НОЧЬ ТАРАКАНА
Новогодняя ночь неминуема. Она, как турбина, засасывает души в свой круговорот. Воздух наполняется праздником и грустью. Праздники приносят не только радость, но и печаль от самопогружения: чем глубже осознаёшь себя, тем больше запутываешься в дебрях души и становится страшно, потому что мы можем знать других, но никогда – себя. И маленький внутренний эгоист, потеряв связь с Вселенной, выходит наружу и начинает действовать самостоятельно, низко и подло, доказывая, что ты – лишь жалкая, малодушная тень истинного бытия.
Люди на Площади Республики сгустились около огромной сцены: после салюта в 12 часов ночи обещан праздничный концерт. Переминаются с ноги на ногу от холода, ёжатся, но упорно ждут зрелищ. Кто-то опрокидывает стопочку для сугреву, большинство же терпеливо ждёт праздника, не поддаваясь искушению: они выпьют ровно в полночь, загадывая желания, которые из года в год не меняются, но обрастают деталями. Авось, сбудутся. Нет, теперь точно сбудутся. У каждого из них в голове свои заморочки, свои тараканы. И все они сегодня – толпа. Вокруг толпы бродят одиночки: бомжи и собаки в поисках своего праздника. И люди-призраки. Они прячут лица под тёмными капюшонами. Они пришли не на праздник, они бегут от встреч с собой, потому что боятся четырёх стен и своего внутреннего пространства. В толпе так легко затеряться, уйти от себя. Иллюзия даёт временное тепло и спасение.
Мальчишка, сухонький и маленький, боязливо выглядывая из-под капюшона, пытается поймать мой взгляд. Я легко иду на контакт, не особенно придавая значение этой встрече в предновогодней суете.
– Здравствуйте, – говорит он, шмыгая носом. – Если бы я был тараканом, вы бы меня раздавили?
– Нет! Я бы наблюдала за тобой! – отвечаю я, смеясь, – уж слишком смешон и нелеп вопрос, прозвучавший в ночь радости и праздника на Площади Республики.
Мой ответ ему нравится, но смех смущает и пугает. Он, как бы сторонясь и пятясь, уходит от меня. Оборачивается в последний раз – и тут я ловлю его взгляд: большие глаза, обрамлённые густыми чёрными ресницами, глубоки и пусты. Через глаза ощущаю бессилие его тела и истощённость души, будто бы мир этого отрока безвозвратно расколот. Я, как примагниченная, следую за ним, а он с тем же вопросом уже обращается к другой девушке:
– Здравствуйте, если бы я был тараканом, вы бы меня раздавили?
Она изумленно распахивает глаза, которые тут же наполняются ужасом:
– Меня от них просто трясёт!!! Это же мерзкие твари, которые так противно водят усами. Однажды я с таким наслаждением прихлопнула эту мразь, ползущую по экрану телевизора. Столько гадости из него вытекло! Яхк-яхк!!!
Парень от этого откровения передёргивается и отрешенно, надломленно покачиваясь, идёт дальше. Его глаза ищут следующего респондента. И вот он – мужчина в сереньком пальто, из-за неуверенности в себе – язвительный и нервный. Скорее всего, офисный работник, который никак не может подняться по карьерной лестнице.
– Здравствуйте, если бы я был тараканом, вы бы меня раздавили?
– Я люблю тараканов! – восклицает он, неожиданно оживившись. – Люблю за то, что их гораздо больше, чем китайцев. Хоть кого-то больше чем китайцев!
Мальчишка-призрак отплывает от него. На его пути возникает жеманная красотка – стареющая Барби в белой пушистой курточке и розовых, облегающих целлюлитные ляжки, штанах, к которой он тут же обращается:
– Здравствуйте, если бы я был тараканом, вы бы меня раздавили?
– Ненавижу, просто ненавижу этих мерзких, жутких тварей! – говорит с надменной холодностью девица, театрально заламывая руки и закатывая глаза. – Рыженьких! Чёрненьких! И даже беленьких, через тонкую кожу которых просвечиваются внутренности. Полуживых! Резвых! Наглых и ужасных! А как они жутко размазываются по стенкам! Кишки наружу, а у него всё ещё лапки шевелятся! Смотрит в глаза, сволочь, и будто бы ржёт: ты мои кишки по стенке размазала, а я всё ещё живой!!! – она на мгновение замерла, затем проскрежетала: – Ненавижу, ненавижу, ненавижу!!!
