Стихи весенних номеров литературных журналов этого года объединяет одна большая тема – любви, войны и смерти. Почему одна? Потому что в эту весну одно без другого и без третьего не жило, не существовало. Эта сплавленная воедино тема практически для всех стихотворцев стала неизбежным горестным полем.
Даже просто названия поэтических подборок ясно говорят об этом.
Публикация Андрея Грицмана «Наедине с самим собой» в журнале «Дети Ра» (№ 3, 2023) – это погружение в палитру холодных тонов, звуков неслышных, «Лунного олова». Нет места ненависти: «Сил ненавидеть не хватает», но есть усталость: «Такая быль, что нет развязки». Средоточие горести и осмысления будущего, но образы здесь понятные, знакомые духу: путь, дорога, снег и лед, поворот – последний. Путь «по стылому следу».
А за последним поворотом,
У остановки городской,
Закутанный, усталый Ленский
Наедине с самим собой.
Один – среди тоски людской…
Стоит, глаза в газету прячет.
И мелочь ищет – чуть не плачет –
В перчатке мёрзнущей рукой.
Поэт говорит читателю: «Мало осталось от времени этого». Время для него становится знаком, вполне возможно, набором имён, знаковым многоголосием: «Инициалы только остались». Но пока присутствует хоть какая-то неразгаданность в субъективной картине бытия, хотя бы капля того, что ждёт своего толкования, можно сказать, что монолог – не завершение, не окончание, скорее всего, это трагичный режим жизни. Сложный личный выбор.
Всё же живу я инициалами.
Но неизвестно заветное имя.
Так и записано алым по алому.
Облако плавает синее в белом.
Удивительно, но начальные строки следующих стихов создают перекличку – молчания души и её невольного крика, когда поэту нужно сказать о главном, нужно, но кому и для чего? Кто услышит и кто поймёт? Начинается она со строк «Могла бы ты меня понять. / Мне эту чашу не поднять / и не испить. Уже нельзя мне», дальше – «Мы проговорим с тобой насквозь, / До конца, когда засвищет ветер. / Нам с тобой не суждено поврозь – Отойти на метр». Затем следует стихотворение «Прибежище», в нём читатель видит конкретное описание, «местность стоит», характеризует её главное: «Мысль здесь растворима в прозрачной листве / И висит паутиной».
Поэт перечисляет то, чего в этой местности нет: пограничников, собак, ушей, камер, глазков. Мысль, таким образом, понятна, и всё сказанное снова возвращает его к дороге как символу вечного пути.
Вдоль ограды, тропинкой, что кругом ведёт
До предела где столб полосатый
Бесконечна дорога, а что там нас ждёт
Весть потеряна где-то когда-то
Два заключительных стихотворения, продолжая и развивая тему, но – каждое по-своему, образно соединяют сегодняшний день с началом ушедшего века, чёрным временем, смутой, блоковской ночью, наполняя текст блоковским размышлением и пророчеством. Решение и воплощение такой непростой темы представляется удачным, если такое слово здесь применимо. И в первом, и во втором речь идёт о «нас»: «Нас ждёт», «Нам суждено идти». Однако ночь не кромешная, на этой чёрной дороге поэт всё же видит какой-то источник света.
Один нам путь – вернуться к устью
Давно исчезнувшей реки.
Оглянешься: там тоже пусто.
Но где-то светят маяки.
В следующем стихотворении «Январь. Дорога» подчёркивается контраст чёрного и белого, блоковская деталь.
Чёрный хрустящий лёд.
Лунное олово.
Нету других дорог,
Холодно, голо.
Призрачное в ночи –
Белое здание,
Из темноты молчит
Дно мирозданья.
Что там в тени дерев
На расстоянии?
Ночи просторный склеп –
Как на экране.
Ночь, ледяной фонарь,
Нету аптеки.
Долгий сезон – январь,
Мёртвые реки.
Медленный лунный путь
Лёг одиноко.
Нам суждено идти
Этой дорогой.
Кто-то там встречи ждёт,
Верит, что снова…
Чёрный хрустящий лёд,
Лунное олово.
