Стихи Михаила Вистгофа – настоящий подарок любителям неожиданных метафор. Тут и «полынь – бирюзовая борода мира», и «дубы-языки», и расползающиеся «шторы-клопы», и «город-оргáн», и «реки-синяки» – каждый образ напоминает сложный китайский иероглиф. Наверное, только так и можно передать картинку мира, видимого лишь автору. Эту метафоричность отметила и публиковавшаяся на страницах ЭЛ поэт Софья Дубровская (журнал «Флаги», 2023), пожелав Михаилу «и дальше исследовать бесконечное малое, не бояться делить его и делить, отыскивая «пылинки бесконечного ума» – сохраняя при этом и цельность, и ясность речи».
Дмитрий Легеза
* * * Бирюзовый забор облезает, и крошится краска в траву, И становится дымкой на тонкой ладони полыни Острый фламберг звезды прорезается сквозь синеву И на ягодах редких кустов остается мерцающий иней Боком свет между досок застрял. На дорогу рукой показал: Поднимается пыль от небрежно сидящих сандалий Кто-то фрисби пускал, кто-то резал металл Искры падали, падали, падали, падал Падал следом я сам – и никто мне не мог помешать: Азиатски худой месяц бродит с ножом по квартирам Никуда не смотреть, никого не искать и не ждать Только трогать полынь – бирюзовую бороду мира * * * Белая комната, первый этаж, ромбовидная решётка А за ней решётка сорняков, локтями в стекло упершаяся А за ними решётка застройки, а за ними, наверное Есть ещё какая-то решётка Но через тысячи слоёв Всё равно виден свет Неровные жёлтые полоски Дают понять Что где-то существуют Косые кепки маленьких крыш, Ласковый Марс, и десяток его квадратных сыновей из красного кирпича Стая фонарей с осьминожьими головами Остановка рядом с «Глобусом», потемневшая от раннего вечера Лес, шумящий, как сотня пропеллеров И кто-то, бродящий под ними И ничего не понимающий * * * Я окажусь бумажной цаплей Выпавшей из кармана На последней скамейке последнего парка На последнем тонком снегу А вокруг – непонятные пятна Многослойность домов, И грибы одиноких киосков Железные локти детских горок Упакованные в чёрную тишину И только слышно, Как срезают стружки с луны Они падают и становятся Хрустящим на льду реагентом * * * Видно в солнечной мякоти зёрнышко чёрных зрачков Слышно странную песню в жужжащей пиле за оградой И щекочут дубы отражениям пиксельный лоб И теряется сотня антенн в грозовом винограде Ускользают зрачки, песня прячется в звуках пилы Только мир желтизны, только цепи размеренный скрежет Не смогу я пойти, не смогу полететь и поплыть Не услышу тебя, твой размытый зрачок не увижу Или может быть, стану воздушной змеёй у ребёнка в руках, Покачусь по земле еле слышным рассеянным лаем И пока я смотрю на просветы в дубах-языках, Через кожу мою горький дым ледяной проступает * * * Посидим, поглядим, поплюём Белым пеплом в контактные сети Видишь, солнца огромные дети Ковыряют собой водоём И огромный гранитный объём Весь исчеркан строительным лесом Мир становится пепельным бесом И летит в неизвестный проём * * * Мир сдвигается в калейдоскоп, И высотки падают друг к другу, они – лезвия ножниц Или – бутылки, сонный Бог валит их, неосторожно вставая, Шторы срываются красными клопами Но ты ведь знаешь: есть место, где стекло – прозрачно Шторы-клопы расползаются закатом, а волна Бьётся и бьётся, синий кадр на бесконечном повторе Сон мелких домов охраняют терции кипарисов Мы могли бы сидеть перед пеной Ветер мог медленно рассыпать нас И мы нашли бы счастье в том, чтобы не отличаться от солёной пыли Но ты ведь знаешь: наши ходы уже прописаны Там только ломаные движения между серыми стенами Типовыми комнатами, бутылочными высотками Белыми коридорами, в любом здании напоминающими больницу Нам остаётся лишь думать о том, Что кто-то превращается в солёную пыль Рассыпается и летит над маленькими домами их охраняют терции кипарисов * * * И гудит, и блестит этот