находить его увлечение странным. Когда мальчик попросил, чтобы они обклеили стены его комнаты циклорамой, Люси поначалу отказала. Вечером, думая, что он спит, она обсуждала это с Дэном: «Что за непонятная фиксация!..». Но Дэн вдруг ответил ей: «Интеллектуалы, Люс, получаются из людей, которые по непонятной причине имеют непонятные фиксации!». Так вот он ей и ответил, слово в слово, и мальчик помнил, какая в ответ наступила тишина, как будто Люси боролась с собой.
Прошло ещё какое-то время, и однажды, когда мальчик болел воспалением лёгких и лежал дома с высокой температурой, Люси вдруг сама возобновила старый разговор, и наконец зимой, во время каникул, они вместе обклеили его комнату замечательными обоями. Он с закрытыми глазами мог воспроизвести каждый их дюйм. Вверху на картине загадочно темнел город Геттисберг, внизу расстилались поля, разделённые каменными валами и крестиками военных заграждений. На другой картине были все четыре холма, и лес на них был прозрачен настолько, что мальчик мог видеть конницу и катящих маленькие черные пушки солдат. Постепенно обои покрывались красными и голубыми флажками, которыми мальчик обозначал движение армий. Первого июля тысяча восемьсот шестьдесят третьего года в Геттисберге звонили все колокола. «Повстанцы идут! Повстанцы!» – громко кричал кто-то на улице, и дети бежали из школы и прятались по домам. Но некоторые из них, наоборот, стремились пробраться к полю битвы, чтобы потом с барабаном идти перед полком.
Когда наконец въехали в Геттисберг, мальчик немного расстроился, потому что нынешний город оказался маленьким с узкими улицами, сувенирными лавками, всевозможными кафе и ресторанами. Небо покрывалось тучами и, когда автобус стал спускаться вниз, в долину, раздались залпы. Но это был всего-навсего громовой ливень, а не звуки пушек, обычно стрелявших в этот день. У серого бетонного здания военного музея они остановились. Мистер Смит прошел в музей, чтобы заплатить за экскурсию, и вернулся мрачным. Из-за дождя ежегодные праздничные церемонии закончились раньше обычного. Тем не менее многие туристы остались, чтобы хотя бы проехать по местам боевых действий. В руке у мистера Смита был дискета: «Вот наш экскурсовод!» – сказал учитель и помахал пластмассовой коробочкой. Он вставил её в приёмник. Сначала послышался треск, потом вежливый голос сказал: «Вы стоите на парковке спиной к музею. Отсюда вы будете следовать за стрелками на асфальте. Серый треугольник означает, что вы можете остановиться, снять наушники и прочесть в брошюре, что происходило в этом месте…». Мистер Смит нажал на паузу:
– Что за чёрт! Какая брошюра?
Брошюры у них не было. В медленном караване автобусов они ехали по мокрым асфальтовым дорожкам, и аудиоэкскурсовод всё тем же вежливым монотонным голосом давал им указания, где свернуть и куда посмотреть. Мальчик с завистью взглядывал в окно на тех, кто шёл пешком. Если бы они не задержались в дороге, у них бы сейчас тоже был настоящий гид, один из тех живых худых улыбающихся стариков в соломенных шляпах, которых люди с зонами окружали у каждого памятника. Обрывки красных и синих лент свисали с оградительных колышков, из мусорного бака торчал сломанный зонт. Мальчик устал, и его охватило разочарование.
Такое же разочарование он чувствовал, когда Люси куда-нибудь уезжала, и они с Дэном оставались вдвоем. Тогда они ели только мороженый ужин, после чего Дэн сразу усаживался в кресло под торшером. Дэн читал всё, что попадалось ему под руку – например, большие, принесённые из университетской библиотеки тома и журналы, которые он вытащил из красной будки с бесплатной прессой или подобрал в метро. Иногда мальчику казалось, что Дэну безразлично, что читать, лишь бы не говорить с сыном. Читая, он качал ногой. Когда Люси уезжала, к этому звуку добавлялся стук выбиваемой трубки. В отсутствие Люси Дэн много курил, и густой запах табака распространялся по дому
Дождь, который начался так внезапно, столь же внезапно затих. Мистер Смит объявил, что скоро они остановятся, и ребята смогут выйти на воздух. Мальчику не терпелось. Он тоскливо слушал электронного экскурсовода и смотрел на телефон, который Челси держала на коленях. Девочка снова текстовала брату, что они уже доехали. Закончив набивать сообщение, она взглянула на Эрика:
– Можешь помочь?
– Могу.