В стихах Марины Эскиной «Присядь на дорогу», опубликованных в журнале «Интерпоэзия» (№1, 2023), импонирует спокойная интонация наблюдателя, осмысление этого мира любви, войны и смерти, игры, противостояния и единства («Я боюсь умереть, не боюсь умереть, / это «любит – не любит» игра»). Для лирической героини «то, что сильнее, чем смерть» и есть главный смысл бытия и бытования. На всех уровнях её чуткое «я» осознает глубину проживаемого момента. А момент – «тающий, птичий», и она дорожит его подробностью, она её сохраняет. Ей самой творить свою реальность, и слова «любви беспричинной» – и спасительны, и созидательны.
То, что вписано, названо, то будет и сохранено. И может быть, помнить – больно, но и забыть – губительно.
У моря листья инжира
пахнут зелено-синим,
напоминая живо
Геленджик и безделье
после первого курса,
там не было только пиний.
Добавим Ладисполь в апреле
девяностого, как искусно
в нашей халупе солнце
съедало зимнюю плесень;
под пинией в продранном кресле
сидит отец, он не в курсе,
что опять в Европе.
Что если он там гоняет
сейчас на трофейном КаЭсе,
как тогда в 45-м?
Альцгеймер, наверное, знает.
Для нас он закутан халатом
бухарским и отдыхает;
я на работе в Джоинте,
муж подрядился строить,
мама под кустом инжирным
занята нежирным обедом,
мальчишкам покой неведом.
На земле и в небе сиеста,
отец поднимается с места
и тихо уходит в Бердянск, домой,
где пахнет гефилте фиш и прочей стряпней,
а значит, Песах, и будет афикоман,
дальше туман.
Уже мы ищем его всей семьей,
ребятам беготня, суета, семь бед,
у мамы сердце и остыл обед,
я врываюсь в чужую сиесту с криками
– uomo veccio, nero beretto?!!
не вижу белого света,
не жду ответа.
Чёрный берет скоро найден в канаве,
из дома напротив звонят городской управе,
потом в полицию,
муж, наверное, разозлится,
на меня за панику,
ничего не успевает случиться.
Отец приходит из ниоткуда сам,
мы не верим своим глазам,
он снова в кресле.
Пахнут пиния, солнце, инжир, все вместе,
к нам заходят гости,
ждем из Штатов известий,
где мы опустим кости.
Обычная мирная жизнь сохраняется в памяти и вместе со всеми прошлыми несчастьями становится не угаданным прежде светлым воспоминанием.
Подборка Марка Вейцмана «Старое фото», опубликованная в журнале «Интерпоэзия» (№1, 2023), совершенно гармонична и органична со своим названием. Это действительно старое фото, в него вплетается внезапная, сиюминутная мысль, как это часто с нами и происходит во время просмотра фотографий. Становится чётким не только визуальное восприятие, кадр в ленте жизни, увиденный глазом, но и чувство, воспроизводится переживание, когда-то имевшее место в реальном моменте.
Здесь в скверике за школою,
Где снег мочой полит,
Лежал, понурив голову,
Один космополит.
И вот с тех пор поныне я
Без видимых причин
Считаю блёстки инея
В сети его морщин.
Подборка Бориса Фабриканта «Стихи» в «Новом Журнале» (№ 310, март 2023) с самой первой строки начинается с главной сейчас темы – погибших на этой войне детей. Её можно обозначить двумя словами поэта: «маленьких оживи». Обращение к Богу, вообще постоянное его присутствие в тексте, как и в жизни, военной реальности, поэт делает несопоставимым с чудовищным фактом смерти ребёнка.
Живой войны бессмертный полк детей,
Смешной, плаксивый, нежный, золотой,
Без маршей, флагов, лозунгов, властей
Идёт, невинный, за другой чертой.
