Марина Гарбер. Выход в запредельное.
Она начинала как пронзительный лирик. И темой её была любовь к мужчине. Отэтой любви разворачивалась любовь к миру вообще... Теперь можно говорить о том,что зрелый поэт Марина Гарбер скорее по-матерински относится к живому на Земле,круг её тем и размышлений широк и многомерен...
Есть такие счастливые люди, каждая строка которых исполнена мысли изначения. Марина не даёт в стихах волю эмоции. Почерком подчас размашистым, нопо большей части всё же более чем сдержанным, почти аскетическим, она пишетисторию внутренней жизни, биографию души. И даже если кажется, что она делаетэто легко и раскованно – мысль всегда остра, а концентрация образа – оченьвелика и насыщенна. Марина мастер. Это несомненно. Без аффектации и желанияпонравиться читателю.
Ты достаёшь наши богатства из чердачной пыли, Где мы их покупали – на базарах каких сицилий и греций? Пролежав в духоте целую вечность, они остыли, Ибо «враг любви есть любовь», – говорил Проперций. Ты и сам похож на сказочного, прирученного волка, – Лунный лёд одиночества клекочет в твоей гортани. Мы с тобой идём так бесконечно долго, Что уже не помним о неизбежном втором дыхании.
Самый интересный, подмеченный мной прием – это отслоения, раздвоенностьвпечатлений и образов, видений... Даже лирическая героиня (герой) на глазахдвоится, струится, меняется. Эта манера, сопоставимая с кинолентой, с хорошей,вдумчивой анимацией, даёт возможность следовать дыханию жизни во всей еёдвижущейся изменчивости.
Живу за пазухой, под дождевым плащом, Себя равняя с каждым постояльцем, Но если нарекаю колдовством Льняной узор, натянутый на пяльцы, Та, что внутри меня, грозит перстом, Точней, не знавшим маникюра пальцем. Мы не похожи с ней, мы далеки, Как разлучённые при первом крике сестры, Как берега одной большой реки, На дне которой рыбаки и вёсла Покоятся… И ты, во мне, не лги! Мы – полюса, как Омдурман и Осло.
А ты, читатель, иди и думай – кто же эта вторая? Для меня она и есть – музаМарины Гарбер. Как в итальянской сказке «Судьба Франчески» – судьба выходит изморя (к Марине – откуда же еще?)... У ранней Марины Гарбер было слишком многоот Цветаевой. Но это позади. Уверенно звучит её голос, никому на свете невторя.
Вероятно, из-за неоднозначности образов, которая сопряжена у Марины сосвободой походя делать множество наблюдений и умозаключений, критики говорят онеуловимости темы в её стихах, смешанности чувств и поворотов мысли,переменчивой акварельности её письма. Ну как тут определиться с темой, еслистихи подчас идут плотным потоком сознания, лишь отталкиваясь от видимого миравеслом метра...
Зачем теперь пугливой птицы взмах, Неосторожно взмывшей над волною, Как будто сообщающей размах Стихии – моря, неба – белизною И уменьшеньем в зрительных полях? Зачем жестяных банок перезвон, Всей пустотой поющих об уходе В тон настроенью и плохой погоде? Жизнь истончается, за горизонт уходит... И возвращается – со всех сторон.
У Марины Гарбер параллельные миры пересекаются, Стикс протекает в непосредственной близости к какому-то убогому помещению с уборщицей и искусственным освещением... У неё в стихах нет и не может быть границ между смертью и жизнью. Они обе вхожи в её стихи как враждебные сестры... как неделимое и болезненное единство. В этом смысле она очень близка всей романтической канве Серебряного века...
И Харон повезет, и лампада будет гореть, Кто-то встретит меня, шутя: «И ты тоже, Брут?» Без тебя, казалось, нельзя, но я силюсь петь – Даже без музыки, даже если слова умрут. Грузная женщина шваброй гремит подъём, Моет ступени – сколько бессчетных лет? – Лампочку вкрутит, чтоб лился в дверной проём Вялый и тусклый потусторонний свет.
Для меня, кстати, многие новые стихи Марины кажутся сопоставимыми не с акварелью, а скорее с графикой, с офортами – по суровости и резкости наблюдений.