– Мне срочно нужно встретиться с братом. Я привезла ему кое-что.
– Что? – спросил он.
Она открыла сумку и достала какой-то пакет.
– Это очень важно! – сказала она, взвесив пакет на ладони, как будто от его тяжести зависела его важность. – Если мистер Смит спросит, скажи, что я пошла в уборную. Это правда важно! – повторила она.
Мальчик взглянул на пакет, на котором ничего не было написано.
– А он точно твой брат? – спросил он.
– Ты что, не веришь мне?
– Верю.
– И знаешь что? – она прикоснулась рукой к руке Эрика. – Ты ведь пойдешь погулять во время остановки?
– Пойду.
– Принеси мне какой-нибудь красивый камень. Мы напишем на нём «Геттисберг» и поставим дату. Принесешь?
– Принесу, – сказал он.
Когда они остановились, это было уже в самом конце маршрута. Аудиогид сказал: «Здесь вы можете выйти из автобуса и подняться на смотровую площадку». Они вышли из автобуса, и тяжёлый мокрый ветер ударил им в лицо. Увидев, как Челси быстро удаляется в сторону музея, мальчик вспомнил про данное ей обещание и подошел к учителю.
Мистер Смит ему кивнул.
– Всё в порядке?
– Всё нормально.
– А теперь все вместе идем за мной на смотровую площадку! – прокричал он, уже обращаясь ко всем ученикам.
Мальчик подергал учителя за рукав:
– Что, Эрик? – спросил тот чуть раздражённо.
Мальчик показал рукой на указатель, где объяснялось, почему этот холм являлся конечной точкой:
– Почему Мид не послал вдогонку кавалерию? Это бы сократило войну!
Мистер Смит не сразу понял, о чём он говорит. Потом он поскреб щеку и внимательно посмотрел на мальчика, как бы оценивая его возможность понять то, что он сейчас ему скажет. Он, впрочем, не сказал ничего особенного.
– Бог его знает… Да вот не послал, и всё! – сказал мистер Смит.
Мальчик сказал учителю про Челси.
– Ну?
И спросил, можно ли ему подняться на холм. Мистер Смит снова поскреб щеку:
– Чтобы через двадцать минут был обратно как штык!
Покрытый шаткими деревцами и мелким кустарником холм оказался не таким высоким, как выглядел на картинах. Он был ниже и бугристее и нависал над дорогой как небольшое каменное плато. Двинувшись по тропинке вверх, мальчик остановился только раз и обнаружил, что дальше, собственно, идти некуда – он и так уже стоял на самой вершине. Вздохнув, он открыл рюкзак и достал бинокль, который тут же навел на далекие оранжевые крыши Геттисберга. Ветер дул с реки Потомак и гнал по полю зелёные облака. На уроке мистер Смит сказал им, что поле битвы – как шахматная доска, которую главнокомандующий носит с собой в сумке, а когда надо, раскрывает и расставляет фигурки. Мальчик помнил сравнение, он улыбнулся. Геттисбергское поле с его квадратами темно-зелёной и жёлтой травы действительно выглядело как огромная шахматная доска. На этом же холме стоял когда-то генерал Мид и смотрел в бинокль на отступающие к Потомаку войска Ли. Командующий третьим корпусом генерал Сиклз накануне ослушался Мида и вывел свой корпус вперёд, из-за чего погибло много людей. У самого Сиклза оторвало снарядом ногу, и его унесли с поля боя. Но даже раненый он продолжал выкрикивать призывы к штурму и всю жизнь потом обвинял Мида в том, что тот проявил малодушие, не добил уцелевшие бригады южан. Мальчик походил взад-вперед, переводя бинокль с Кладбищенского холма на знаменитую Круглую высоту. Это здесь Сиклз растянул оборону и убил тысячи солдат и офицеров. Но по крайней мере Северная армия сражалась за правое дело. А вот конфедераты…
Он положил бинокль в ранец. Теперь, когда он знал, как выглядело поле, он ясно видел и всё остальное. Остатки армии Ли, проиграв битву, стали отходить на запад. После долгих дождей Потомак разлился, и они долго не могли переправиться на другой берег. По шею в воде наводили мосты и тихо готовились к смерти. Если бы генерал Мид послал вслед кавалерию, они, конечно бы, не выбрались из капкана. Но он не послал. «У него было уважение к побеждённым, поэтому он и не послал кавалерийскую бригаду, чтобы добить их», – вдруг понял мальчик. Он вспомнил словосочетание «реальные причины» и, повторяя его про себя, стал искать камень для Челси. Все большие камни слишком глубоко ушли в твердый грунт. Он с трудом выковырял один, не очень большой, но зато красивый, овальной формы. Они с Челси напишут на нем «Геттисберг» и поставят дату: Третье июля, 1863–2011.
