Лео Бутнару (рум. Leo Butnaru) род. 5 января 1949 г., село Негурень, ныне Теленештский район Республики Молдова. Румынский поэт, прозаик, эссеист, переводчик. Дебютировал в печати в 1967 г. в газете «Tinerimea Moldovei» («Молодёжь Молдавии»). В 1972 г. окончил Кишинёвский университет по специальности «филология и журналистика». В 1976 г. вышла первая книга стихов Бутнару «Крыло на свету» (рум. Aripă în lumină). В январе 1977 г. стал членом Союза Писателей СССР. В этом же году, по указанию «сверху», был освобождён из редакции газеты «Тинеримя Молдовей» за эссе о классике румынской литературы Михаиле Когэлничяну, который шёл вразрез с официальной гос.-политикой. В 1990-1993 гг. занимал пост вице-президента Союза писателей Молдовы. С 1993 г. член Союза писателей Румынии, удостоен нескольких премий этой организации. Председатель Кишиневского Филиала Союза Писателей Румынии, член Консилиума Союза Писателей Румынии. Его книги были переведены в Франции, Германии, Польше, Украине, Италии, России, Азербайджане, Болгарии, Сербии, Татарстане.
Лео Бутнару работает и в сфере европейского авангарда, особенно румынского, русского, французского, испанского и украинского; переводил антологии Велимира Хлебникова, Алексея Кручёных, Владимира Маяковского, Марины Цветаевой, Осипа Мандельштама, Анны Ахматовой, Бориса Пастернака, Даниила Хармса, Анатолия Мариенгофа, Игоря Бахтерева, Леонида Добычина, Бориса Поплавского, Нины Хабиас и других авторов. Перевел антологии Ивана Голля, Рене Шара, Федерико Гарсиа Лорки, Алехандры Писарник, Михаила Семеко и Леонида Чернова. Перевел и издал антологию универсальной поэзии Клавесины и Соседства, а также антологии Русский авангард (2 тома); Русский авангард. Драматургия; Манифесты русского авангарда; Панорама русской авангардной поэзии (2015); Панорама поэзии украинского авангарда (2017), Интернационализация степей (Семитские поэты в поэзии русского авангарда) и др.
Лауреат литературных премий союзов писателей Молдовы и Румынии, Консилиума Союза Писателей Румынии, Национальной премии Республики Молдова, Министерства Культуры Молдовы, Победитель Всерумынского Турнира Поэтов (2016).
Имеет ряд высших государственных наград Молдовы и Румынии.
Дмитрий Бураго. Румынская литературная традиция формируется в 16 – 18 столетии вокруг народного творчества и переводов библейских текстов на румынский язык, достигая мировых вершин в ХIХ веке. Нам известно творчество выдающихся представителей румынской словесности благодаря тому в Библиотеке всемирной литературы и целому ряду публикаций ещё в советское время. У меня была возможность читать румынских поэтов, в том числе Василе Александри и Михая Эминеску в замечательных переводах на русский. Я с юности помню поэму Эминеску «Лучафэр» в переводе Давида Самойлова. В девяностые мы открыли философа, религиоведа и писателя Мирча Элиаде. Многие румыны внесли большой вклад в мировое наследие через литературы других народов, как драматург Эжен Ионеско, писавший на французском, поэт Пауль Целан на немецком. Какая литература вызывает интерес современного румынского читателя? Какова роль национальной литературы в формировании мировоззрения у сегодняшней молодёжи?
Лео Бутнару. Я думаю, что современное формирование читательского мировоззрения и интереса к литературе, философии исходит из того, что в первой половине прошлого века эстетическая ориентировка румынской артистической, творческой манифестации были, в большой степени, связаны с всеевропейской тенденцией к модернизму, авангардизму, в русле которой некоторые румынские автора были протагонистами, зачинщиками. Помимо одного из основателей театра абсурда, Эжена Ионеско, вспомним, что из Румынии вошли в новую мировую атмосферу Тристан Тцара, создатель радикального литературного движения Дада, а некоторые ветви современной скульптуры основал гениальный Константин Брынкушь.
Как не вспомнить замечательного философа антагонизмов, мыслителя «навыворот», Эмиля Чорана? В молодости, он писал и издавал свои произведения на румынском, а потом стал один из выдающихся стилистов французской словесности.
