«Ломоносовский отрок с большими ступнями», – так я начал было ответную оду на его стихотворное посвящение, но что-то неотложно-житейское меня отвлекло, и я уже не смог вернуться в тот упущенный настрой. Постараюсь хотя бы в этой публикации вернуть долг благодарности умершему другу. Он уже не был отроком, когда мы познакомились, и даже не юношей, а выглядел этаким добрым молодцем... Что-то ломоносовское в нём, несомненно, было – статность, открытое светлоокое лицо, уверенный голос, свободная речь при цивилизованном общении, – словом, та порода, которая, казалось, была утрачена на Руси с отъездом последнего её образчика Фёдора Шаляпина в эмиграцию. Но судьба Олега была оставаться в России, даже в советском её изводе, который совершенно не принимал его духовно честного гармонического дара, давая ему, что называется, от ворот поворот в любых печатных изданиях – так продолжалось годы и годы, вплоть до краха всей коммунистической системы. А если упомянуть его рождение на исходе войны и наверняка, как у очень многих, голодное детство, плюс пролетарский быт, «неполную» семью, душевнобольную мать и ремеслуху вместо университета, то выживание и произрастание поэта в таких условиях было сродни чуду в самом настоящем религиозном понимании этого слова. Его замечательная память заменила ему образование, а приобщённость с детства к церковной жизни оказалась благом в атеистической стране, где его сверстники были «ни бум-бум» ни в евангельских притчах, ни в библейских сюжетах, этих основах всемирной культуры. Впоследствии приходилось ему просвещать по этой части своих старших собратьев по перу – и, меня, увы, и другого «гениального неуча» Иосифа Бродского. Вот, например, олеговы слова из интервью Екатерине Смирновой («Мемориал», 3 марта 2007 г.):
Если я повлиял на Бродского, на его религиозное сознание, своими стихами… это факт: стихотворение «Сретенье» он написал вообще с моих слов. Он говорил: «По этому вопросу обращайтесь к Олегу, потому что он с детства религиозный, всё это знает».
В этом была сила Охапкина как поэта, в этом же заключалось и его преткновение с властями. И в самом деле, немыслимо было сосуществование в одном пространстве и времени двух противоположностей: с одной стороны – одряхлевшего атеизма, всё ещё насаждаемого властью, а с другой – чистого голоса поэта, который напрямую говорил с Небом и с Богом огромными словами библейских пророков и получал оттуда громоподобный ответ:
Когда я дожил до глухого часа, И в сердце жизнь моя открылась мне, И, точно пёс, завывший в тишине, Не находя ни Господа, ни Спаса В душе моей, воскликнул я в сердцах: Не Иову ли дух сей уподоблю!.. Вот предан я смущению диаблю, И гаснет свет вечерний, отмерцав. И взял я Книгу Иова. И слову Его приник. И разорвалась цепь Отчаянья. И старческая крепь Испытанного горестию мужа, И сердца жар, и мировая стужа Вселилися в меня. И душу нову Я получил. И в ней такую боль, Что песнь моя пресуществилась в быль. И страх меня объял. И время ночи Сгустилося. И выпало перо Руки моей… Звезды ли две, но очи Я видел пред собой. Их жар горячий Пытал меня. И сердце билось круче. И в тишине полночная пора Затмила зренье мне слезой горючей, И внутрь меня разверзлася дыра. И в глубине рече Глагол Предвечный: Что зыблешься, дрожащая душа! Не Я ли твой Источник бесконечный, Еще досель тебя не сокруша? Не Аз ли есмь и Альфа и Омега, Начало и Конец? Дерзай же, дух! Я сотворил тебя. И в образе Олега Ты – недр Моих исторгнутый издох. Возьми же сей Глагол и победи Им Ничтожество твое, ничтоже – дрожь. Но берегись! Уж многим повредили Слова, от коих смертью да умрешь! Наследует Мое лишь победитель. И буду ему Богом, он же Мне Да будет сыном. Иоанн – свидетель. Так говорит Господь и Вседержитель, Носящийся как голубь в вышине.
Где это могло быть напечатано? Официально – нигде. И Охапкин с головой ушёл в самиздатскую деятельность. Противостояние с «совдепией», как он лихо по-белогвардейски называл брежневско-андроповскую, уже сильно заржавленную машину подавления, истощало силы поэта – и духовные, и физические, и это сказалось позднее. Нет, он не сидел в заточении, но ему угрожали, его трепали по допросам и судам, и, конечно, его не печатали. Я уже находился вдали от всех этих дел, а когда стал наезжать в эпоху Перестройки в родной город, виделся с Олегом – сначала сильным, праздничным и полным надежд, затем, навестив его в больнице – надломленным, с помутившимся сознанием, а в конце, уже после нескольких больниц и попыток себя порешить, я видел его совсем разбитым... Заключительный кошмар случился дома, где вспыхнул пожар, и его отвезли опять в психиатрию, где он и скончался.