Человек без будущего зажигает маяк, Никого вокруг, чтоб сказать – дурак, Твой огонь не разбудит того, кто спит, Потолок над тобой – монолит, гранит, И стучать в него – что воду толочь, Человек потерянный, бестолочь.
Но порой да – акварель: нежная, размытая лёгкость, струящиеся, льющиеся, полузаметные блики. Или масло. Импрессионизм. Пропись едва проступающей детали на фоне таинственной мистики целого. Плывущая мелодия пространств – и вдруг какая-нибудь «таинственная плесень на стене»... Но всё это встречается и у других... – скажете вы! Да, быть может... Правда, я не знаю современного поэт ас такой экспрессией запредельных состояний, с такой страстью к драматическому накалу, широкоэкранностью, панорамностью разворачивающейся на наших глаза хдрамы.
Человек без имени плывет налегке, Только мысль о потопленном материке Прожигает от головы до ступни, Только чайки клекочут над ним: распни! Но некого ни распять, ни обнять. Человек – это пустая пядь. Человек вне времени, посмотри, Сколько мёртвой зелени – вне земли: Прорастают водоросли сквозь грудь, В глотке илова вызревает муть, Пресноватая в жилах течёт вода – Человек, гореть тебе от стыда!
Почти в каждом стихотворении скрыта пьеса, драматическая напряженность сюжета. Порой он яснее ясного. Но в каких-то деталях перипетий он часто может лишь только угадываться... Эта двойственность, а ещё чаще – множественность, поливариантность сюжета – воистину магическое пространство. Загадочность его,неопределённость завораживает ещё и хитросплетением невидимых связей, нитей,жил и завязей мира или даже миров между собой...
Когда бы не смерть, эта ель поднялась бы сама Среди ничего, на ничем не приметной опушке, Но бедное дерево медленно сходит с ума, Пока мы его наряжаем в свои безделушки. Есть что-то опасное в нашей наивной игре – Попытка сгореть, пока лик её ясен и светел, Попытка найти на привычной, не нашей земле Немного того, что не бросишь словами на ветер. ...А там, далеко, где ни ель не растёт, ни сосна, Где солнечный берег волна черногубая лижет, В несбыточном доме ты молча стоишь у окна, В стране по-рождественски дальней – и нет её ближе.
В стихах Марины Гарбер почти не бывает однозначных выводов, им чужда лапидарность. В них явственно проступает главное свойство поэзии: не разрушая таинства, заглянуть за пределы вещного мира... Попытаться увидеть сокрытое,невыразимое. Невидимое...
Анастасия Андреева. Лирическая сказка жизни.
Это ботаники знают, что у трав есть соцветья. Для поэта совершенно очевидно: у трав – созвездья. Такова территория поэзии – где всё «не так, как у людей»...
Анастасия Андреева – поэт без берегов, если можно так выразиться... В её стихах всё струится и плывёт, и всегда это путешествие в какой-то загадочный край: то он похож на Россию тридцатых годов, то на картину инопланетного мира.Там часто эпическое, сказочное начало посреди лирического напева, который и есть та самая река, несущая волнующее и зыблемое построение стихотворения.Словно ковчег. Об архитектонике стиха как-то даже и не думается, увлекает само течение, плещущаяся фантазия.
на лодке двое
двое как один
на лодке двое и ни одного
куда плывем поведай страж глубин
и почему так небо высоко
весло заденет маятник-камыш
блеснёт плотва изгибом плавника
и всё опять застынет гладь да тишь
как неподвижно движется рекаОна пишет удивительные сюжеты, населяет свои стихи странными и зыбкими образами, часто делая это совсем так же, как заботливая молодая хозяйка после новоселья расставляет мебель. Словно кто-то попросил, чтобы она устроила свой порядок, и невидимый волшебник помогает ей устраиваться. Легко и непринужденно взбираться по шаткой библиотечной лесенке и находить единственно правильно еместо в пространстве какой-нибудь детали – книжке или клетке с поющими птицами... Менять порядок вещей и течение времени в своем пространстве. Причём делать это со знанием дела, с тонким и незаимствованным вкусом хозяйки положения.