Или:
В одну и ту же реку на рассвете,
Где солнце очень медленно встаёт,
Вступают осторожно только дети,
А мама к ним на лодочке плывёт
Основные образы военной реальности повторяются, ведь тема трагична, неисчерпаема и неизбывна, но каждый раз с новой визуальной деталью и нотой:
Там птицей сбитой влёт
Ключами дом звенит
Он больше не живёт
Разорванный кричит
Ещё плывёт тепло
Но не поднять крыла
Калитку как перо
Уже сожгли дотла
Всё это приводит поэта к осмыслению конкретного момента, осмыслению времени и смерти как категорий вечных с их трагической непоправимостью: «Это время стоит и не лечит, / Так живые себе говорят», «Горе глубже, но вечность мелеет», «Вернулись новые слова, / И звёзды, словно сквозь дерюгу./ Но жизнь идёт, как жернова, / Всегда по кругу».
В горячем своём желании остановить войну и смерть поэт обращается и к сказочным образам и аналогиям:
Мне б сестру, чтоб крапивной рубахой
Превратила друзей в лебедей.
Мы б летали по небу без страха
И спасали убитых людей.
В заключительном стихотворении подборки снова очевидная для поэта отстранённость Бога и кровавая история человечества: «Бог не принимал участья в споре, /Только сохранил в ладонях свет. / И плывёт история по датам, / Оставляя на причалах след».
Неизгладимое впечатление оставляет подборка Инны Кулишовой «Звери Украины» в «Новом Журнале» (№310, март 2023), полностью отданная теме братьев меньших, как в прямом смысле, так и в образном – самым незащищённым в горниле войны душам – животным. Стихотворение «Звери Украины», открывающее подборку, стоит привести полностью:
Пока портной в Британии и США
лишь начинает швы сшивать на танках,
идет по Бородянке не спеша
последний кот, последний в Бородянке.
Там больше нет мышей, червей, листва
едва шуршит под лапами. У двери
в далеком громком городе Москва
сидит его двойник, молчит и верит.
Хотя о нем его хозяева,
похоже, в суете не вспоминают.
Но помнит кот. А в Бородянке ва-
лит снег, и кот почти что год блуждает.
И ищет взглядом, ещё ищет он.
Его двойник у двери просто замер с
расстройством ожиданья. О портном
ещё бы не забыть, пока есть хаймарс.
Соедини, спаси, Портной, в конце.
Там в Бородянке ж вроде предки Меня,
убитого гб и рпц,
родились, а в Москве вся суть в замене.
Здесь в Бородянке каждый шаг кота
свят, свят и пуст, как там того, другого,
сиденье у двери. Но пустота
ползёт под хвост, Портной, скажи хоть Слово.
Вот эти два кота, которые живы на войне и ожили в тексте, и теперь стали символами незащищённости в очень подробной и глубокой картине войны, настолько близки читателю, что он полностью воспринимает образное и акустическое звучание всего действия, боли, ожидания, катастрофического неспасения. Каждый шаг кота «свят, свят и пуст». Героиня следующего стихотворения – собака.
Убитые улицы. Бойня, стихия,
собака стоит, и глаза голубые,
и гладишь её, она не шевелится –
ты гладишь, ты гладишь, ты гладишь, о лица
собачьи, глотавшие метры разлуки
и пепел, какой не осилили руки.
Возьми, нет, не хочешь, хоть хлеба какого,
собака, в которой нет места живого.
И ты, повстречавшийся пёс одичавший,
в чьих карих глазах вижу то, что не вижу.
Кого им просить, Авва Отче, из чаши
какой допивать краснобурую жижу.
Мы где сейчас, пёс? Грузия, Украина?
Где хлеб наш, и плоть наша тоже едина.
Что видно, собака, глаза голубые,
стоим мы, не мёртвые и не живые.
А дальше сама страна отождествляется поэтом с живым существом, страдающим, незащищённым, испившим всю жестокость страшных военных событий: «Поглаживаю тебя Украина по мокрой кровавой спине / со свалянной шерстью / кровь у хвостика кровь на лапках на мордочке из носа в рот / течёт как у маленькой кошки ещё котёнка».
Засыпает снегом пылью
лепестками бывший сад
Кот и пес как Божьи гири
на холмах хозяев спят
Кот и пёс у Инны Кулишовой – главные герои, но в стихах также живы птицы, поющий дрозд, кусты, деревья, трава, земля, холмы. Согласимся, что для человеческого сердца этого более чем достаточно.
