Дмитрий БОБЫШЕВ (США)
ТЕНЬ КИКАПУ
Было время, и племя, и пламя,
а теперь и не встать на тропу,
только строки палёные с нами,
топот, бубен да тень Кикапу.
А когда-то, крылаты и вольны
(лук натянут, пригашен костёр),
мы играли бобровые войны
у прозрачно-зелёных озёр.
Петушиное хриплое слово
«гаггл-гуггл» клокочет индюк,
и к закланию жертва готова.
Уподобься, ты с нею сам-друг.
Раньше профили были пернаты,
а теперь и не встать на крыло,
да и крылья у нас переняты:
на вершок, а уже тяжело.
Проиграли и воды, и земли,
и рогатые груды зверей,
и лесную апрельскую зелень,
и осеннюю прелесть, и прель.
Но закляли, чтоб всё – как из пакли,
соловьи бы не пели, чтоб там
ни сирени в оврагах не пахли,
чтобы пума – всегда по пятам.
В мех укутали кости нагие;
у кострища – гремушку змеи,
свист орлана и чад аллергии,
и на картах названья свои.
Потому что уже и не ново:
небоскрёб к небоскрёбу впритык.
И от них остаётся лишь слово
в переводе на лисий язык.
ДВА БЕЛЫХ ПИОНА
Два белых пиона
в стеклянном стакане
цветут исступлённо,
и капля по стенке стекает…
Что это – посланье
двусложного нежного слова,
что горькими дышит маслами, –
в сейчас из былого?
Посланье прохлады, покоя –
без слов, но такое, такое,
чтоб душу –
вот так же, наружу,
в сии лепестки и сияния сада,
навстречу цветенью,
за миг до распада,
к вот–вот и гниенью…
Ну, что бы помедлить мгновенью,
и облака свежие ломти
дарить, и не помнить,
другим, и, исчерпав,
их полнить.
Как обморок в полдень.
Михаил БОГАТЫРЁВ (ФРАНЦИЯ)
НЕТ ВРЕМЕНИ
мама моя утверждала,
что всё надо делать вовремя;
бабушка говорила: надо спать, нельзя не спать
вовремя не получалось,
спать не хотелось
дети сказали, посмотрев на меня:
всё, что угодно, только не ночные работы;
потом заговорили со мною слова,
затараторили глóтки глаголов –
как если бы их кипятком охватили
юридически-надтреснутым голосом
произносилось буквально следующее:
курица из яйца,
нет, курица из яйца
дети (как это принято повсеместно) поужинали
здешним засушливым летом;
надо обедать и ужинать
в точно назначенный час, снова и снова
я вышел из дóмы (поклон виктору иванiву),
поклоны некрасовым (первому и второму)
на склоне дней сновали уже не дети,
сновали язы́ки пламени
рано или поздно
такое должно было случиться
со всяким случается,
тут уж ничего не попишешь,
не спляшешь, поди ж ты
2025
ПЛАЦКАРТНЫЙ ВАГОН
мы спим или не спим, улёгшись на эти полки,
непроизвольно уносясь туда, где на полустанках сияют гирлянды, и где,
изредка озаряемая люминесцентными вспышками,
раскинулась темень чужого обетования
но если вдруг чья-то впавшая в забытье душа
начинает высказываться в темноте, используя носоглотку как рупор, –
то модуляции этой апноидной исповеди
и её резкие неровные рулады
образуют надёжный покров от чужих ушей:
чтобы никто не прочёл силлогизмов храпа,
созревающих в тайниках бессознательного
2019
Дмитрий БУРАГО (УКРАИНА-ГРЕЦИЯ)
КАЛЬВАДОС
Парижская осень, растрёпанные деревья, дождь.
за окном силуэты: мужчина в плаще,
обнажённая женщина, как выдохшаяся злость,
пытается обнимать не его, целый мир вообще.
Вообще слов, конечно, не слышно, и не до них.
Силуэты разводит сумрак, сглатывает тоска.
Многоэтажный дом как невнятный стих.
Хлопнула дверь в оскалившийся подъезд.
Наверняка,
Наверняка они ещё встретятся и не раз –
будут горькие клятвы, отчаяния бугорки,
остальное выведает контрабас
в баре напротив, где прыгают огоньки.
Стол на двоих, чёрная шляпа, потрёпанный лоск.