Я забываю, отчего и зачем пришла в новогоднюю ночь на площадь, просто следую за странным пареньком. В голове – тараканы. Вспоминаю, что недавно мне приснился сон. Квартиру заполонили мерзкие, пузырчатые жабы, размером с большущий кулак. Они расселись-разлеглись повсюду: на диване, под ним, на шкафу, на телевизоре, под зеркалом... Их глаза, зелёные, цепкие, зорко следят за мной, мол, ну и что ты будешь с нами делать?! А я хватаюсь за пылесос и начинаю засасывать их, чтоб эти твари сдохли в мешке. Одна жаба, самая толстая, с огромными бородавками, плюхается мне на плечо и спрашивает: «Вот ты хочешь нас уничтожить, а ты спросила – завтракали ли мы?!» Я цепенею, а сквозь щели окон и дверей лезут гигантские тараканы, с необычайно длинными ногами. Чёрными тучами они покрывают квартиру. И я понимаю, что с этим жить мне вечно, что никогда не смогу почистить авгиевы конюшни... Никогда! Тараканы – грехи, которые нужно осознавать и над которыми нужно работать, а не давить, чтобы испачкать всё вокруг.
– Здравствуйте, если бы я был тараканом, вы бы меня раздавили? – слышу знакомый голос с юношеской хрипотцой – мальчишка, шмыгая носом, расспрашивает очередного бдящего в новогоднюю ночь. Тот что-то холодно бурчит себе под нос, мальчишка, не разобрав слов, заглядывает ему в глаза и снова спрашивает:
– Если бы я был тараканом, вы бы меня раздавили?
Мужик отмахивается от него – мол, чур-чур меня! И будто бы задавая направление, резко отталкивает мальчишку. Пацан, натягивая капюшон почти до шеи, съёжившись, скорым шагом уходит с площади по повелению властной руки. Я, еле поспевая, почти бегу за ним.
Небо разрывает салют, и оно чудесно осыпается снегом. Волшебная новогодняя ночь! Весь люд, забыв про тараканов в голове и душе, веселится. А странный мальчишка всё идёт и идёт. Идёт стремительно, целенаправленно. Минует улицу Амиряна, проспект Маштоца... Впереди чёрная пасть Разданского ущелья, над которым величественный мост Ахтанак. Ахтанак – победа. Победа над самим собой. И тридцать четыре метра до дна ущелья. Он на минуту застывает на мосту, вспоминая рассказ одного мастера крестов, будто бы когда строили этот мост, нашли ось, которая уходила глубоко в землю – строители начали её подкапывать, но она углублялась и углублялась в недра земли, тогда её решили подпилить, но металл не поддался, рытвину закопали, так как Сталин предупредил – мол, мост нужно сдать ко Дню Победы, если сорвёте сроки, раздавлю, как тараканов. Строители пригласили какого-то специалиста по энергетике места – он-то и сказал, что эта ось держит ереванское плато, под которым озеро, а под озером море, именно благодаря этой оси в Ереване никогда не произойдёт землетрясение. «А если бы это море разлилось, то Кировакан стал бы курортным городком, – смеётся паренёк. – И тогда бы у армян снова было море!» Но смех его скоро обрывается, улыбка сменяется гримасой боли, и мальчишка снова начинает шептать, будто бы в бреду: «Здравствуйте, если бы я был тараканом, вы бы меня раздавили?! Вы бы меня раздавили?! Вы бы меня раздавили?!» – шепчет мальчишка, перекидывая ногу через перила моста.
Мгновение раздумий становится спасительным для него – я подбегаю и хватаю несостоявшегося самоубийцу, и мы падаем на тротуар. Он плачет: «Вы бы раздавили меня? Вы бы раздавили меня?!! Если бы… если бы я был тараканом...».
– Нет! Нет! Я бы не раздавила тебя, я бы наблюдала за тобой, – говорю я, по-сестрински обнимая его.
– А дома не тронули бы таракана? – смотрит он на меня с такой отчаянной надеждой.
– А я бы тебя в аквариум посадила и наблюдала.