В Румынии, как и во многих других странах, интерес к литературе самый разнообразный, но во всех его проявлениях он ориентирован на современность, потому что и большие наши поэты, прозаики дышали и дышат современностью – Лучиан Блага, Ион Барбу, Джордже Баковия, Тудор Аргези, Иларие Воронка, Виргил Теодореску, Герасим Лука, Саша Панэ, Б. Фундояну (Benjamin Fondane), Джео Богза (заметим: Бог за, не против... авангардизма...), Никита Стэнеску, Марин Сореску и т.д. В сущности, румынские читатели остаются в тайной духовной связи, скажем так, с их коллегами из Франции, Италии, Испании, с которыми имеют лингвистическое латинское, корневое родство. Но, заодно с национальными литературными манифестациями в самых разнообразных формах, конечно, сегодня, распространяется все более и космополитические философские и литературные взгляды на искусство как таковое, так как оправдывается концепция Маршалла Маклюэна о глобальной деревне. А вообще, до сих пор даже грандиозные теоретические исследования, нигде и никогда, не смогли бы дать всеобъемлющий ответ насчет читательских интересов... Читатель свободен и уникален в своем выборе, а всемирная литература фантастически разнообразна. Как разнятся писатели, так разнятся и читатели.
Д. Б. Вы много переводили на румынский язык, в том числе русскую классику, литературу авангарда, изучали творчество Хлебникова и не только. Не могу не спросить о месте русской классической литературы и современных русскоязычных писателей на книжных полках и интернет-ресурсах в Румынии. Что входит в школьную программу, есть ли специализированные кафедры в высших учебных заведениях?
Д. Б. Русская классическая литература переводилась, издавалась, переводится и издается как в Румынии, так и в Молдове, как в едином духовном, артистическом пространстве. Перечень авторов, и переведённых произведений можно найти по запросу в румынском интернете. В том числе есть те, которые переводил и издавал ваш покорный слуга. В Бухаресте, Яссах, Кишиневе, Клуже, Констанце и других городах, в моем переводе вышли отдельные антологии Хлебникова, Маяковского, Пастернака, Цветаевой, Ахматовой, Мариенгофа, Хармса (2 т.), Мандельштама (2 т.), Хабиаса, Вечорки, Поплавского... Издал Панораму русской авангардной поэзии и Панораму русской поэтической миниатюры (2 т.). Напомню антологии драматургии авангарда, литературных манифестов русского авангардизма. Некоторые авторы вышли в двух или трёх изданиях. Некоторые из этих изданий были удостоены премий Союза писателей Румынии и премий Союза писателей Молдовы.
Университетские кафедры русской литературы есть в Бухаресте, Яссах, Клуже и в Крайове, на многих из них мне случилось конференцировать, побывать в диалоге с некоторыми русскими коллегами.
О присутствии идей, постулатов, афористичности, скажем так, о роли произведений русских писателей можно судить по их включению в эссе некоторых румынских современных авторов. Кроме того, идут спектакли в наших театрах по пьесам русских драматургов.
Д. Б. Ваши произведения выходили в переводах на русский, в том числе и моего старшего товарища Кирилла Ковальджи. В предисловии к стихотворному сборнику «Песчинка – жемчужина – пустыня» он пишет о Вас: «А проще говоря – кругом талантлив. Он любит не только себя в литературе, но и саму литературу – самоотверженно и безраздельно.» Что привело Вас на литературную стезю, с чего всё начиналось?
Л. Б. Наверное, я уже обрел некоторую уверенность в правильности вариантов ответа на такой вопрос... Начиная с того, что уже в раннем детстве я посвятил себя многим художественным жанрам – рисовал, резал по дереву, делал маски из папье-маше, занимался гравировкой, даже художественной вышивкой; выступал как музыкальный исполнитель и был ведущим на школьной и деревенской сцене, подумывал и о возможной актёрской деятельности. Но всё это было слишком сложно в деревенской среде и поэтому все те мои возможные артистические данные, «профессиональные достижения» в конце концов сводились к листу бумаге, карандашу и искания... художественного слова, поэзии. Лишь позже я пойму, что каждому даётся пространство интересов и воплощений, в то же время он сам, подросток, молодой человек, выбирает это пространство, формируя его, и самого себя в нём. Моим пространством (к счастью! говорю это сегодня) было пространство письма и антуража (плюс... одиночество), в которых проявляется литература.