Стихи Хаима Сокола в «Новом Журнале» (№ 310, март 2023) представляют собой пёструю многогранность воспоминаний и осмысление через неё своего собственного «я». Так у поэта звучит тема рода, семьи и войны: «Разве не касается нас самих / Дуновение ветра / Который овевал / Наших предшественников».
Мальчиком во время войны
Он прятался в яме
От немцев
И полицаев
От всех
Как в утробе
Он родился
И закричал
И отдал мне этот крик
И страх
И невозможность
Молчать
Описание/воспоминание столь детально, что перед читателем появляется живая картина быта этой семьи, и даже как части чего-то большого и целого. Этому способствует достаточно яркая концовка:
Где-то
В этих пигментных пятнах
Морщинах
И в жёлтом суховее кожи
И в белой перхоти зимы
Полноте
Генетическом
увядании
Дурных запахах
И в косноязычии
Среди невозможности
В страхе
И усталости
Заключена слабая мессианская сила
на которую
притязает прошлое
Просто так от этого притязания не отмахнуться.
Через бытовую, обыкновенную деталь поэт приходит к более широкому философскому и даже красивому умозаключению, как три последних строки этого стихотворения:
Нашёл
Старые джинсы отца
Пошитые
На заказ
Перед отъездом в Израиль
Мне было 17
Ему 60
Он их и не носил в итоге никогда
А я примерил сейчас
Сидят как влитые
Коротковаты только слегка
Придется
Приблизиться к земле
Лет на 10
Или: «Мама идет с работы / В этих краях зимой /вечер / это рано состарившийся / день / Вот и мама сегодня / Рано».
Очень трогательную ноту (и колоритную) придаёт стихам умелое начало (зачин) и концовка стихотворений: «Привет, баба Сарра / Как твои дела – Пока баба Сарра /Шалом».
Подборка Игоря Иртеньева «Небесной любови звуки» в журнале «Урал» (№4, 2023), такая яркая благодаря качеству его поэтики, где смысловое зерно шифруется игровым и даже гротескно-карнавализационным началом, а остроумие становится образным ключом для понимания всего смыслового поля поэтического текста. К тому есть две основные составляющие – угол зрения, сам взгляд поэта на ситуацию, предмет описания и осмысления и его поэтический язык как инструмент для воплощения и решения своей художественной идеи. Это все присутствует в большой цельности его поэтического характера. Игорь Иртеньев – очень цельный и глубокий поэт. В трагическом у него живёт смешное, в смешном обнаруживается трагизм общего бытия. Читатель не улавливает грани такого перехода, потому что это просто невозможно, всё абсолютно гармонично и цельно, как это возможно только в явлении самой природы.
В данном конкретном стихотворении, как и во многих других, играющая простота сказанного и есть суть трагической социальной картины:
Что б вы там ни говорили,
Но людей у нас хороших,
Если в целом по России,
Человек на двадцать-тридцать,
Да на все, пожалуй, сорок
Больше, чем людей плохих.
И число их возрастает
С каждым часом,
С каждым годом,
Да буквально с каждым веком
Раз примерно в пятьдесят.
Если так пойдет и дальше,
То плохих людей в России
Лет всего лишь через тридцать
Или сорок миллионов,
Хоть страну всю обойдете,
Не найдёте днём с огнём.
Только ночью с зажигалкой,
Да и то ещё не факт.
Поэт мастерски обыгрывает классический текст – для служения своей собственной идее:
Стояла осень на дворе четыре с лишним года,
Видать, похоже по всему, времён порвалась связь,
Зимы ждала, ждала, ждала, ждала природа,
Но в результате ни х..а её не дождалась.
Также вполне понятен читателю обыгрываемый поэтом факт проживаемой реальности:
Хотелось бы, что б это всё осталось между нами,
Но вам уж, так и быть, скажу, но дальше, чтоб ни-ни.
У нас беседа тут была с крутыми пацанами,
И мы послали на х…р их, а нас в ответ – они.
Стихотворение «Мои подписчики» в прямом смысле передаёт многоликость и трагикомизм современного социума.