Раз пожаловал говори со мной не играй в молчанку
Был ты царём царевичем или портным
Или серым волком вывернутым наизнанку
Я хожу босиком по прутьям стальным
Ты скулишь внизу и так будет до скончания века
Потому что здесь для меня всё дающая Мекка
А для тебя недостигаемый Рим
Слово в её строке поворачивается своими архитектурными углами звучания,звенит и свистит свои мелодии, вибрируя от сочетания с другими словами. Это идёт от «тайной вечери глаз» Невы, от её магических отражений, что ли? От птичьих перепевов, царящих в дачном посёлке? Ведь поэтесса родом и зПетербурга... Она каждое лето проводит на даче за городом.
Серебристым брюхом вспахивая облака Медленно движется будто не устояв на месте Цеппелин забросила в небо чья-то рука В приступе то ли скупой любви то ли щедрой мести На земле дожди вышивают крестиком по стеклу Изучают листья деревьев лица друг друга Мечет солнечный карп не бисер – золотую икру Воет на это золото ощенившись сука
Добрые по сути стихи у Анастасии Андреевой. Даже если в них герой вытирает нож о траву... Злодейство и преступление пусть и затаённо, не в лоб – но всё же оценивается автором как нечто выходящее даже не из ряда – из мира вон.
Ничего, что земля дрожит, ничего, Это великан гуляет, далеко, он нас не тронет. А свистит – Соловей Разбойник – узнаю его, Он не страшный, нет, он сидит высоко-высоко на троне. У него есть жар-птица и меч-кладенец, И хоромы, и сундуки со златом… Он не хотел, чтобы всему наступил конец, Не хотел, но сделал, – быть ему виноватым
Мастерство приходит со временем. Но никакими усилиями не покупается изначальная мелодия-погудка, или возможность выстроить невиданную никем поэтическую конструкцию, или вдохнуть жизнь в новый поворот сказочного сюжета.Вот эта возможность у Анастасии Андреевой есть. От природы.
Всё прочее забыв Всё новое приняв Задумчив и ленив Лежишь в созвездье трав Мерцает стрекоза Бестрепетным крылом И мир как будто за Чтоб ты остался в нём
Александр Мельник. Обретение дома.
Вместо предисловия – несколько вводных слов к первой книге поэта «Лестница с неба», вышедшей в 2010 году: «Александр Мельник – поэт думающий и своеобразный. Немалое место в его книге занимает тема эмиграции. Замечательно то, что он не даёт читателю никаких однозначных ответов. Оставленная родина порой (мы все живые люди) вызывает у него раздражение, но чаще – нелёгкую любовь; новый мир описывается то с любопытством, то с юмором, однако никогда – с самодовольством. Слегка особняком в книге стоит светлая лирика, связанная с Байкалом, и рядом с ней – любовные стихи, привлекающие чистотой и силой чувства. Убеждён, что у этого сборника непременно найдётся многочисленный благодарный читатель» (Бахыт Кенжеев).
Если бы Александр Мельник даже не писал стихов, то заслуга его перед русской поэзией всё равно была бы огромна. Он организатор Всемирного фестиваля «Эмигрантская лира», выездных вечеров русской поэзии по всему миру, создатель интернет-конкурса поэзии «Эмигрантская лира», основатель одноимённого журнала... Все его проекты объединяют поэтов зарубежья с поэтами метрополии,все они – мосты дружбы, все прекрасны своей атмосферой единения русского Слова.
Но сегодня я хочу говорить о его стихах. О его неподражаемом чувстве юмора и мастерстве. О свободе. Местоположение действительно меняет угол зрения. Поэты-эмигранты пишут то и так, как не написалось бы дома. Именно в этом их заслуга перед эпохой и людьми. Всё это относится и к поэзии Мельника. У автора совершенно непередаваемый, задушевный поэтический юмор – часто с выходом на какие-то вечные глубины, и всегда на некую глобальную тему, в одних стихах –любви, в других – одиночества...
Я был живой водой из космоса полит и мёртвою водой из бочек унавожен, за тягу к небесам забором отгорожен, но с ветром улетел и стал космополит.
Эта чисто его особенность всякий текст освещать юмористической улыбкой-лампочкой наиболее трогает в стихах, посвящённых личной жизни, любви и любимой, или навеянных её присутствием в жизни лирического героя. Здесь уже выход на универсум. При очень большой простоте и ясности текста, есть такие ходы, такие скрытые регистры, переливы, когда от маленькой детали – всё подымается выше и выше...