А вообще я один из авторов, в значительной степени самореференциальный. От меня... ко мне, потом к другим, началось и осуществилась мое мемуаристическое, автобиографическое повествование (до... 14 лет!) Ребёнок при русских. Потом дневниковое исповедание, которое я начал ещё бывшем студентом на втором университетском курсе и которому вот уж посвятил... 55 лет... Во многих стихотворениях лирическим героем является автор. Тень моей личности не могла не появиться примерно в 100 интервью/диалогах, которые я провел с деятелями литературы и культуры, отредактированных и изданных примерно в 7-8 книгах. Со своей стороны, я отвечал на вопросы многих журналистов и редакций (возвращая... долг), давая интервью, отвечая на различные анкеты, которые издал в 3-х книгах. Потом думаю, что не найдется какой-нибудь прозаик, которому в своих произведениях удастся не проявлять определенные энергии, сигналы, переживания из собственного существования, автобиографии. Их также можно найти в моих сборниках рассказов «Почему аж завтра-послезавтра?», «Ангел и швея», «Последнее путешествие Улисса», «Ангелы и смехо-плач», «Румынская рулетка». А как же ты мог не присутствовать как писатель и журналист (этот – ваш собственный... Санчо Панса) в дневниках путешествий, которых ты вел по Европе и Азии? Как избежать присутствия, иногда даже прямой речи, в некоторых собственных эссе? Вы не можете отсутствовать, как самореферентный персонаж, даже в переводах. И я на стороне тех, кто считает перевод органически принадлежащим реальному литературному процессу, поскольку он включает в себя и акт творчества. Это создание в языке, посредством языка, конструктивного процесса, основанного на проекте оригинала. Итак, в каком бы теоретическом или практическом аспекте ни исследовался перевод, его следует понимать как преодоление ограничений посредства актом соучастия соавтора в творческом размещении произведения коллеги в иной среде. Для других читателей всё это означает расширение области жизнеспособности и влияния изначального творения.
Д. Б. Какова роль модернизма в становлении Вашего поэтического стиля и куда ведёт постмодернистская история?
Л. Б. Почти... мистически, я, вчерашний подросток, окончивший среднею школу с медалью, как будто вырвался из атмосферы версификаций соцреализма, которые наполняли хрестоматии, и очутился в свободном мире библиотек, библиографические карточки которых, в тайном общении с моей интуицией, подсказали путь к итальянской, французской, испанской поэзии и эссеистике первой половины прошлого века. А, благодаря неординарному журналу Secolul 20 (20 век) подростку-студенту были доступны многие источники современной всемирной литературы, в том числе авангардизма (естественно, и русского). Так я, параллельно с реальным государственным Университетом, посещал свободный университет самообразования, формирования, открытия новых сфер эстетики, приобщаясь к философии не только Европы, но и Азии (китайской, японской, индийской).
Что касается второй части вопроса... Я не из тех, кто видят опасность или... возможность забвения той части искусства, включая литературу, что не считается постмодерном; я, как читатель, продолжаю интересоваться и античностью, и романтизмом, и неореализмом, авангардизмом, модернизмом и всегда готов зажмурится недоверчиво в адрес любого надменного персонажа, зацикленного канонически на «частоте» сугубо постмодернизма, что, по сути, такой... нечёткий, каламбурный, неопределенный, непременно и непрерывно разговорчивый о том, о сем, вовлекающий в пустоту. Потому что настаивать монотонно и скучно на постмодернизме, это не что иное, как концептуально-редукционное невежество, это глупый отказ от сокровищ универсального искусства, не входящих в формы только постмодернизма. Такую узость критериев один из наших писателей, Александру Палеологу, назвал «чистой глупостью и неспособностью сформулировать элементы культуры своей истории». А немецкий писатель и философ Александр Клюге определил постмодернизм как «нападение современности на все времена».
В определенном роде, некоторые постмодернисты напоминают художников-разрушителей-деконструктивистов. И миру уже немного надоел этот заезженный постмодернизм...
Д. Б. Мне кажется, сегодня созревает особое направление в литературе, его можно обозначить, как тоска по читателю. Речь не о возможности быть доступным читателю «Читателя! Советчика! Врача!..» (Мандельштам), а о самом феномене читателя, как соучастника, сотрапезника, собеседника. Проблема же теперь не в том, чтобы быть опубликованным. Недаром лихая формула «у нас писателей больше, чем читателей» не вызывает уже улыбки.