город-орга́н надо мной И горгоною трубы его вокруг черепа серого вьются Застревает лопатой огонь в моей рыхлой груди земляной Но зачем, для чего, мне, конечно, понять не даётся Погорит, поболит, и органным звучаньем пройдёт Над огромной землёй, где сливаются в простыни лица Сквозь закатный, густой, говорящий о гибели йод Вылетает из клетки моей первобытною птицей * * * Мандалу города моего некто сшивает Запечатывает капельные моменты в облачные конверты И проектором солнца листает слайды весны Он строит руки труб, а потом размывает До мышечного слоя ржавчины Две ладони складываются выпуклым пазлом И тогда ещё голые деревья Начинают гореть нервной сетью, передавая Друг другу приветы Воздух блестит сатинированным металлом И только нищий за углом говорит: «Скоро станет светло и горячо на земле, Настолько, что я прошу Боже, преврати меня в манекен Чтобы я не видел огонь И взрывную волну Не улавливал * * * Первобытный хвощ в темноте застрял И снял кожу с испуганных тонких крыш Первобытный хвощ «Зотов-центром» стал Стал ронять свой свет в городской камыш Покатился бутылочный изумруд Круглый взгляд бросая в толпу людей И осколки бутылочные цветут На стеблях вытянутых теней Остается закрыться от всех, от всех От всего – смахнуть перегной-простор Тонким краем автоматических век Приручённым парусом серых штор Но сквозь них я вижу – пришло, пришло И накрыло собой район Страшный ангел ставит ладонь-весло На ребро и лицо моё * * * Нежно тычутся в небо сталинские пирамиды Как лоб кошачий в голубые джинсы прохожего Застывают ужи оградой баскетбольной площадки И оживает первой травой зелёный циферблат щёголя Мерно дышит кирпич, и серый свет спокойно дышит Что-то голландское есть в этом кирпичном спокойствии Хотя нет, ты знаешь Слишком яростно смотрит Морской ёж спрятанного солнца * * * Пузыри на московской траве: Золотые – церквей, а стеклянные – секций хоккейных, И десятком бумажных стеблей Приоткрытая пачка «harvest» Смотрит в вязкое небо ракетное Ну а я всё ищу Тот серый оттенок, Что здесь когда-то парил Он связывал два берега реки на окраине Он помогал Тогда ещё маленькому сердцу раздуваться до солнца И фундамент с торчащей арматурой И подпорки стальные моста Становились мягкими и расплывчатыми Плавились в реку Каменными слезами
Хлопок, 43 х 47 см., 2024
* * * Лечь пунктиром на ватман весны: Турбины дымом, Чередой птиц, Линиями дрогнувшего циркуля Платину ламп намотать на палец Ждать, пока на меня наденут Чёрную шубу ночи С колючими этикетками первых звёзд Завернут в неё и понесут Неизвестно куда и кому Неизвестно, зачем * * * Заблудиться и выйти на поляну Далёкая жизнь – одна барахлящая Жёлтая, фиолетовая, белая Бегущая строка Еле просвечивающая из-за леса И улыбается мир широко Но это – улыбка Глазго * * * От холода декабря барабаном натянуты звёзды И столица лежит у ног пятнистым оленем Мы к нему подойдём – выпьем неоновой крови Или рога кирпичные усталой рукой погладим Где-то вдали огонёк ракеты, похожей на термос Где-то решётка под нос себе песню насвистывает Где-то чугунные пики роман выводят графический Рядом рабочий оранжевый пилит завалы еловые Смотрит олень ледяными прудами в засыпанных нас И оставляет полоску неоновой крови * * * ржавеют нимбы срываются и летят зазубренными краями в лицо или шею и спускается с неба младенец урод: спицы его пальцы глаза его карьеры ладони его огромные стирают меня: случайно поставленную точку на разноцветной бумаге * * * у болота, у шпал замороженных ясень пружинный ищет забытое слово и обрезки шлангов, юркие, как ужи задевают скользкими головами прозрачный пластик, прошлогодние листья консервные банки, неисправные рельсы медленно свет проходит через ребра костлявого дня в треугольнике бокового зрения растворяются крыши: отключатся – пиксель за пикселем как сломанный телевизор