Мои подписчики
Старый бродяга в Аддис-Абебе…
Н. Гумилев
Старый бомж на Курском вокзале,
Запах которого убивает всё живое,
Достал из сумки, набитой убогим скарбом,
Засаленный сборник моих стихов.
Начальник Сходненского отдела полиции,
Куда я принес заявление с жалобой на соседа,
Носящегося за мной с топором по любимой Фирсановке,
До рассвета читал мне на память мои стихи.
Парализованный слепой в инвалидной коляске
Подъехал ко мне пожать на ощупь мою руку,
Поблагодарить за мои стихи.
Много их, изобретателей вечного двигателя,
Вольнодумцев, прослушиваемых ФСБ
Через батареи центрального отопления,
Несчастных, периодически похищаемых инопланетянами,
Всех верных одной неотвязной идее,
Носят мои книги за пазухой,
Зарывают до лучших времён на садовом участке,
Читают в охваченном огнем доме
Или спасаясь вплавь от внезапного наводнения.
Я терпеливо выслушиваю их неумеренные восторги,
Бесконечные жалобы на постоянно растущие цены,
На американцев, от которых нету уже прохода,
Глажу по головенкам их сопливых детей,
Обещаю пристроить в издательство их графоманские вирши,
Делаю вид, что меня интересуют их ничтожные заботы,
А про себя думаю, каково же было Николаю Степановичу.
В контексте названия подборки «Небесной любови звуки» всё сказанное становится особенно впечатляющим.
В период с марта по май на страницах американского русскоязычного журнала «Чайка» публиковались стихи Виктора Есипова. Все они, так или иначе, посвящены теме войны, отъезда, эмиграции. «Как же ты, дружок, оказался здесь, / не из худших ведь вариант? / Постирал бельё – просушить развесь, / что и взять с тебя – эмигрант».
Поэту всегда была свойственна достойная интонация, чёткая и ясная передача мысли, чувства, переживаемого события.
Но, слава богу, не без крова –
над ближней крышею труба,
я не в обиде, право слово,
что повернулась так судьба.
Но главные его мысли совсем о другом. Подробности и детали быта, коими полнятся стихи, погода, отвлечённость вечных тем ушли на второй план.
Свитер спрятан вглубь комода,
теплый ветер нежит тело –
вдруг наладилась погода,
всё вокруг зазеленело.
Ночью в окнах звёзд мерцанье,
а рассвет, как хвост павлина,
но не меркнет в подсознанье:
Украина, Украина...
Ещё немного хотелось бы сказать о публикациях российских поэтов.
Стихи Ильи Фаликова опубликованные в журнале «Дружба народов» (№5, 2023) – сплетение боли и горечи, боли от потери близкого человека («В войну родилась и в войну умерла»), от жестокой неизбежности законов бытия.
Всё остается как при тебе.
Дело все в ослике и арбе.
Южное детство. Стоит гора.
Спи, моя девочка. Спать пора.
Да, «Происшедшего не постичь». Интонация, очень спокойная внешне, подчеркивает эту горькую непоправимость и неизбежность. И в этом смысле название подборки «Прощание» становится страшным и драматичным приветствием внезапно пришедшей смерти: «Гипсовый мальчик, заняв арбу, осликом правит, истлев в гробу».
Это эхо бездонной беды,
это я выхожу из воды,
острова называя,
в каждом ухе по эху неся,
а за морем находится вся
тишина неживая.
Боль и переживание заставляют произнести и делают совершенно невероятными по силе слова: «я хочу похвалиться тебе, как меня за тебя полюбили после смерти твоей».
Поэт постоянно подчеркивает драгоценную цельность и единство любви и жизни, нераздельных, нерушимых ни при каких обстоятельствах:
Должны сохраниться в наружном огне
твои письмена на бутылочном дне.
Бесстрашно живое одно существо
идёт на армаду стальную,
но вычет одной половины его
влечёт за собой остальную.