ПЕРЕПИСКА С ВДОВОЙ
Татьяна Ковалькова, вдова Олега Охапкина: Дорогой Дмитрий Васильевич, изучаем сейчас с докторанткой Анастасией Корсунской Ваши ранние тексты. Вторая книга Олега «Возвращение мест» 1969 года посвящена Вам. В авторском примечании он пишет: «...во время написания этой книги я испытывал некоторое влияние Д.В.Б., с которым в то время сблизился. Он многое прояснил в тогдашнем моем сознании, в чём выражаю ему мою признательность». Интересен для нас контекст написания стихотворения Вам посвящённого «Святитель слов, твой тихий свет…». Могли бы Вы ответить на этот и некоторые другие наши вопросы, но лучше по почте (12 декабря 2023).
Дмитрий Бобышев: Здравствуйте, милая Таня! Я и не знал, что Олег посвятил мне целую книгу стихов. Это приятный сюрприз и большая честь для меня! Да, я рад буду ответить на ваши вопросы, шлите мне на почту. (13 декабря 2023 г.).
ВОПРОСЫ Татьяны КОВАЛЬКОВОЙ И МОИ ОТВЕТЫ
1. Круг общения Ваш и Олега на рубеже 1960-70-х. Пересекались ли эти круги?
Вообще я убеждён, что в Петербурге/Ленинграде того времени (в отличие от Москвы) все литературные круги пересекались. У меня был тесный кружок друзей-поэтов, который потом получил название «Ахматовские сироты» (Бродский, Найман, Рейн), но я общался и с другими поэтами, с другими литобъединениями. В середине 1960-х мы с Бродским разошлись по сугубо личному поводу, он превратил это в общественный скандал, и наша общая компания распалась. Но вскоре я обрёл себе новых друзей из более молодого круга литераторов – Довлатова, Чирскова, Кривулина, Арьева. Кто-то из них и познакомил меня с Олегом Охапкиным. Он сразу произвёл впечатление на меня: добрый мо'лодец с открытым взглядом и зычным голосом, но при этом с хорошей правильной речью. Его стихи соответствовали прямодушному облику. На первый слух, впрочем, они мне показались немного прямолинейными. Но дальнейшие встречи и разговоры на весьма высокомудрые темы развеяли это впечатление. Да и стихи у него становились всё более содержательными с богатой образностью.
2. Время в Ваших стихотворениях и стихотворениях Охапкина часто пишется с прописной буквы. С чем связана такая тенденция? И в целом, как Вы воспринимали «Время» в период рубежа 1960-70-х гг.?
Да, это было глухое время, и, может быть, в этих прописных буквах к датам как-то интуитивно выразилось наше отношение к той тянущейся серой тягомотине, не достойной заглавных? Но, скорее всего, это было частью надвигающейся моды среди подпольных литераторов – писать всё подряд с маленьких букв (и даже не ставить знаки препинания) – и стихи, и имена, а заодно и названия месяцев. Был в первой половине прошлого века такой американский поэт модернист, который даже своё имя писал с прописных – e. e. cummings, это, возможно, пошло от него и дошло с опозданием до Москвы. Помню, как Бродский, приехав оттуда, стал таким способом печатать стихи и даже инициалы в посвящениях – «м. б.», «м. б.» с маленькой буквы. Мы посмеивались по поводу этого сокращения – может быть, оно обозначает всего лишь «может быть»? Тут он отступил, стал инициалы писать с заглавных. Но многие купились на эту моду. Я лишь отчасти ей последовал, а Олег устоял. И молодец!
3. Олег упоминал о Вашем творческом на него влиянии. Вот авторский комментарий к книге, Вам посвященной:
«Возвращение мест» – моя вторая книга. Она написана в 1969 году. В основу её композиции легла хронологическая последовательность. Таким же образом была составлена и первая моя книга «Ночное дыхание». Нумерация разделов обеих книг соответствует моему замыслу. В такой последовательности я нахожу особый смысл. Дискретная композиция позволяет группировать стихотворения не только по времени их написания, но и по внутренним между ними связям и не мешает сквозному развитию всей книги в целом.