Александр Мельник – чуткий летописец меняющихся взглядов, изменяющегося на лету мира. Он отыскивает вечность в этом остановленном его строкой мгновенье и становится особенно пронзительно лиричен не столько когда думает о природе любви – к родине, к женщине, к человеку, к планете, – сколько когда его миром и строкой эта любовь правит.
Прекрасная до кончиков ногтей, пьянящая до умопомраченья… Высокий слог, а если без затей – в простой любви моё предназначенье. Всё остальное – мелкая возня, игра амбиций, всполохи тщеславия. Любимая, простишь ли ты меня за маленькие звёздочки в заглавии? За то, что рифмы трачу на других, что редко о любви шепчу на ушко. Прости меня за то, что этот стих – лишь сделанная наспех безделушка. Таинственную власть употреби, вживи мне крылья в хрупкие лопатки, чтоб я хрипел в любовной лихорадке – любимая, любимая, люби…
Мне проще перечислить, чего нет у поэта Александра Мельника в арсенале. У него нет скуки. Даже если вокруг всё обыденно. У него нет открытых призывов,надменной самоуверенности, лозунга. Он не боится быть растерянным и лукавым,раздражённым и беспомощным. Короче – не боится оставаться человеком. Самим собой.
(…) Не пошлёшь за подмогой к туземцам – надоедливым быть не с руки. Дела нет ни бельгийцам, ни немцам до безудержной русской тоски. Как перчатки, менял сапоги я, но с годами убавилась прыть. Ах, бельгийцы мои дорогие, мне бы панцири ваши разбить! Глушит гордых иванов без отчеств ностальгия по снежной крупе... Ненавистнее всех одиночеств одиночество в шумной толпе.
Бесстрашие быть естественным и без прикрас для меня как читателя – одна из самых привлекательных черт его поэзии. Он умеет быть одним из многих, из толщи народа, но при этом не снимать с себя никакой ответственности за происходящее с миром и дорогими людьми.
В транссибирском экспрессе носами клюют пассажиры – не решают кроссворды и не орошают сортиры, не рисуют сердечки на бланках багажных квитанций, не кидаются к окнам смотреть на названия станций – в головах, приклонённых устало к несвежим подушкам, ни забот, ни хлопот – только тяга к родимым избушкам. Кто храпит, кто сопит, кто надрывно икает по-пьяни. Я лежу среди вас, дорогие мои россияне, пятой точкой на запад, а носом и прочим – к востоку, недоступный в ночной полумгле государеву оку, охмелевший не столь от живительной влаги стакана, сколь от мысли, что поезд въезжает в улус Чингиз-хана. Мне давно опостылела мерная тряска на рельсах, но уже ощутимо во всём окончание рейса, и висят наготове мои заграничные шмотки. В голове кавардак от недели пути и от водки. Полумрак, только жёлтая лампа горит вполнакала – тем неистовей утром сверкнула полоска Байкала! Узнаю ваш щемящий простор, забайкальские степи, городок, для которого я что-то значил в Совдепе, где влюблялся, где жил, где недели считал до получки… Прожигают насквозь меня глазки испуганной внучки – ей ещё не понять, ни чего я действительно стою, ни зачем у вагона с поникшей стою головою.
Я позволила себе привести это стихотворение полностью. В нём логика жизни поэта, принципиальная неотделимость дня ушедшего от дня сегодняшнего, места родного (улус Чингисхана) от чужбины, живительная смесь покорности своей русской судьбе и противления «государеву оку». И сильно оно правдой,«прожигающей насквозь». И – добротой. Здесь и вина без вины. И спасающее от отчаяния чувство юмора – ведь занижение интонации присутствует уже в первой строке и задает тон. Жить больно. Строка эту боль врачует своей правдой. В этом парадокс поэтической силы: болью – врачевать.
Александр Мельник – сатирик и юморист в самом высоком смысле этого слова.Ему удается написать лирическое стихотворение сатирического толка. Это не каждому удается, это высший пилотаж.
Эмигрантское болото променяю на тайгу, на рыбалку, на охоту и на ненависть к врагу, на торжественные речи о величии страны, на разогнанное вече и на розовые сны. Научусь повадкам лисьим, обживусь чуть погодя. Скромный голос мой повысит рейтинг мудрого вождя. Стану ярым патриотом, напишу стихи про Русь, утону в родном болоте и обратно не вернусь.