Подборка Сергея Попова «Прежний чертёж» в журнале «Дружба Народов» (№5, 2023) начинается с воспоминания об эпохе неушедшей, об эпохе присутствующей явно и всё ещё живущей в бережливой памяти поэта, с подробной деталью и образом. И если такой образ – чертёж, если он был начерчен, то для поэта он начертан и, возможно, предначертан на всех меридианах и параллелях обветшавшего мира, «причудливого шара».
Вещает влёт, стращает в пух и прах –
дрожит халупа на семи ветрах.
Дрожат сидельцы в лагерном дыму
под окрик «выходи по одному!»
«Заносы, девяностые, весна» определяют некое место действия и время, и словно бы всё проявленное тогда, для нас явно и сегодня. «Там из тридцатых смотрят мертвяки, как вехи из-за призрачной реки».
Но день сегодняшний, в котором «планы сбываются наоборот», этот день грозен – «кровавое солнце», «непоправимый рассвет», «в бескрайнем краю непрестанно кровит». Ибо сегодня место действия – война. А «земное родство» – «самообман». Выразительным сравнением, параллелью с войною прошлой у поэта появляется «коллаж расцветающих яблонь и груш». Но при всём драматизме картины, плененной войной и «бессмертием», в конце стихотворения дается важный для восприятия ключ – «всё дело лишь в определенье твоём». Так в стихотворении организуется время и пространство.
проходит время задом наперёд
и хорошо что смерть была вначале
и календарь про завтрашнее врёт
и военкор не любит про печали
и говорит что хватит посыпать
башку кровавым пеплом интернета
к пирушке стол к безумию кровать
чтоб рокировка радовала эта
и в самом деле ночь уже была
и доверять глазам своим не стоит
и сажа жизни сызнова бела
в горниле событийных синусоид
и не чета сегодняшняя жуть
вчерашней тьме кромешного разъятья
откуда тянут выверенный путь
по беспределу ненависти братья
и если перевёрнуты теперь
земля и небо небыли и дрожи
невосполнимый перечень потерь
на много лет становится моложе
и вырастают хроносу в ответ
грибы и волны ядерного пота
и правоты для плакальщиков нет
и воскресенье ближе чем суббота
воскреснут все кто в списки занесён
и кто пропущен в силу недогляда
и если смерть всего лишь краткий сон
её ничем оправдывать не надо
Почти в каждом стихотворении Игоря Касько читатель сразу заметит, ощутит образное разделение времени и пространства на «до» и «после», где «после» – эра нелюбви. Его образ ясен и понятен, ведь чувство, о котором он говорит, знакомо и пережито практически каждым. Особенно остро звучит неприятие сегодняшнего дня – тёмного, мутного, кровавого, пустого – почему и без чего? – без любви и верности. Его «вестники, трубящие о прошлом» одновременно и близки, и – уже в новой, наступившей реальности и невозможны. Это и есть ответ на простой, давний и далекий вопрос, цитируемый поэтом, «Куда идут старинные часы?». Самое первое стихотворение подборки «Эра нелюбови» («Дружба Народов», №5, 2023) завершается очень яркой и глубокой строкой «А мир – прощённый Каин». Так и есть, вольно или невольно, ведь в мире, воспринимаемом поэтом, смерть и прощение оказались неразрывно связаны. А для него – «В небе зимнем, в небе синем, без любви невыносимо». Вероятно, этим фактом и чувством «нелюбови» и соединяются друг с другом постоянные, не покидающие его стихи образы: кота, «нераспаханного неба» и рыб с «немыми ртами». В переживаемом моменте страшное – стабильно, «а за стенкой громко храпит война».
Образ рыбы у Игоря Касько интересен тем, что он служит для него неким водяным знаком как мира внешнего (хаоса), так и мира своего собственного, внутреннего, даже отождествляется со своим «я» – «Я – рыба, плывущая вверх по реке»; «Я – рыба, что ищет истоки реки». И поиски безуспешны, ибо мир, где «чистые бьют из земли родники и травы под цвет малахита» больше не существует. Но всё же в душе у поэта остается самая главная опора – вера.
Нераспаханное небо
замело вчерашним снегом,
от мороза посиневшим,
превратившимся в слюду,
сквозь которую не светит
ничего на этом свете,
а на том – застекленевшем –
рыбы плавают в пруду.