Л. Б. В наши дни появилась новая социокультурная феноменология, от legere oculis (связывать буквы с глазами) чтения уже переходя к «связыванию» текста со слухом, с барабанными перепонками. Статистические данные мирового издательского рынка показывают расширение сферы использования аудиочтения, которое становится все более привлекательным, в некоторой степени органично вписываясь в контекст познания в целом и занимая все более важное место в цифровой среде. И нет оснований говорить, что в процессе превращения Homo legens в Homo audiens возникнет враждебность, конфликтность, дискомфорт. Естественно, и по той причине, что чтение «на слух» было свойственно человеку, человечеству ещё в древние времена, когда Гомера не столько читали глазами, сколько «читали»… барабанными перепонками, слышали и слушали.
Вывод на данном этапе мог бы быть таков, сегодня развитие коммуникативных технологий (в том числе аудиочтения) активизировало значительное количество читателей. Они обращаются к литературным произведениям авторов различных эпох, коммуницируют с другими читателями. Чтение, кажется, становится общественным форумом. В этой ипостаси читатель как-то видоизменяет свой статус, свою житейскую ситуацию, несколько выходя из анонимности и одиночества, в известной мере становясь также... (литературным) критиком, имеющим возможность изложить ad hoc свои впечатления, мнения, недовольства, разногласия, часть из которых кажутся достойными внимания.
Постоянное увеличение объема информации, её давление на человека также создает дефицит времени в процессе её усвоения. Поэтому цена времени увеличивается. Так что определенное «сбережение» или максимально рациональное использование данным человеком фрагмента вечности, времени его зрелости и активности может быть рационально и эффективно применено в случае аудиочтения. И это постоянно расширяющееся форма освоения информации заложила основы так называемой «аудиальной литературы» (М. Рубери), слуховой литературы. В 2014 году издательство «Audible» (подразделение «Amazon») и одно из крупнейших издательств и книжных распространителей США опубликовали драму Джеффри Дивера «Проект Старлинг» (The Starling Project), отличающуюся от других произведений этого популярного автора полицейско-детективных рассказов тем, что оно не издавалась в классическом варианте, на бумаге. Появились инструкции для редакторов говорящих книг, в которых проглядывают особенности становления и закрепления жанра аудиолитературы. И это одно из первых доказательств того, что аудиочтение становится одним из важнейших компонентов книжной культуры, ее истории и современности.
Можно сказать, что в Интернете письмо становится... обретает тотальные свойства, интеркоммуникация модифицируется, исходя из того, что в свою очередь писатель и критик также оказываются в роли (аудио)читателей чужих текстов. В то же время, благодаря возможностям, предоставляемым Интернетом, читатель и писатель могут проявить себя в роли критика. Более того, ценные произведения/тексты вызывают реакции, происходящие практически в реальном времени, что создает эффект живого общения. Веб-форумы превращаются в почтовые конференции читателей. И подобные проявления играют определенную роль в популяризации литературных произведений.
Отсюда и некоторый луч оптимизма, который освещает мысль о том, что дела обстоят не так уж печально, как думают некоторые, в том числе и относительно кибер-литературы. Период неопределенности и тревог, который принес с собой Интернет, прошел, и современная литература выжила, деконструкция (смерть) личности автора остановлена. Потому что, по сути, Интернет не обезличивает, а просто ужесточает отбор именно потому, что число участников литературного процесса значительно возросло. А самые оптимистичные из нас придерживаются мнения, что уже Интернет гармонично вписывается в литературный процесс, становясь его составной частью. Действительно, число авторов, предпочитающих размещать в виртуальном пространстве произведения, изначально отредактированные на бумаге, увеличивается.
С другой стороны, (чисто...) интернет-писатели ищут возможность публиковать свои тексты на бумаге, чего на первом этапе кибературы не произошло. Таким образом, Интернет является трамплином на пути к бумажным книгам. Многие из них уже появились и даже были отмечены.