Нарушение данной мною последовательности привело бы к искажению идеи, положенной в основании моих книг. Эта идея сводится к необратимости наших переживаний, и поэтому каждое стихотворение должно помнить то мгновение, из которого оно вышло, ибо невозможно ему отыскать своего места вне времени, которому оно принадлежало. Иначе при возвращении на место нашей жизни мы не найдем ничего, что говорило бы о ней в той отдаленности, где всё уже непоправимо.
В книгу напросилось одно стихотворение 1970 года. Оно-то и является тем самым исключением, о котором столько уже говорено. Дело в том, что во время написания этой книги я испытывал некоторое влияние Д.В.Б., с которым в то время сблизился. Он многое прояснил в тогдашнем моем сознании, в чём и выражаю ему мою признательность. Вышеупомянутое стихотворение помещено мною в первом разделе книги в качестве посвящения» (11 октября 1972 г.).
Может быть, Вы помните, о каких конкретно творческих перекличках и влияниях шла речь? «Он многое прояснил в тогдашнем моем сознании, в чём и выражаю ему мою признательность». Что он имел ввиду (если вспомните, конечно)?
Уверяю Вас, влияния были взаимны, как и моя благодарность ему. Одно время мы много общались и однажды провели шесть часов подряд в непрерывных разговорах, гуляя по городу. Говорили о главном для нас, о поэзии, «о высоких материях», но и этого оказалось мало. Мы зашли к приятелю (прозаику Феде Чирскову), чтобы отдохнуть, но и там договаривали ещё пару часов. Меня поражала эрудиция моего молодого друга, хотя, как я знал, «университетов он не кончал». Оказалось, что его во многом просветил известный астроном и диссидент в науке Николай Козырев, подаривший ему свою дружбу. Олег и меня с ним познакомил, и я побывал на его сенсационной лекции, перевернувшей мои представления о вселенной. Ещё один подарок такого рода – редкие самиздатские материалы о Туринской плащанице, которые Олег передал мне во-время. Я тогда начинал большую стихотворную композицию «Стигматы», и эта помощь была бесценна.
4. Как Вы воспринимаете книгу «Возвращение мест»? О чём эта книга лично для Вас? Как Вы воспринимаете библейскую отсылку в названии книги?
Некоторые стихи из этой книги я вспоминаю, Олег их читал вслух. Вспоминаю, как при чтении вспыхивали некоторые яркие, редкие рифмы. Но вцелом впечатление было ровное, пока я не услышал «Летучего голландца», там уже было другое, драматическое наполнение – одновременно и личным, и общекультурным опытом. Эта небольшая поэма звучала по-новому и действительно сильно. Но то, что зазвучало мощно и трагедийно, было уже за пределами этой книги – когда я услышал поэму «О многострадальном Иове».
Что касается эпиграфа к книге из Давидовых псалмов – «и место твоё не узнает тебя» – эта строчка прямо про меня. А в отношении Олега Охапкина я надеюсь, что Вашими усилиями «его место» узнает и признает его.
5. В книге «Возвращение мест» есть посвящение:
«Дмитрию Васильевичу Бобышеву – высокому поэту
и строгому другу моему
с любовью
посвящаю».
Почему Олег называет Вас «строгим другом»? Какие события с этим могли быть (были) связаны?
То, что Олег Охапкин посвятил мне целую книгу стихов, для меня огромная честь и полная неожиданность, я впервые узнаю об этом от Вас и только сейчас. Я никогда этого не знал и даже не догадывался, и не могу всё это воспринять иначе, чем щедрый подарок свыше, из тех мест, где теперь обитает его душа. К тому же – такие эпитеты! Объяснить я их не могу, догадывайтесь сами. Если строгость, то, конечно, не к нему, а к внешним обстоятельстам, – возможно, к тому, как я относился к соблазнам века? В этом мы с ним были схожи.