Рыбы режут плавниками
то, что создано веками,
то, что жило не тужило
сотни зим и сотни лет.
А потом немыми ртами
с голубыми языками
тянут воду, словно жилы,
из скончавшихся комет.
Звёзды прячутся на ёлках
от небесных рыб в иголках,
что не колются нисколько,
потому что мир – любовь.
Здесь, в божественной юдоли,
и свободе, и любови
место есть, не только боли.
В это верит здесь любой.
В небе зимнем,
в небе синем,
без любви невыносимо.
Стихи Алексея Кубрика под общим названием «говорят что люди не виноваты» в журнале «Знамя» (№5, 2023) представляют собой вполне гармоничный диалог мира внешнего и мира внутреннего. Детали в этом диалоге говорят о самых главных вопросах бытия: войне, жизни и смерти: «В окне пусть мелькает пустое, / в душе пусть слегка моросит. / Я знаю, кто едет с тобою. / Я помню, кто будет убит».
Понимание общей для всех трагедии приходит к читателю через такую подробность бытования, которая, в иных обстоятельствах и сама по себе казалась бы мелочью.
Ловим рыбу, рисуем друзей.
Надпись «ушли на фронт»
косо висит на ручке дверей,
заваливая горизонт.
Тропа ведёт в глубину холста.
Там, чуть справа, ручей,
слева – узкая пустота
внутри коротких ночей.
Ночи становятся всё длинней.
Жизнь – это холст и левкас.
Смерть – это память без нас о ней
и без неё о нас.
В журнале «Новый Мир» (№4, 2023) вышла подборка Юрия Ряшенцева «Три звезды». И здесь снова звучит вечная и пророческая тема «разъятых времён». Автор прав – «их уже не связать».
Только вечер остался от августа.
Но не будем об этом – лады?
Перед тем, как расстаться, пожалуйста,
не забудь погасить три звезды:
ту, что рядом с Большою Медведицей,
ту, где Млечный кончается Путь,
и любую, которая светится
слишком ярко, какую-нибудь.
«Политика – область, где можно дождаться прокола от самых надёжных и верных по жизни друзей».
Вот только не надо о днях крутолобого града,
о долгой реке, над которой он строил судьбу.
Об этом, ты слышишь, – не надо, ты слышишь, – не надо…
Давай говорить хоть про что. Но про это – табу!
А если человек – «мыслящий тростник», то в эту пору, в этот «час. Ну, два. Ну, три» – о чём его дума? Есть ли кто-то, с кем можно беседовать «о безволье листвы золотой»? Время вдруг остановилось не только на дороге, в «московской пробке», текучее, убегающее время – канувший пушкинский и тютчевский век – сейчас представляется чем-то и вовсе не оправданным.
Что там? Писатель – ушки на макушке –
пришёл под клён талант побередить:
– Ну что, брат Гоголь, стали мы как Пушкин?
Иль нам ещё лет двести погодить?
Дальше просто нет дороги, тупик: «и подумать напоследок о душе – где же, как не в тупике, о ней и думать».
Подборка Алексея Дьячкова «На общем фото» в журнале «Новый Мир» (№4, 2023) начинается со стихотворения «Νανούρισμα» – «колыбельная», но она, понятно, не для детей. Действующие лица – «вельможи и градоначальники», «отцы». Вот и перекличка времён: прошлых, былинных или библейско-исторических с современной бытовой деталью, внимательной подробностью дня сегодняшнего, или далеких семидесятых-восьмидесятых. «И закровавила болячкою / В воде колодезной луна» – снова кровь, символизирующая рану. На чём? На хрупком детском теле, теле уже прошлом, или на самом времени, которое осталось, остановилось и живёт в этом фиксированном моменте воспоминания?
И посрывали тряпки сволочи
Во тьме с верёвки бельевой,
И закричала мама в форточку:
Алёша, быстро спать домой!
Мне вечер слышится молитвою.
Ты отзвук слышишь далеко.
Желай отчаянно любви моей
И гнева бойся моего.