С давнишних пор книга в классическом формате живет в библиотеке. Интернет также является средой существования книги, литературы. Конечно, другая среда. Я имею в виду еще одна среда. И я не думаю, что это лишнее. Надо не сокрушаться о судьбе бумажной книги, о том, что она, видимо, частично или полностью исчезнет, а дать ей возможность познать полноценную жизнь в этой, иной среде: виртуальной, кибернетической. Где ценная книга на бумаге может стать аудиокнигой, облегчающей чтение, а особенно перечитывание великих произведений. И кто может исключить тот факт, что Интернет как форма редактирования и чтения книги не станет... классицизироватся, не станет... академизироватся, став по-настоящему составной частью духовности мира? Все входит в общие процессы диверсификации и обогащения глобальной энтропии, но и в оперативные способы доступа (!), получения и применения (в том числе творческого) того, что интересует лично вас из необъятности духовности мира, включая многообразие творения, наличие и распространение «классической», виртуальной, аудиокниги.
Д. Б. Как Вы относитесь к нынешним поэтическим фестивалям, конкурсам, литературному туризму?
Л. Б. Отношусь с пониманием, как человек, который посещает некоторые из этих мероприятий, как бывший вице-председатель Союза писателей Молдовы или председатель Кишиневского филиала Союза писателей Румынии, который, вместе с коллегами, инициировал, организовал фестивали, приглашал на них собратьев из разных стран, включительно из России.
В Румынии много фестивали разных уровней, они проводятся почти во всех уездах (уездов 41), самые известные это фестивали, организованные Бухарестским национальным музеем литературы, Фестивали имени Лучиан Блага (Клуж и Алба Юлия), Аргези (Тыргу Жиу), Мачедонски (Крайова), Ребряну и Кошбук (Бистриц-Нэсэуд). В Плоешть стал традиционным Фестиваль Никита Стэнеску, величайший поет современности, внук белогвардейского генерала Никиты Черячукина – мать поэта, Татьяна, родилась в 1910 году в Воронеже, а в годы большевистской смуты, вместе с семьей нашла, убежище, да и семейное счастье, в Румынии.
Фестивали с присуждением Национальной Премии Михай Эминеску в Ботошань, Национальной Премии Прозы (в Пятра Неамц). Есть фестивали в дунайском ареале, Галаць и Брэила, в Констанце и т.д. Союз писателей совместно с журналом Ромыния литерарэ проводят итоги конкурсов Писатель Месяца и, в итоге, из 12 лауреатов выбирается Писатель Года. Один из самых престижных литературных «соревнований» – это Турнир Поэтов из тех 22 Филиалов Союза писателей. Есть фестивали прозы, фестивали для молодых писателей, которых проводят филиалы или определенные журналы совместно с издательствами.
С годами, иные фестивали, очень престижные, но и дорогими по организации, как Фестиваль Дни и ночи литературы в Нептуне (главная премия была в 10 тысячи евро; премию по переводу получил Кирилл Ковальджи) сошли на нет, но появились новые фестивали, менее дорогостоящими. Можно сказать, что с плюсами и минусами, литературная жизнь в Румынии достаточна динамична, с приглашением зарубежных писателей.
Как известно, традиционно, на таких фестивалях проводятся поэтические выступления, презентация новых книг, встреча с читателями в библиотеках, лицеях, университетов и т.д. Помимо премии, иные участники получают новые издательские предложения, договариваются о переводах своих произведениях за рубежом.
К категории таких мероприятий можно считать и несколько книжных ярмарок, национальные (Gaudeamus, Bookfest в Бухаресте и в Кишинёве и др.) и локальные.
Д. Б. Кто Ваши основные собеседники?
Л. Б. В основном, мои собеседники – это книги, библиотека с завораживающем её многоголосьем и… многоумьем (!).
А если считать за собеседника и свое alter ego, то он мне верен с самого детства, когда я рос одиноким ребенком в семье и познал многие плодотворные периоды задумчивого одиночества и входил в диалогах с самим собой.
Были умными собеседниками и некоторые мои друзья, коллеги, с которыми в течение многих лет обменивались письмами, среди них бухарестский приятель Ион Зубашку, литовец Леонс Бриедис и черновицкий старший собрат Василе Левицки, которые, к сожалению, уже ушли в мир иной. Переписку с ними я опубликовал отдельной книгой в тандеме издательств Сага (Израиль) и Инспиреску (Румыния).
Выше, я упомянул о моих собеседниках, которые являлись выдающиеся румынские и зарубежные писатели, с которыми был в диалоге, которых интервьюировал. Эти материалы вошли в 7-8 отдельных книг.
Д. Б. Кого Вы считаете своим учителями и есть ли у Вас ученики?