6. Стихотворение, открывающее книгу, также посвящено Вам:
ДМИТРИЮ БОБЫШЕВУ Святитель слов, твой тихий свет В молчанье обновляет вещи, Когда тоски тугие клещи Так душу жмут, что дела нет Ни до чего, и не до песен Уже, не то что до сует, Настолько душен Марса цвет, Что даже мир неинтересен В таком стечении планет. Тогда лишь ты, святой поэт, Молчанья горечью высокой И пристальностью круглоокой Мне возвращаешь юность лет, И я иду тебе вослед, И слышу тишь, уже такую, Что слово – грех, и не рискую Назвать его душе во вред. Да и зачем?.. Вещей завет Всё тот же вещный, что от века, Когда усильем человека Мир назван был, но не согрет, И оттого, как лебедь сед, Он в песне Слова лебединой Взят тишиной, еще невинной, И возвращен Творцу в ответ. Но есть надежда, что поэт Распашет плоть свою, как почву, И передаст её, как почту, Творцу, оставив свой скелет Некошеной траве во славу, Дождям и ветру на забаву, Так и не вымолвив секрет. Останется лишь силуэт Полуистлевшей крестовины, От коей, как от пуповины, Оторван смысл, простыл и след Горчайшей истины запретной, Тогда уже ветхозаветной, Как на нее упал запрет. Так ты пред истиной раздет, Мой друг, и твой удел завидный - Молчать, покуда вопль бесстыдный Любви не обратится в бред Святой, почти уже невнятный - Тот шепоток невероятный, Который суть от лишних мет, Шершавой лжи и кожурины Словес до самой сердцевины Отшелушит, и рифм руины Обрушатся, сойдут на нет. И, тёмной тишины рассвет, Забрезжит звук, и, полногласный, Вдруг Словом станет жарко-красный И раскаленный смысла цвет, Расплавленный в молчанья тигле... Тогда-то мы не фигли-мигли – Проявленный вещей портрет Увидим и смиренный голос Поэта, от стихов на волос Не отличимый в смене лет Расслышим... В нем неправды нет. 1970
О чем это стихотворение для Вас? Речь о духовном родстве и близости? И как Вы воспринимаете слово «молчанье» в этом поэтическом тексте? И пересекается ли «молчание» в поэзии Охапкина и Ваше «молчание» (имею в виду Вашу поэзию, где эта категория часто встречается)? Прошу также, по возможности, пояснить концепт «тишина» и его появление в контексте поэзии 1960-х гг.
Это стихотворение Олег мне читал, но текста я тогда не получил и лишь много позже его нашёл в интернете. Конечно, я был тронут. Благодарность сохранил на годы и годы – это грело душу, когда я не слышал в печати доброго слова о себе. Вспоминал «Пятую розу» Ахматовой, песенку от Окуджавы «Дима Бобышев пишет фантазии» и вот этого охапкинского «Святителя слов». Помогало.
О «молчании» – тютчевском («Silentium»), мандельштамовском («слово в музыку вернись»), рилькеанском и, наконец, моём. В пору наших общений с Олегом я был одержим поэзией Рильке, в особенности – его способом активного, действенного созерцания мира, его стремлением, как я догадывался, к одухотворению реальности через словесность. К чему-то подобному и я устремлял свои попытки и, возможно, делился такими мыслями с Олегом. В идеале, эти устремления должны быть направлены выше, ещё выше, к последней полноте, к сияющему Слову, которому можно внимать лишь в молчании. Вот откуда взялась эта «тишина» как идея исполненности, или полноты всего. Образно говоря, так молчит орган, прежде чем грянуть Бахом. Так же молчит неопубликованная рукопись с великой поэмой. В конце концов, даже «Божественная комедия» это великая несказанность, невозможность земными средствами выразить Всеобъемлемую полноту, где даже Солнце – лишь тень Бога! Таков краткий тезиз этого понятия.
7. Была ли между вами переписка после Вашего отъезда?
Нет, мы не переписывались, хотя в памяти какая-то связь сохранялась. Впоследствии, когда была опубликована его переписка с Кузьминским, я обнаружил там упоминания обо мне – со стороны Олега очень тёплые и уважительные, и был весьма тронут. А когда у меня появилась возможность навещать былые места, и я приезжал в Россию, мы с ним встречались – один раз встреча была радостной на празднестве у Арьева, а другие встречи, увы, печальны, – я навестил Олега в больнице и потом виделся с ним вскоре после выписки. (25 декабря 2023).
ДОПОЛНЕНИЕ К ПЕРЕПИСКЕ
Татьяна Ковалькова: Дмитрий Васильевич, прочитала статью Арьева о Вас. Очень путеводительно. А также просмотрела ответы на три вопроса Виты (имеется в виду моё видео-интервью «Три вопроса» Вите Штивельман о войне в Украине: https://www.youtube.com/results?search_query=Бобышев+три+вопроса – Д. Б.). Мне кажется, что в России всегда был и четвёртый путь: молчать и не служить. Разве он безнравственный? И не этот ли выбор создал Вторую культуру? (26 декабря 2023 г.).
