Андрей Грицман. Поэт и город: Эссе и рассказы, интервью и рецензии. – М.: Время, 2014. – 352 с.
Ранним февральским утром 2012 года я стоял перед табличкой со списком жильцов у входа в небольшой краснокирпичный дом старинной кладки, упрятанный в глубине улицы Мортон, в западной части нью-йоркского Гринвич-Виллидж. Фамилии Бродского на табличке не было, как не было и мемориальной доски на стене дома. Рядом с домом, у фонарного столба на тротуаре сиротливо стояли два велосипеда. На улице не было ни души. Спустившись по каменным ступеням и напоследок оглянувшись, я направился в сторону Гудзона. Присутствие реки явственно ощущалось, она протекала совсем близко от Мортон-стрит, в каких-то пяти минутах ходьбы. Один из редких прохожих так пристально на меня посмотрел, что я похолодел – мне показалось, что это был сам Бродский, безмолвно вопрошавший: «Что ты делаешь, земляк, в моей вотчине?»
В Нью-Йорке я проводил два выездных поэтических вечера «Эмигрантской лиры». По совету и при содействии Андрея Грицмана, первый из них, под названием «Эмигрантская лира» в Нью-Йорке», состоялся в русском книжном магазине N21 на Пятой авеню, а второй – «Нью-Йоркские члены жюри и друзья «Эмигрантской лиры» – в знаменитом «Русском самоваре». До начала этих вечеров мы встретились с Грицманом в «Самоваре», поужинали, выпили русской водки (а что ещё пить в таком культовом месте?) и обсудили кое-какие детали предстоящих поэтических встреч. С углового стола на меня, как и давеча на Мортон-стрит, только на этот раз с увеличенной чёрно-белой фотографии, смотрел немолодой человек. На этот раз это был точно Бродский, и в глазах его явственно читалась мысль: «Мужики, что-то вас тут стало слишком много!».
Надо сказать, что и в самом деле, после ухода великого поэта поэтическая жизнь всей русской зарубежной поэтической диаспоры децентрализовалась. В ней не стало признанного «демократическим большинством» бесспорного «коронованного гения», но зато появилось несколько мощных «зон влияния», одной из которых является и поэтический Нью-Йорк. Андрей Грицман давно обжил Америку. Москвич по рождению, он с 1981 года живёт и работает в США, в последние годы – в Нью-Йорке, на самом берегу Гудзона. Поэт и эссеист, в 2014 году он издал в московском издательстве «Время» книгу «Поэт и город», содержание которой разбито на четыре главы: «Эссеистика», «О поэтах», «Короткая проза» и «Интервью и рецензии». Большинство материалов, представленных в этой книге, были опубликованы в течение десяти лет, прошедших со времени выхода предыдущей книги эссе и прозы – «Поэт в межкультурном пространстве».
Новая книга названа так по одному из девяти входящих в неё эссе, повествующему о поэтическом Нью-Йорке. Но в целом её содержание выходит далеко за пределы рамок, заданных названием, и охватывает самые разные аспекты творчества поэтов диаспоры – преимущественно выходцев из бывшего СССР, но также и поэтов-эмигрантов из других стран. Лейтмотив книги – творчество поэта в отрыве от родного языка и культуры.
Сразу оговорюсь, что слов «эмигрант» и производных от него выражений автор практически не употребляет, предпочитая им более нейтральное «диаспора». В книге говорится лишь о «волнах эмиграции» и – единожды – о фактическом слиянии культуры российского «материка» с эмигрантской литературой.
В своих эссе (которым посвящена первая глава) Андрей Грицман в присущем ему мягком, эмоционально-образном, но вместе с тем и настойчиво-исследовательском стиле разбирает множество интересных и порой спорных тем. Эссеистика Грицмана и его, можно сказать, идеология – как не вызывающая никакого возражения, так и достаточно спорная, покоятся на следующих трёх китах – постакмеизм, «поэзия с акцентом» и поддержка самобытности поэзии диаспоры.
Первый кит. По глубокому убеждению автора, постакмеизм (или неоакмеизм) как идея слияния русской культуры с мировой – это основной путь к спасению поэта в глобализированном межкультурном пространстве. Мандельштам называл акмеизм «тоской по мировой культуре». Противоположностью этого пути, по утверждению Андрея Грицмана, является состояние «холодной войны» между культурами – вывод достаточно спорный, поскольку на практике «мирное сосуществование» различных культур встречается на каждом шагу. Принадлежность поэта к одной определённой национальности или определённому языку, по Грицману, не должна играть существенной роли (в качестве примера автор неоднократно называет Владимира Набокова). Это созвучно с идеей «общемировой» культуры Гёте, и, видимо, не случайно поэзия столь экуменична. Тут есть о чём поспорить, потому что опасной перспективой этого «направления космополитов» (выражение Грицмана) может стать растворение русской культуры в ходе весьма едкого и порой агрессивного процесса культурной глобализации. Михаил Эпштейн задавался по этому поводу вопросом: «удваиваем мы своё культурное достояние или ополовиниваем его? Результат нашей принадлежности двум культурам больше или меньше единицы?»[2]
Второй кит. Андрей Грицман – убеждённый сторонник поэтического творчества на местных языках, или, другими словами, «движения» в пользу обогащения иностранными поэтами новых для них культур интонациями своих родных языков. Более того, истинными «поэтами-иностранцами» автор называет поэтов, проникшихся культурой и духом своей новой земли обитания. Сам процесс пропитывания новой культурой образно сравнивается им с прививкой от болезни «культурного гетто». Пропаганде (а иначе не скажешь) литературного творчества на иностранном языке («поэзии с акцентом») посвящена значительная часть опубликованных в книге эссе. Грицман иллюстрирует благотворность этой деятельности высказываниями целого ряда англоязычных авторов, приведёнными в антологии американской поэзии «с акцентом» «Stranger at Home» («Чужой дома»). Однако сам же автор признаёт фактическое безразличие к этому движению со стороны большинства поэтов русской диаспоры США.