Если курить – уместнее Голуаз.
Полная девочка в фартуке с принтом вульгарных роз
с нетерпением ожидает его заказ.
И он неспешно, переминая ожесточенье губ,
формулирует, не поднимая взгляда: «Кальвадос.
Бутылку старого Кальвадоса, где слышен морёный дуб
в яблочных грёзах брачной игры стрекоз.»
ПОЧТИ РОЖДЕСТВЕНСКОЕ
К.П. Бондаренко
Те, кто вели на войну, - возвестят о победе,
но не разверзнется небо над пухлой землёй.
Будут дожди молотить, будут частные беды –
злые частицы задорной игры моровой.
Будешь один на один с пережитой, но не настоящей,
незаконно воспетой, оправданной сгоряча,
твоей собственной жизнью, теперь стороной проходящей,
убежденья и смыслы, как сор, за собой волоча.
Многокрылые войска кладбищ ничего не почуют –
они в небо глядятся, их высь – глубина и покров.
А ещё будут зимние присказки: «Время врачует»,
новогодние хлопоты, сборы – вот-вот Рождество.
Анастасия ВИНОКУРОВА (ГЕРМАНИЯ)
* * *
тем летом я учила гэльский
и просыпалась от бомбёжек
за много сотен километров
услышав голос терменвокса
что бессловесно и тоскливо
стонал вытягивая жилы
а утром приходило солнце
и птицы пели как обычно
как будто миру несомненно
ничто не помешает выжить
тем летом я ловила знаки
была предельно бесполезным
горячим камнем на дороге
и отрешённо наблюдала
как рвутся стропы гинденбурга
как рвутся строфы в анахате
и всё равно не понимала
как могут мирно уживаться
такая боль такая нежность
* * *
Там, наверху, была революция, но нам никто не сказал.
Иисуса и Будду вынесли – мол, развели бардак.
Главный биг-босс в расстроенных чувствах покинул банкетный зал,
по-стариковски шаркая: «Я ведь хотел не так...»
И тогда появилась она – назовём её Крошка Бесс:
белокурые локоны, снайперская винтовка.
Тайный скилл: вызывать романтический интерес
и умение бить прямо в цель без длительной подготовки.
И пока мы гадаем, для кого этот нежный цветок расцвёл,
не замечая в голосе ноток огня и стали,
Бесси лукаво щурится, вскидывает ствол,
и неизящно сплёвывает: «Как же вы все достали!»
Дмитрий ГАРАНИН (ГЕРМАНИЯ-США)
* * *
Небо с морем песочных часов половинки
Изливается в воды высоких небес синева
Поперёк горизонта что у́же последней травинки
Что далёкому взгляду сквозь дымку заметен едва
Мы плывём в упоенье по синей раскидистой глади
Каждый с детства заученным стилем привычным своим
И каракули наших следов растворяются в этой тетради
Весь их истинный смысл по прочтении неуловим
Мы плывём пока час не пробьёт неизбежного переворота
В горловину часов завернёт с ускорением путь
Словно в жизни песчинок теперь остаётся всего-то
Горизонт пересечь и в глубокое небо нырнуть
28 September 2024
* * *
– Там против движения едет один козёл!
Будь осторожен! – Да ладно! Тут все козлы!
Словно селёдки в бочке – один посол.
Кое-как пробиваюсь сквозь их валы.
– А может, тебе повернуть и вслед за толпой
моторизованной, ведь едут они не зря!
– Там всё заканчивается кишкой слепой,
загазованной, вежливо говоря.
– Поостерёгся бы лезть не туда, где все!
Врежешься мордой, и дело твоё труба!
– Всё ж предпочту на свободе во всей красе
против движения – в этом моя борьба.
New York, 1 November 2024
Галина ИЦКОВИЧ (США)
СТРАХ
Когда я слушаю рассказы ненадолго вернувшихся с войны,
какие-то струнки, вроде той, из последней ремарки «Вишнёвого сада»,
лопаются во мне; живот, как большой одуванчик,
разлетается на пушинки, отрывается от стебля спинного мозга.
А где у вас разместился страх? Мест немного.
Мой, неоригинально, в животе.
Пока не нашла, где у меня помещается сочувствие роду человеческому.
Если очистить шелуху того, что должно, и того, что надо бы,
кто я сама?