Написано в 2007 году. Звучит – будто написано вчера. И будет так звучать всегда. Когда в стихах встречается вечность и сиюминутность, обязательно нужно,чтобы начеку было спасающее всё, не дремлющее ни при каких обстоятельствах чувство юмора и любовь к родному. Тогда всё получается так, как надо. Кому надо? – Сердцу. Потому что оно и есть адресат настоящей поэзии.
Всё стихотворение – литое. Сквозь обе строфы проходит звукопись сонорных.Только твердые р и изредка – л первой строфы резким контрастом мягкому ль во второй. И снова резкость рычащего р. При этом имя родины возникает лишь один раз и в архаической, былинной форме «Русь».Звукопись этого стихотворения такова (частотность употребления р и т,слогов ра и та), что с её помощью воссоздается это «тра-та-та» и «та-ра-ра» –таранящий мозг образ болотного патриотизма. Стихотворение близко по духу каждому, кто живал по обе стороны границы, кто знает: что болото – оно ведь везде болото...
Но всё же самые пронзительные, сдержанно-глубокие и таинственно-страстные стихи Александра Мельника – это его любовная лирика. Однако и там, где проходит вдоль строки возлюбленная, вечная женщина – исчезает ли скепсис? Или – можно ли сказать, что он почти исчезает? У Мельника – да. Почти. А это ведь редкость в современной поэзии, ставшей слишком умной и горькой для того, чтобы скепсис взял и... почти испарился!.. Но всё же это наверное хорошо, что испаряется онне до конца. Как эфемерная улыбка Джоконды – кому-то кажется, что её нет, но большинству – наоборот... Вот навскидку короткое стихотворение:
Твой бог – орёл и решка. Ты глина и кремень. С тобой глаза вразбежку и мысли набекрень – к тонам твоих созвучий добавить ноту ять, сорваться с горной кручи и вверх идти опять к своим первоистокам, укрывшимся в тебе, любовным ставшим током, что нас не по волшбе, а просто между делом сражает наповал, и тело входит в тело, и в памяти провал.
У Александра Мельника есть стихотворения, посвященные Молдове и Украине, у него много стихов, отсылающих к русским литературным образам, русской глубинке– и к образам всемирным. В этой вселенной поэт нашел своё место. Пустьпродлится срок его путешествия!
(…) Климат и впрямь сыроват, но без выкрутасов – летом дожди непременно теплей, чем зимой. Я с этим краем давным-давно побратался, из отчего дома к нему тороплюсь домой. Дом ведь – не столько четыре стены и крыша, непроницаемый для непогоды отсек, сколько любое место, где вольно дышит тот, из фальшивой песни вышедший человек.
Лариса Подаваленко. Между болью и сном.
Из стихов на вас посмотрит странница-печальница.
В заповеднике жизни и смерти Браконьерствую ночь напролёт: Расставляю капканы и сети – Что там Бог мне добычей пошлет?
Но это лишь одно из авторских лиц. То она девочка-подросток, то ироничная дива с сигареткой в углу напомаженного рта, то русалка... То взрослая много познавшая женщина со своими горестями и печалями...
Поднимусь – ступени проскрипят, Словно отпоют. Две утраты возвратятся в сад И гнездо совьют.
А то вдруг лирическая героиня – настоящая оторва из окраинного московского двора. Но на дне всегда острая печаль наблюдательного и исстрадавшегося существа. Лариса – мастер поэтической иронии, наполненной неподдельной грустью.
ТАМ То берёзка, то церквушка, То помойка под окном, Там хрущёбная избушка – Это мой родимый дом, Там я – девочка-старушка, Записюлька, подбирушка, Скажем так – овца с пальтом. ЗДЕСЬ То цветочки, то кусточки В плесновонной мокроте И размазанные строчки На компьютерном листе, Здесь я – тётка-чужесранка, Психопатка, расстриганка, Скажем просто – конь в пальте. ТАМ И ЗДЕСЬ Всё одна фигня по стилю – Эти разные места. Там – не этой срок влепили, Здесь – в тюрьме сидит не та! По земле водили, били, Отлюбили и забыли Под землёй и без пальта.