Л. Б. Разница в возрасте между Малларме и Валери составляла где-то 30 лет. Я уточняю это, чтобы вспомнить, кто на момент моего дебюта (в печати, в мае 1967 года) в Кишиневе мог бы стать моим, так сказать, мастером-путеводителем в поэзии. Нет, тогда я не смог найти ориентиров для восхищения, почитания и желания прильнуть к какому-либо мастеру. Проще говоря, в той литературной атмосфере их не существовало, а писатели возрастом около пятидесяти лет честно служили тем, кто разработал так называемый кодекс строителя коммунизма. А разрыв между 17-18-летними дебютантами и нашими коллегами из поколения 60-х, некоторые из которых предпринимали попытки обновить, модернизировать, осовременить литературные вибрации между Днестром и Прутом, составлял в среднем пятнадцать лет. Так что и сами эти коллеги находились еще в периоде становления и закрепления своей литературной судьбы, едва издав по 2-3 книги, что, конечно, не оставило заметный след на небосклоне румынской литературы.
А в общерумынской литературной деятельности к моменту нашего дебюта уже отчетливо заявили о себе несколько авторов, которых мы читали с интересом, с вниманием ученика. Я знал и восхищался книгами Николая Лабиша, Никиты Стэнеску, Марина Сореску, Леонида Димова, Штефана Аугустина Дойнаша, Джео Думитреску, Чезаря Балтага, а также книгами великих имен из межвоенного периода – Аргези, Барбу, Блага, Баковия, Богза и т. д. и т. п. Среди них, возможно, нашелся кто-нибудь, который помог бы мне преодолеть неопределенности дебюта, помог бы сориентироваться, passe à travers des forêts de symbols (Бодлер), в моем вхождении в лес символов. Но тогда, на Пруте, между румынами и румынами (молдаванами) стоял ми(р)ный, братский железный занавес. Стояли пограничники и их командиры, политруки далекие от литературы, далекие от свободы, далекие от цивилизованного мира. Не найдя кумира, я просто наблюдал за старшими коллегами из Кишинёва, как трудно они взрослели, также имея ограничения, наложенные цензурой, большевистской идеологией, ощущая давление партии-бульдога. Лично мне, тогда импонировали несколько более современные формулы просодии Георгия Водэ и Иона Ватаману, первый из них становясь моим филотимом, написал предисловие к первой моей книге, Крыло на свету (1976), на счет которой один из критиков (более... партийный, чем... литературный) недоумевал, констатировал приблизительно так: какой амбициозный поэт этот Бутнару, на протяжение целого сборника стихов не пропустил ни одной пары рифм.
Так что, не имея реального кумира, моими великими учителями оставались Книга, Библиотека, Штудирование.
Второе: не знаю, есть ли тот, кто считает меня своим наставником, кто принял от меня важные советы, необходимые в писательском становление, но достаточно многие молодые дебютанты обращались ко мне за такими советами, за поддержкой, за представлением в журналах их первых литературных опытов, просили написать предисловие к первой книге. Я откликался практически на все такие просьбы. Потом, честно говоря, я помог некоторым юношам в моделировании внутреннего «я» через мои переводы из всемирной литературы, включительно из русского авангарда, некоторые из которых появились впервые на румынском языке. Было время, когда я координировал работу литературного объединения Лучеафэрул при газете Тинеримя Молдовей (Молодежь Молдавии), а потом литературное объединение Perpetuum в кишинёвской библиотеке Трансилвания, которую посещали молодые автора, некоторые из них уже тогда издали свои первые книги.
Случалось, что иные молодые люди указывали мне, что кто-то, Икс или Игрек, «украли» у меня целые поэтические тексты или отдельные метафоры. Но плагиаторы не могут считаться твоими учениками.
По-прежнему, меня просят читать рукописи, которые смогли бы стать книгами, авторам интересно узнать мое мнение. Но в таких случаях, наверное, уместно говорить об отношениях между одним писателем более опытном со своим младыми коллегами, и только.
Д. Б. С кем бы хотелось прогуляться по парку?
Л. Б. С ожившими монументами/скульптурами некоторых выдающих писателей, философов, композиторов. Их столько по городам всего мира! Целый большой и... гениальный народ, не меньше. Не знаю, есть ли у Умберто Эко своя статуя, памятник, но он один из первых, с которыми я хотел бы прогуливаться, беседовать. Может бы, и потому, что мы рождены в один день и я очень ценю его высочайший интеллект, его блестящий творческий ум алхимика современности.