Стихи Алексея Дьячкова проникновенны темой детства, в которой практически всегда угадываются две составляющие: счастье и время. Счастье как момент, счастье в мгновении, озарившем своим нечаянным светом и теплом серьезный, строгий текст стихотворения и передавая эмоциональную глубину переживаемого опыта и чувства.
Стихотворение «Приговор» настолько подробно и совершенно, настолько точно передаёт картину прожитого «сценария жизни», словно зеркально отраженной реальности.
Глоток, и побежит по капиллярам.
Гул леса отзовётся Гаоляном.
На склоне заметённом припечёт,
И выглянет ладошка из-под наста.
Прошлёпает к воде подросток в ластах.
Уже пообещал! Ну что ещё?!
С фарфорового уползает блюда
Моллюск. Под вечер площадь малолюдна.
Ревёт не то герань, не то имам.
Старуха у подъезда ждёт кого-то.
Забыли, как дышать, на общем фото.
Неправда, мне не холодно! Ну, мам!
Не слышно, как ложится снег на крыши.
На инее окна глазок надышан.
Спасатель не торопится на крик.
Стремительно в стекле алеет солнце.
Ещё глоток, и из воды вернётся
Морщинистый, уродливый старик.
Он протянул весь день на каше манной,
За гаражами ржавыми обманут
Был сверстником развязным: сам дурак.
В саду Садко растренькался на гуслях.
О чём поет? О том, как затянулся
Последний день, не кончится никак.
Стихотворения Евгения Чигрина в подборке «Праздники и дирижабли», опубликованные в журнале «Урал» (№5, 2023) сперва поражают обилием имён, названий и персоналий – от героев детского сказочного мира до реалий современной культуры. Но в этой пестроте присутствует четкая организованность и многомерность жизни, и поэтика строится на этом как будто конкретном, внимательном знании механизма бытия, фиксировании события и опыта.
«Просигналит мир небесный – съедем мы, / Что-то ёкнет и – считай, в пути, / Станем и в могилах мы соседями, /Музыка услышится в груди?».
Если речь о пространстве жизни, времени, то: «С каждым днём всё меньше света белого, / В нашей плоти распустилась ночь»; «Холодный свет свивается в круги, / И темнота перетекает в завтра». Если же задача поэта донести о событии, факте свершившемся или, наоборот, не состоявшемся, это говорится лаконично, броско, будто бы боль о сказанном все еще жива: «Теперь ты кормишь ангела с руки / Взамен того, кто не родился, правда».
Долгая дорога в дюнах
Мрачнею, забываю, что же было,
Что развело нас, что не разбудило,
Затмение не сняло с юных глаз?
В тела входило солнце, плыло лето,
Мерцала жёлтым в окна Андромеда,
Сатурн приметный выходил на связь.
Живые смехом унижали мёртвых,
Железный Август в сапогах потёртых
За рыбами ходил не в магазин.
Ему речные нимфы помогали,
В сеть попадали золотые твари.
Тянулись нити летних паутин.
…Вчера наступит завтра, послезавтра?
У дней прошедших не цветы азарта,
А парк, надевший осени парик.
Бегущая по дюнам к морю Марта…
С трудом заходят в сердце два-три кадра:
Из ниоткуда давний фильм возник.
Ты открывалась с рижским сериалом,
Размытой темой… Море над причалом
Бросалось зверем на латвийский порт.
Закат приправой красной мазал окна,
Входила в силу и слабела охра,
Что ни напишешь – подтасует чёрт.
Так кто был третьим в музыке сирени?
Бессильным взглядом не раздвинуть стены,
Пугать себя, как прошлого пиджак
Надеть нельзя: с лица сто масок снято…
Какие дюны? И какая Марта?
Мы мертвецы. На нас мешками страх.
В заключение нужно сказать и о личном глубоко философском осмыслении каждого «кадра» общей трагической киноленты последнего времени, поле метафизическом, что пространство стиха стало вбирать в себя приметы военной реальности, часто толком и не обозначив таковыми, и не прибегая в поэтической речи к какому-то конкретному батальному описанию. Но поэзия этого чувственного, эмоционального плана стала достаточной и действующей силой в явившейся картине бытия.