Дмитрий Бобышев: Милая Таня, «молчать и не служить» – это способ самосохранения для души и тела, он годится для многих, особенно во время братоубийственных войн. Но это – сидение на корточках и на долгий срок, оно проблематично. Я лично никого не осуждаю, но от души сочувствую. Самому приходилось в своё время отсиживаться, пока судьба не подсказала, что делать, и я распрямился и «сделал ноги». По поводу «второй культуры» я не соглашался с Кривулиным, автором этого термина, не желая уступать первенства официозу. Я считал, что мы первые, а те никакие. Кривулин, конечно, не молчал и не служил, Олег ни в чём не молчал и не служил, и вот – стал мучеником. (26 декабря 2023 г.).
ОКОНЧАТЕЛЬНЫЙ ОЛЕГ ОХАПКИН
Не знаю, каким эпитетом наградить ушедшего поэта, чьё наследие теперь надлежит суду уже новой эпохи, а, может быть, и других эпох (не решусь сказать «суду вечности»), и каким его признают окончательно – большим, выдающимся, великим? Помнится, ленинградский мудрец и наставник молодёжи Давид Яковлевич Дар возвёл Охапкина в ранг национального поэта. Он был щедр на похвалы, раздавая их в утешение своим питомцам. В то время вовсю превозносили восходящую звезду Бродского, а гений, по убеждению многих, может быть только один, но Давид Яковлевич с этим не соглашался: «Бродский это наш еврейский гений, а Охапкин – наш русский». Как бы то ни было, а уехав, один из них сумел развить свой дар и довести его до мирового признания, а другой, оставшись под спудом запрета, широкой известности не получил.
Отложенная известность – это большая проблема. В результате длительного замалчивания, намеренного и даже злонамеренного разрыва поэта с читателями нарушается естественная связь. Что-то необходимое и желанное в отношениях (как, например, понимание, любовь или даже слава) не может уже завязаться в полной мере. Слишком поздно, упущен живой контакт с современниками. Целое поколение моих и олеговых сверстников-поэтов, отодвинутых в прошлое, испытывают горечь полузабвенья, когда признание приходит к ним задним числом. Но дар Олега, слишком для этого яркий и громкий, не мог быть замолчан или отложен до лучших времён. Такому обороту событий всеми силами препятствует персона, не менее значительная, чем Муза поэта, а именно – его Вдова.
Пример вдовьего подвига дала всему миру Надежда Яковлевна Мандельштам. В истории известны самоотверженные вдовы писателей – Анна Григорьевна Сниткина-Достоевская и Софья Андреевна Толстая, великие помощницы и секретарши своих гениальных мужей. Надежда Яковлевна сделала большее – она сохранила в памяти (и частично в рукописях) и, таким образом, воскресила огромную часть поэтического наследия мужа, запрещённого при жизни, и его имя стало светочем в русской культуре ХХ века.
Сильные палаллели, не правда ли? Но мне кажется, что Татьяна Ковалькова ориентируется на них).
Краткий перечень инициатив Т.И. Ковальковой в память об Олеге Охапкине:
Выпущен трёхтомник стихотворений в изд. «Русская культура» – «Любовная лирика», «Философская лирика» и «Гражданская лирика», готовятся новые книги и радиопередачи на «Радио Россия».
«Охапкинские чтения» проводятся с 2014 года и посвящены изучению творчества петербургского поэта Олега Охапкина и круга поэтов неподцензурной литературы 1950-1980 годов, именуемой Бронзовым веком русской литературы, к которому он принадлежал. Вышло в печати 4 тематических издания: К 70-летию Олега Охапкина (2015), «О христианской свободе» (2018), «Критика» (2021), «Поэзия и наука» (2023).
В томе «Поэзия и наука» впервые опубликованы письма О.А. Охапкина к Н.А. Козыреву (1968-1977 гг.), хранящиеся в Санкт-Петербургском филиале Архива Российской академии наук.
Четвёртая научная конференция «Охапкинские чтения» посвящена памяти астрофизика Николая Александровича Козырева, с которым Олег Охапкин был в тесной творческой дружбе. Нелёгкая судьба Козырева и человеческая (10 лет сталинских лагерей по «Пулковскому делу»), и научная (достижения Козырева признаны Международной академией астронавтики, а в России его лишили в конце жизни даже работы в Пулковской обсерватории) сродни судьбе поэта Охапкина, пострадавшего от карательной психиатрии 1970-х годов. Однако и поэт, и учёный явили подлинный пример мужества и творческого горения несмотря ни на что. Они оставили после себя огромное творческое наследие, которое предопределило во многом развитие и отечественной науки, и духовного направления в русской поэзии. Подтверждением тому служит наличие продолжателей их дела, многие из которых примут участие в Чтениях, и всё возрастающий интерес в новом поколении учёных и поэтов к их открытиям и судьбе.
Май 2024.
Санкт-Петербург – Champaign, IL