В большей части стихов Ларисы Подаваленко присутствует красивый лирический захлёб, но в лучших её стихах напряжённое биение мысли и беспредельная открытость героини просто подкупают:
Я уйти не смогу, никого не предав, Я сгореть не смогу, не сжигая мостов. Между сном и бессонницей – зелье из трав, Между болью и сном – ни лекарств, ни оков. Разбуди же из милости – мне суждено Отстрадать и отмучиться здесь и теперь, Быть невольным свидетелем, глядя в окно, Где за тюлем ресниц – чёрный омут потерь.
Лариса пишет и прозу. Она также талантливый художник. В лучших её стихах –дыхание женственности и горькая обнажённость совестливого признания – тот самый род «бесстыдства», без которого не бывает настоящей поэзии, потому что это иесть честность.
Елена Данченко. Апокрифы любви.
Вот в мир приходит женщина, читает в Библии о сотворении человека и проникается жалостью к земным существам. Ей они видятся ущербными не потому,что изгнаны из, а потому что ей вдруг открывается, будто пущены-то они с самого начала не по той стезе. Ей жаль уничтоженной Творцом попытки – первой женщины,Лилит. Она спорит с Богом и святым писанием.
И – знаете, в отношении жалости к существу, о котором мы не ведаем почти ничего, – быть может, это и есть христианский подход, пусть и не канонический.
Здесь и начинается апокриф обиженной отверженной любви. Удивительно современны некоторые строки цикла Е. Данченко «Лилит». О, как они горестно актуальны! Это взгляд печальный и мудрый. Поэт знает, о чём говорит:
Полумужчины бредут по Земле, в качестве гирь волокут полужён, наспех зачатые, в полудобре – братья на братьев выходят с ножом.
Милосердие, которое на каждом шагу в жизни оказывается ненужным, и горящая,как рана, оскорбленная любовь – это тема стихов Елены Данченко. Быть может,самая главная её тема.
Лилит сбежала, и всё, и хватит!.. Какая жалость – Она – праматерь! От этой девы народов нету. Погибло древо, свели со свету. Зима ли, лето, всё в моде Каин, деньга, диета, зачем она им?
Согласно апокрифу Елены Данченко, уничтоженная первая женщина во многом превосходила и самого Адама, и прародительницу Еву, от которой пошёл человеческий род. Здесь какая-то до сих пор не встречаемая мной нигде в русской поэзии разработка Лилит как данной библейской темы: образ Лилит выступает неким антропоморфным божеством, равновеликим этому миру. Её биография началась не с рождения, а с отверженности. Елена Данченко сочиняет продолжение существования Лилит по ту сторону бытия:
Пока Лилит спасали небеса, во чреве Евы начинался Каин – другою кровью мирно обтекаем, письмовников библейских не беся. И эта бусина и бусина земли в заплаканных глазах Лилит дрожали, И тексты Моисеевых скрижалей, И Лысая гора, и – крест вдали…
Новая сторона таланта Елена Данченко открывается, когда поэт говорит не олюбви к мужчине, а о любви к другу, подруге, она умеет сказать о самом страшном горе – о потере любимого человека – с такой выразительностью и силой, которая не может оставить равнодушным читателя. Средства же она использует вовсе некакие-то вычурные. Художественная деталь в меру скупа, но в стихотворной миниатюре она потрясает. Вот врач в заднем дворике городской больницы стряхивает в снег пепел сигареты, и ты понимаешь – всё, что он только чтосказал или о чём промолчал – это приговор, не подлежащий обжалованию. О непоправимости гибели молодой жизни Елена говорит с такой болью, с таким состраданием, что понимаешь, как сильна любовь её сердца. Многие стихи из цикла«Больничные тетради» запоминаются навсегда. В этом цикле такое же страстно еобъяснение в любви к жизни, жажда быть. Возможно, самое главное обаяние стихов Данченко – это умение вызывать не жалость, нет, ведь она менее всех еёзаслуживает со своей духовной силой и благодарностью жизни, а сочувствие кавторской интонации, к любому душевному движению лирической героини. И это,несомненно, доказывает, что мы имеем дело с поэзией, а не с её умелойимитацией:
когда пойму, что мы с тобой из одного ларца, рискую заразиться тьмой от здания с торца. Там чёрные платки и плач, там невозможен смех, там пепел стряхивает врач на отсыревший снег. …наверняка сойду с ума и места не найду ни в том раю, где ты сама, ни в собственном аду.