Третий кит – защита русской поэтической диаспоры от идеологических нападок. Подвергнув критике идею создания некоей «особой» русской культуры, Андрей Грицман подчёркивает, что русская литература является частью мировой культуры и что именно в этом заключается секрет её огромного значения. Автор с болью повествует о попытках принизить уровень и значение поэзии диаспоры, о снобизме поэзии метрополии и даже об отторжении ею (метрополией) русской культуры за рубежом, доходящем до разграничения поэзии на «настоящую» (поэзия метрополии) и «вторичную» (поэзия диаспоры). Особая роль русского поэта, по мнению Грицмана, заключается не в декларировании набивших оскомину клише, а в представлении самого себя, а точнее – своей души («стихотворение – это прежде всего личное сообщение <…>, а не программа какой-либо литературной группы или выражение партийной линии»). Автор требует прекратить деятельность «литературного ОВИРа», заключающегося в раздаче поэтам «виз и регистраций».
Представляют несомненный интерес данное Андреем Грицманом определение поэта и перечисленные им основные критерии истинной поэзии. «Поэт – существо одинокое, странное, внешне суматошное, громкое, часто наглое и светски неадекватное, но внутренне замкнутое, всегда помнящее о своей высокой болезни» (с. 42). Критерием настоящего, живого, по Грицману, являются «предсуществующий звук, уловленный автором», собственная интонация и непохожесть на других. В одном из своих интервью поэт упоминает ещё один важный для него критерий – «ложится ли текст мне на голос».
Довольно спорным является утверждение Андрея Грицмана о том, что «не имеет значения, о чём автор говорит в стихотворении, но весьма важно, как он говорит. И наиболее важно – кто говорит». Излюбленным приёмом Грицмана является сравнение поэзии с «глоссолалией[3] души». Бесспорно, поэзия – это исповедь, а не сухой научный трактат. Но абсолютизация эмоционального начала в ущерб рациональному может далеко увести литератора от благой идеи раскрепостить поэтическую речь.
Наряду с упомянутыми выше основополагающими вопросами, эссеистика Грицмана довольно подробно освещает историю формирования современного русскоязычного поэтического круга в Нью-Йорке, раскрывает особенности вживания поэта диаспоры в новую культуру, затрагивает темы надрегиональных языков (lingua franca) – английского, испанского, а в наши дни и русского, делится мыслями о роли русской поэзии в мире («империя русского языка и словесности»), рассказывает об «американских» русских поэтах (особенно о нью-йоркской поэтической группе), рассуждает о «соперничестве» литературоведов и поэтов в области поэтической критики (попутно и о том, можно ли в принципе «судить» поэзию), а также о фактической непереводимости поэзии…
Вторая глава книги содержит серию интересных и весьма профессиональных литературоведческих очерков о поэтах – как зарубежных (Аллен Гинзберг, Пауль Целан), так и «отечественных» – Иосиф Бродский, Алексей Хвостенко, Александр Межиров, Юлий Гуголев, Александр Стесин, Наталья Резник.
В одном из этих очерков Грицман озвучивает свою идею «ста поэтов», суть которой заключается в том, что в современной русской словесности существует примерно сто (плюс-минус 20–30) состоявшихся профессиональных поэтов со «своей судьбой». Мысль небесспорная хотя бы потому, что автор не даёт никаких критериев, по которым поэта можно было бы причислить к разряду «профессиональных». По этому поводу Владимир Губайловский подчёркивает, что «профессиональная поэзия – это обязательно ценность, это не перепевы старого и бывшего, не переливание из пустого в порожнее. Для ее создания необходим пусть скромный, но дар», и далее: «оценка количества поэтов вовсе не освобождает от необходимости отвечать на сакраментальный вопрос: «Что такое профессионализм в поэзии?» Кого можно поселить в этом доме, а кому – от ворот поворот?».[4] Поэт-графоман вполне может профессионально халтурить, а гениальный поэт – быть по профессии водителем трамвая.