Д. Б. А может быть мы ацтеки и это только начало?
Л. Б. Кстати, я много раз думал об ацтеках, народе, граждане которого, от мала до велика, без запинки, внятно произносили: «Кецалькоатль» или «Тлауйскальпантекутли», то есть – Владыка Звезды Рассвета... Более того: кажется, что «Тлауйскальпантекутли» было первым словом, который произносили в своей жизни ацтекские младенцы... Да, его безошибочно произносили и старики с беззубыми ртами, которые, как говорят, сами уже находились «во рту смерти»; произносили в час, когда появлялся величественный Тлауйскальпантекутли – Владыка Звезды Рассвета – и Ораторского Искусства... Да и поэтического тоже.
А Рассвет – это Начало, Возвращение.
И ещё о них и о нас: однажды, когда я думал об ацтеках, в моих метафорах начал провялятся образ Фриды Кало, зарница её души, отягчённой, разносимой бело-оранжевыми наездниками пыльца, рассеянная над кактусовыми садами Мексики, словно над висячими садами заброшенных ацтекских храмов, где агонизирует птица кетцаль, нашедшая приют в картинах вокруг нее, художницы, у нее на плечах, в ее душе – и она парит средь забытых садов, где разорванный говор предков шелестит отчаянием в никуда не долетающих молитвах, в бесформенной глуши конкистадорской жестокости, там, в доколумбовой Мезоамерике, на склонах и глине ацтекской экс-империи, белёсо-серой глине, клейкая масса которой походила на крылья ангелов, эксгумированных из этого пластилина, оставшегося ещё со времён творения, и из которого, что не исключено, Господь смастерил Адама-ацтека.
А Адам – это Начало...
Д. Б. Я часто бываю в афонских монастырях и заметил, что паломников из Румынии становится с каждым годом заметно больше. Хочется верить, что это закономерность, отражающая духовную жизнь общества. Так ли это?
Л. Б. Я думаю, что, во-первых, это говорит о том, что румыны живут в свободной, демократической стране, да и в свободном мире вообще. Это и свидетельство о том, что наши соотечественники живут намного луче, материально, чем до падение железного занавеса. В том числе и писатели, которым, по конституционным законам, причитается еще половина из пенсионного обеспечения. А более ста двадцати писателей получают особое государственное вознаграждение за заслуги в 1 200 евро ежемесячно. Это касается и других творческих категорий. В общеевропейской семье, Румыния показывает один из самых высоких темпов развития.
А если судить о духовной жизни общества, я бы подумал не только о религиозности (если речь идет о афонских монастырях), но и о культурном, историческом и, не в последней очереди, о... туристическом аспекте констатации. Наверняка на Афоне встретите и многих французов, а французское общество, как известно, почти всё атеистично. В ходьбе по Риму, вы заходите в открытые замечательных церкви, которые почти остались без верующих, что приходили бы на религиозную службу.
А румынское общество вполне сопоставимо с обществами других европейских стран, которые волнуются, ищут, протестуют, ходят в церкви (часть из них), в театры, на футбол, теннис и т.д. А афонские монастыри являются одной из замечательных точек земли, нашей цивилизации, которые притягивают верующих, и, конечно, туристов; которое вдохновляет писателей, художников, музыкантов... Это благодаря миру между народами и свободе этих народов...
Д. Б. По традиции, просим Вас завершить нашу беседу стихотворением.
Сердцевина Сколько раз пытался начать поэму откуда-то с краю всегда, невольно, начинал как раз из середины бесконечности, у которой, говорят, центр повсюду, а края нигде. Пытался поменять теоретическую или лирическую философию на практическую теорию, заместить то что должен был знать тем что должен был сделать, но результат был один и тот же: во всём и повсюду не было предела. Не существовало даже края пустыни где песчаная буря ставит одуванчики перед расстрельным взводом. Таким образом на основании неписанного закона что всегда стихотворение начинается в середине бесконечности (или эпицентра… края и порой даже предела) автор не поставит свою подпись ни в начале, ни в конце поэмы, а подписывается прямо здесь, в середине своих слов – лео бутнару – чтобы продолжить правильно понятый текст благородный склеп еще живущего человека облицованного словами, человека в их коконе совершенно неуверенного когда речь заходит о защите от незнамо какой опасности и вообще беспомощный, как и сама поэзия в которой всё пытается скрыть свой страх перед миром.