Личный опыт снова выходит на универсум, не так ли?
…я думаю: китайский и санскрит намного легче было бы освоить, чем сколько-нибудь знаний наскрести о связи морга с изморозью коек…
Здесь всё обжигает, потому что вживляется, встраивается в опыт всякого, кто знает, что такое физическое страдание, страх смерти.
О несомненном поэтическом даре Елены Данченко говорит и смелость поэтического высказывания, в которой горькая улыбка холодноватой иронии так легко примешивается к основному базисному замесу боли человека «без кожи» и тёплому юмору самонаблюдения над собственным страдающим существом. На этом стыке смелого смешения трёх слоев настроения рождается гораздо более глубока ямысль, чем то, что собой представляет каждая из трех её составляющих.
На мой взгляд, Елена Данченко – поэт, который владеет особой техникой смешения,наложения друг на друга разных психологических состояний... Оттого многие её тексты многослойны. И самодостаточны. Как и автор.
Анна Креславская. Преодоление.
Очень тяжело что-то вразумительное написать о себе, поэтому тут не будет разбора «ах каких стихов», а будут рефлексии о том, почему в моих стихах так много вопросов, и для этого придётся упомянуть некоторые детали биографии...
В моей жизни бывали периоды по пять, десять лет почти без единой строки. Не туда шла, или туда – Бог знает. Единственное, что могу сказать, глядя на свои стихи со стороны – это то, что всегда в них есть завязь конфликтующих начал мира. Учитель – это тот, кто задает вопрос. Поэт – скорее всего тот, кто, еслиповезёт быть настоящим – даёт какие-то намёки на ответ... В моих стихах сплош вопросы в качестве зачина... Как-то, наверное, связаны, значит, эти две составляющие в моей жизни: счастье быть окружённой мыслящими существами(безумно люблю свою профессию) и... да простят меня поэты – нездоровое в корне занятие писания стихов. Нездоровым считаю его потому, что поэт умудряется сохранять детское удивлённое отношение к миру и детскую же непрактичность.Огромное большинство пишущих никакой выгоды от этого трудоёмкого занятия не имеет... И вообще – так называемые «нормальные» люди стихов не пишут.
Ну как же тяжело, просто немыслимо выговорить, скажем, такую фразу: «я тяготею к классическому стиху». Но я и вправду не люблю верлибр... Мои стихи по какой-то странной причине начинались с вопросов. Толчком к осознанному стихотворчеству была боль превращения во взрослую и страдающую женщину издевочки-подростка, в роли которого я, в силу очень большой родительской любви и опеки, надолго подзадержалась. На целую юность... Первые же столкновения смиром взрослым, а стало быть, по-настоящему жестоким, были очень болезненны...
Действительность обожгла и страшным советским интернатом, где пришлось работать учителем в первые годы после вуза,и неудавшимся браком... И тогда стихи стали облекаться в некий философский диалог между существом вопрошающим и отвечающим. В стихах начала работать печь совсем другого свойства, закаляющая в страдании и дающая опору... «Почему ты так болишь?» – спрашивала, читая их, моя мама. Что я могла ответить? Со временем боль поутихла, перешла в хорошее, благотворное для поэта тревожное и одновременно терпеливое спокойствие, и взволнованность лиризма больше не настаивала, ничего лишнего не требовала. Не декларировала душевного раздрая...Наоборот, постепенно появилась уверенность, что жизнь делает меня сильнее и сама становится гармоничнее, светлее, а испытания даны по силам.
Попробуйте презреть свеченье бед, Лучи огнистой неотступной боли. И не казнитесь мыслью, что рассвет Истаял, как в воде щепотка соли. ..................................... Тогда вы насладитесь простотой – Той, что всегда дается так непросто, Что превратит безверье в звук пустой, А жизнь в костюм, прилаженный по росту.
Это стихи середины семидесятых годов прошлого века... Но для того, чтобы сбылось именно это, предстоял отак много разных мытарств…
К присущему смолоду мотиву одиночества стала постепенно добавляться и тема самостоянья... Но эмиграция, конечно, растревожила прежние боли, разлучив с близкими:
...Но только нельзя никак голубкою обернуться и вспять повернуть поток. Нельзя до тебя дотянуться, чтобы поправить платок.