В третьей главе книги представлена короткая проза Андрея Грицмана, продолжающая его поэтические поиски и в лучших своих образцах («Ветер в долине», «Определение поэзии», «Ночное происшествие», «Там, где я хотел быть» и другие) соответствующая названию постоянной рубрики журнала «Интерпоэзия» – «поэзия прозы». В качестве анекдота замечу, что щемящее начало миниатюры «Сезон дождей» («Я проснулся в стране, где живут в четырёх временах года: грусть, память о грусти, ожидание грусти, сезон дождей…») непроизвольно перевернулось в моей голове – применительно к дождливой Бельгии, в которой я живу с 2000 года – в менее поэтическое: «… дождь, память о дожде, ожидание дождя, сезон грусти». Интересны и познавательны литературоведческие очерки о пребывании Владимира Набокова в швейцарском Монтрё («Мы входим – я и тень моя») и о предчувствии поэтами-провидцами жизненной «черты невозврата» («Последняя черта»).
Последняя, четвёртая глава книги объединяет серию интервью Андрея Грицмана, материалы круглых столов с его участием и рецензии на его книги. Читатель найдёт здесь авторские рассуждения о сущности поэзии, об её «континентальности», о собственной творческой судьбе, о журнале «Интерпоэзия», о русско- и англоязычных поэтах Нью-Йорка, о русских литературных журналах, и т.д. Из множества высказываний Грицмана, не нашедших себе места в его эссеистике (по крайней мере, опубликованной в этой книге), выделю два следующих. Первое. Состояние литературы определяется не так называемым «литературным процессом», а наличием одарённых авторов. Мы живём в эпоху не гениев, а во «время именно силового напряжения, некоего электрического «гудения» целого пласта» (с. 280). Второе. «Оценка поэзии исходит от самой идеи понятия добра и зла: то есть живая вода – или мёртвая» (с. 281).
Первая из опубликованных в книге рецензий посвящена предыдущей книге эссе А. Грицмана «Поэт в межкультурном пространстве» (Вера Калмыкова, «Поэзия с акцентом»). Остальные пять рецензий (Елены Лапшиной, Вадима Месяца, Ильи Кукулина, Марины Гарбер и Владимира Гандельсмана) написаны на поэтические сборники и касаются поэтики Грицмана.
Несколько дней назад я и сам заново перелистал давно знакомые мне поэтические книги Андрея Грицмана и перечитал отмеченные места (я по старинке читаю с ручкой в руках). Мне всегда нравилась отрешённо-спокойная манера повествования автора, не зацикленная на формальных изысках и потому совершенно правдивая, лишённая каких бы то ни было фальшивых нот. О щемящей грусти лирики Грицмана разговор особый. Дело в том, что на самом деле есть два Андрея Грицмана. Первый из них охарактеризован на обратной стороне обложки рецензируемой книги как «один из представителей русского литературного зарубежья… поэт и эссеист… основатель и главный редактор международного журнала «Интерпоэзия»… магистр искусств по американской поэзии» и т.д. Второй Грицман не так бросок и заметен, он едва проступает сквозь строки своей эссеистики: «…столько всего было – четыре любви, два развода, двое детей, эмиграция, заработанные деньги, деньги потерянные, могилы близких … – в общем, жизнь». Именно эти щемящие душу слова (которые можно дополнить авторским кредо – «страсть и грусть – вот энергетическое топливо поэзии»), на мой взгляд, являются ключом к пониманию всего творчества Андрея Грицмана. «Поэты бесстыдны по отношению к своим переживаниям: они эксплуатируют их», – подметил в своё время Фридрих Ницше. Да и сам Грицман не устаёт подчёркивать, что истинный лирический поэт ни в коем случае не должен быть глашатаем, пророком и т.д. Поэту следует писать о себе и раскрывать свою душу – вот творческое кредо Андрея. Одиночество – так зовут самую влиятельную музу поэта. По его собственному признанию, «литература в диаспоре, в межкультурном пространстве – это творчество в одиночестве. Необязательно творчество одиночества, но – в одиночестве». Одна из поэтических книг Грицмана озаглавлена «Голоса ветра». Мне же больше слышатся в ней не «голоса ветра» (хотя это понятно и естественно – ближневосточный хамсин, ветер в долине Гудзона...), а «голоса пространства». Эта книга, да и другие поэтические сборники автора, представляет собой одно бесконечное пространство, в котором, между прочим, почти нет людей. Лирический герой Грицмана бесконечно одинок посреди всех этих дамб, пакгаузов, мотелей и пр. Это ощущение прекрасно переданного жуткого одиночества, пожалуй, и есть тот «сухой остаток», который у меня остался после прочтения «Голосов ветра».
А что остаётся в сухом остатке от книги «Поэт и город»? Острейшая боль за русскую поэзию диаспоры.
- [1] Информация об авторе опубликована в разделе «Редакция»
- [2] Михаил Эпштейн. Амероссия: двукультурие и свобода. «Звезда», №7/2001.
- [3] Речь, состоящая из бессмысленных слов и словосочетаний, имеющая некоторые признаки осмысленной речи (темп, ритм, структура слога, относительная частота встречаемости звуков); речь со множеством неологизмов и неправильным построением фраз. Наблюдается у людей в состоянии транса, во время сна, при некоторых психических заболеваниях (Википедия).
- [4] Владимир Губайловский. О профессиональной поэзии. «Арион», N1/2010.