Я животное, маленькое, короткошерстное, грызущее всё, что можно прогрызть,
вроде зайца или бурундука. Я тащу, что придётся,
в неглубокую, незащищенную норку глупца.
Я грызу, чтобы жить, я не знаю жизни вне страха.
Или я олень с проломом на упрямой груди?
Мои родственники устилают дороги.
Я руководствуюсь последним, отчаянным страхом.
Ни за что бы не выдержала их рассказы,
если б была человеком.
* * *
перевозили своё барахло столько раз
трещины
инфаркты у чашек и ваз
научились спать поближе к двери
женщины
трудно принять и поверить
в то, что пропало добро совсем
матрасики в ряд
между двух стен
в детстве валетиком спали
сейчас голова к голове
растрескалась жизнь совсем
вытекает из чашки больной
валериановый жидкий покой
а я мастер кинцуги[2]
чиню что придется
разбитые судьбы
и женские лица
надбитые поводы для веселья
все эти изделия
все эти изделия
готовы испить золотого клея
те же древние греки
в начале драки
метали друг в друга
кружки и склянки
из-под какой-нибудь древней гречи
осколками почву полня
то же самое делали янки
бывают ошибки
но есть кинцуги
золото льётся в прорехи
золотом жизнь залатают
мои золотые руки
Геннадий КАЦОВ (США)
* * *
пожить бы, век от века не старея,
не умирать, кто б пусть ни попросил:
качая пресс, повешенным на рее
не опасаться сабель кирасир
всю ночь писать в столичном манускрипте
на фараона пасквиль, и спасти
еврея, утром выйдя из египта
и сочинив к обеду этот стих
побыть рабом любви, затем – рабою,
испытывая лёгкую мигрень,
пока татары шумною гурьбою
в мою вливают глотку «ёрл грей»[3]
скакать на запад: виски, сигареты
брать у племён индейцев за гроши,
из кремня грубо вырубить край света
для тех, кто чтит канабис и гашиш
быть раненым в упор под майским регги –
ямайский дождь чтоб рану зализал,
чтоб из варяг когда ходить мне в греки,
всегда на курский попадать вокзал
и всяк, меня увидев, чтобы понял –
он жизнь прожив, её не торопил:
его игла в яйце, яйцо – в айфоне
среди миров в мерцании светил
ОСЕНЬ. НАЧАЛО
Одиноко небо. Узнаёшь о его поре
По стаям парящих птиц:
Клин летит, расширяясь, как ножевой порез,
Как брошенное «прости».
Неизменна вода. Вытекая из всех щелей,
Она не обманет слух:
Чем поток неизбежней, тем в нём целей
Чей-то бродяжий дух.
Бесконечна зелень: послав в сентябре гонца,
Уйдёт в другие края, –
Так слеза, в зависимости от черт лица,
У каждого своя.
Неизбежны костры: уже в подпалинах парк,
Жёлтым сводит с ума.
А затем, как факир, ты выдыхаешь пар –
И наступает зима.
Александр МЕЛЬНИК (БЕЛЬГИЯ)
* * *
Давным-давно уже немолод,
хотя ещё совсем не стар,
я пережил и серп, и молот,
и коммунизм, и солнцедар.
В те годы плебсу на потребу
считался розой пустоцвет.
Нам симулякры вместо хлеба
давали часто на обед.
Блажен, кто век прожил в надежде.
Гектар в докладе, а не акр,
и вместо солнца, как и прежде,
сияет тусклый симулякр.
* * *
никогда не знаешь точно что скрывается вдали
то ли рай реки молочной то ли ад конца земли
сколько крыльев мотыльковых на огнях обожжено
сколько дурней бестолковых безнадёжно влюблено
был и я когда-то дурнем сам не знал куда иду
там шепнём туда засунем так и жил всегда в чаду
опыт братцы между делом потушил в глазах огни
стал я умным стал я смелым ошалел от беготни
в относительном достатке дни сгорают без следа
только что в сухом остатке та же глупость как тогда
псевдомудрость червоточна все философы врали
никогда не знаешь точно что скрывается вдали
[*] Публикуются в связи с юбилеем журнала «Эмигрантская лира» – выходом 50-го номера (примеч. гл. ред.).
[2] Кинцуги, искусство «несовершенного», используется как приём в психотерапии травмы (прим. авт.).
[3] Earl gray (англ.) – сорт чая.