Сзади послышался треск веток и голоса. Мальчик оглянулся. Брюс с Энди поднимались к нему с другой стороны холма. В отличие от Эрика, они оставили свои сумки в автобусе и теперь двигались налегке.
– Эй, Эрик, что ты тут делаешь? – спросил Брюс, продравшись сквозь кусты.
Мальчик покраснел и спрятал руку с камнем за спину.
– Ничего.
Брюс увидел стоящий на земле открытый ранец и поднял его:
Он вытащил книгу и тут же запихнул её обратно. Нет, его интересовал только фотоаппарат, он его взял, а ранец с книгой вернул мальчику, и, когда Эрик машинально натянул лямки на плечи, Брюс почему-то очень развеселился.
– Что такого смешного? – спросил мальчик.
Эрик в ответ помахал фотоаппаратом, потом стал крутить его на лямке.
Мальчик покраснел и уже в следующую минуту бросился на Брюса с кулаками, но того не так легко было побороть. Расставив ноги и по-бычьи выставив голову вперед, Брюс толкнул мальчика двумя руками. Эрик каким-то чудом устоял и в ответ толкнул Брюса плечом. Толчок получился слабым и он толкнул его повторно. Брюс, не ожидая такого отпора, свалился на спину, фотоаппарат выпал у него из рук и покатился с холма.
– Энди! – крикнул Брюс.
Энди, защищая приятеля, бросился на Эрика, и тот упал на Брюса. Даже не замечая, что они уже на земле, мальчики продолжали бороться. Эрик бил Брюса по животу и по толстой шее. Им двигала обида за маму. У него в голове стояла картинка: Люси накануне поездки устанавливает в фотоаппарат дорогие панорамные линзы. Всё было потеряно – линзы, наверное, уже разбились! Скорее случайно, чем специально, он задел Брюса по носу, пошла кровь. Энди их растащил.
– Ты чего такой психованный, – бормотал Брюс, поднимаясь и старательно отряхивая штаны. – Давай вставай! Слышишь?
Мальчик слышал, но почему-то ему не хотелось вставать. Он лежал на земле и смотрел в широкое небо Геттисберга, откуда снова начинал моросить дождь.
– Эй, Эрик, вставай! – повторил Брюс и протянул ему руку.
Эрик неуверенно взялся за неё. Поднявшись таким неожиданным образом, он поискал глазами фотоаппарат. Тот повис на тонком кусте над обрывом.
– Что у тебя там в руке было? – жаловался Брюс. – Если бы ты мне сломал зуб, отец бы меня убил. Он меня и так всё время лупит.
Мальчик ничего не сказал. Он подобрал фотоаппарат и теперь, не отрывая глаз от земли, бродил между Брюсом и Энди, ища камень, который обещал принести Челси. Только один раз он поднял голову и увидел их троих как бы немного со стороны: испачканных пылью, измочаленных, и к тому же у Брюса из носа шла кровь. Мальчик вытащил из кармана кусок салфетки и подал Брюсу, чтобы тот вытер кровь. Потом посмотрел с обрыва вниз:
– Мистер Смит зовёт!
– Точно, смотри, рукой машет! – подтвердил Энди. – Он, встав на карточки, снял с куста фотоаппарат и протянул его Эрику. – Целый, вроде, только немного запылился, – сказал он виновато. Мальчик засунул фотоаппарат в рюкзак и продолжил поиск камня.
Слава Богу, камень нашёлся. Мальчик поднял его и сжал в ладони. Когда они снова сядут в автобус, он отдаст его Челси и попросит у неё телефон. Он напишет Люси, что когда упал, то, наверное, разбил фотоаппарат. Он попросит у неё прощения за это и потом – за Дэна. «Всё будет хорошо!» – пообещает он ей и будет просить, чтобы она никогда-никогда от них не уходила. После отдаст Челси камень – у неё почерк красивее. «Представляешь, он лежал здесь и во время битвы», – заметит он и расскажет ей всё, что знает. «Битва при Геттисберге представляет собой одну из самых загадочных страниц в истории Гражданской войны!» – скажет он ей, и, может быть, после такого начала она не откажется его выслушать.
Он шёл по тропинке за Энди и Брюсом, потом остановился и принялся старательно обтирать ценный камень о рубашку. Она всё равно была грязной.
Кристоф Жан Мишель «Фофа» Рабеаривелу. «Алуалу».
Холст, масло, 60Х80 мм. 2015 г.