Стихи стали другими. Но диалогичность из них никуда не ушла. В форме обращения или диалога написаны стихи, обращённые к близким, и строки,посвящённые памяти самых любимых и незабываемых людей...
Конечно, меня очень волнует звучание стиха, звук, но я слышу, как звук превращается в ощутимую волну обыгрываемых смыслов... Я отказалась от знаков препинания во многих своих текстах. Есть причина их убрать ещё и потому, что очень многое в стихах написано таким образом, что смыслы изменяются в зависимости от расстановки знаков. И выходит, при всей жажде музыки, звукописи,что стихи мои рассчитаны прежде всего на чтение глазами. Мне кажется, там есть мысль. Здесь должен стоять смайлик. Довольно мало у меня стихов на такую специфически женскую тему, как, например, несчастная любовь. Да и что значит это слово – «несчастная», если любовь была и остается самой сутью жизни, её оселком, её дыханием? Несчастье – это когда она уходит... Но пока есть хотя бы её жажда и ожидание, то вдруг обнаруживаешь даже через боль остроту жизни и только благодарность за то, что было, что Бог дал и даёт. За то, что «лишь на миг другу здесь приснились».
В стихах всегда есть некая возможность попытки посмотреть на себя со стороны,не как на мающееся существо, а как на результат. И вот уже удаётся не отчаиваться и не очень жалеть об ошибках – ведь что-то всё же получилось...Хотя бы стих. То есть, единственная строка. Или ещё что-то важное, хорошее.Неважно даже что... Да вот хоть «поделиться той грустной радостью, что ты остался жив», как сказал один народный поэт... Вот. Что-то примерно такое и остаётся, когда смотришь на себя. И это немного, потому и грустно. Но и лучше,чем ничего.
женщина со следами былой красоты слёз и побоев памяти тоски по любви суеты бессонницы и безденежья горя без слёз и вина моря без побережья бездны без дна женщина со следами музы на бледном лбу (мольбами о Сезаме узы и музы лгут) у рамы у тонкой раны зеркала_как_окна жизнь безвидна правда все еще здесь видна
Вечная тема для осмысления – материнство. Даже появилось много лет назад стихотворение-притча о ветке, которая молится своему зелёному богу за сыновний побег-малолетку... Есть целый цикл стихов, посвященный сыну...
И тема разлуки с родиной, хотя она и стала глуше, – тоже моя. Размышление осудьбе моего поколения звучит в важном для меня стихотворении «Мы жили в стране»...
В нём также звучит главная на сегодня для меня тема – судьба Украины.Звучит без высокопарности, думаю. Особо выделю цикл «К Стемпеню», текст которого – «просто продиктованные строчки», пришёл целиком, совершенно без правки.
на краешке пространства милый мой обнимемся пока ещё в угаре ковчег не рухнул желто-голубой пока мы в паре счастливы как твари пока и ты, и я не холодны мой Стемпеню вздыхающий так больно пока не выбрал ты своей жены не вскрикнула я горлинкой «довольно!»
Глупое занятие – объяснять свои же стихи. Во-первых, вообще позорно «быть притчей»... Во-вторых, когда говоришь о себе – невозможно объяснить какие-то приёмы (ну как это звучит? – «вот тут у меня метафора», «а вот тут у меня анафора» и т. д, а в третьих, вообще, рассказывать самой, как я их делаю и что я замечаю в них после того, как они уже написаны – из чего сучится нить –тяжело и, наверное, окружающим не так уж интересно. Лучшие мои стихи, может быть, ещё не написаны...
Четырежды бабушка, я по-прежнему задаю вопросы, хотя больше не учу ни детей, как делала это на родине, ни взрослых, как это было в Англии...
зачем тебе спички дитя о зачем тебе спич какого ты света у темени жаждешь постичь какого предела ты молишь у мглы где душа вмурована в тело бунтует сомненьем дыша
Но на кое-какие вопросы всё же пришли ответы. И появилось стихотворение«Преодоление», в котором душа, попавшая в мир, «где так небезболезненно взросленье», всё же подымается к той точке, где вызревает
гибельное твёрдое решенье направить силы на преодоленье неслышимого самоутешенья невидимых но ведомых границ.