Мы лежим на тротуаре. Смотрим в небо. Снежинки нам падают на лицо и тают. Я, не зная зачем, но чувствуя, что это нужно сказать, начинаю рассказывать давнюю историю из своей жизни:
– Когда я училась в Москве и жила в общежитии, познакомилась с сербом по имени Горан. Он тогда только начинал карьеру архитектора и жил в нашей общаге, где было очень много тараканов. Горан решил подружиться с одним и начал своего любимца прикармливать. Через некоторое время ему удалось воспитать таракана. Каждый вечер, когда Горан садился за чертёж, на стол к нему приходил тот самый таракан, наречённый Френдом, и Горан давал ему покушать, а потом таракан сидел и смотрел, как человек что-то чертит на бумаге. Его собратья навсегда покинули комнату Горана, – заканчиваю я историю с улыбкой на губах, оборачиваюсь – а мальчишки рядом нет. Возможно, его и не было. Я уже не знаю. Слышу голос, будто бы несущийся из чёрной пропасти неба ко дну ущелья: «Дно – тоже точка опоры», быстро поднимаюсь на ноги и бегу, бегу. Снег уже припорошил следы праздника, улицы замерли в безмятежной предутренней неге.
В новогоднюю ночь одиночества я убежала от себя из квартиры, но встретила себя на многолюдной площади. И спасла... Оказывается, у пропасти души тоже есть дно – точка опоры. Скоро Рождество…
АЙК-МЕДВЕДЬ
* * *
Пошла уже вторая неделя, как я безвылазно находилась дома. Травма колена. Операция. И все планы и мечты – к чертям. Казалось, что жизнь проходит мимо меня, а я, уже женщина средних лет, лежу в постели и упиваюсь реалиями прошлых веков из книг. И периодически грызу себя за обездвиженность и зря прожитые годы. И мысли дурные донимают. Свободное время не всегда полезно. А Арарат, который дразнил своим величием уже несколько лет, так и остался в мечтах. На пальцах обветренных смуглых рук, помнящих майский жар скал, стала облезать кожа, обнажая новую – нежную и не познавшую еще ветра, солнца и гор. Уже которую ночь за окном надрываются какие-то райские птахи, а в квартире непонятно откуда появился запах нафталина.
Стук в дверь напомнил, что есть еще другая жизнь – задверная, из которой ко мне периодически являются люди, пытаясь вытянуть из депрессии. Каждый из них приходит с цветами, фруктами и тортом и уходит с мусорным пакетом. Стыдно. Но мусор накапливается быстрее, чем я живу в своем задверье.
Фотограф Айк принес в подарок свою картину – Арагац и высокогорное Каменное озеро. Написал, что не все потеряно, все высоты еще впереди. Но знал бы он, как мучителен каждый прожитый в постели день… Обговорили с ним некоторые творческие планы. Спросил про Арарат. Я отчаянно покачала головой, мол, в этом году максимум Аждаак или Хуступ. Но первым будет Хуступ – высочайшая вершина хребта Хуступ-Катари в Сюникском районе.
Айка как-то передернуло, он изменился в лице, а в больших усах появилась тяжесть грусти:
– Это моя гора! И без меня ты туда не пойдешь!
Я, как и подобает современной женщине, начала перечить:
– С тобой или без тебя – пойду…
– На свою гору я должен сам тебя проводить!
– По какому такому праву ты эту гору называешь своей? – возмущалась я.
Айк поднял на меня свои отнюдь не армянские глаза, но сквозь русские черты его ярославской бабушки проступила армянская извечная и поучающая мудрость. Он сел поудобнее, напустил на лицо особую строгость и начал рассказ.
* * *
Эта история идет от его прадеда Габриела, в честь брата которого его и назвали Айком. Правда, Аксель Бакунц описал эту историю в своем рассказе, но изменив название деревни и имя героя…
Жадность слушателя заставила сосредоточиться все мое существо, предвкушая любопытную историю.
Габриел и Айк Колунцы жили в живописном селе Шикагох у подножия Хуступа. Это была уважаемая семья, а мужчины славились удалью, честностью, мудростью. Айк по натуре был одиночкой – такой большой, хмурый и молчаливый детина. Он уходил в горы, мог сутками пропадать там, наслаждаясь диалогом с природой. Домой всегда возвращался с добычей, кормил всю большую семью.
В Шикагохе из уст в уста рассказывали историю об огромном Медведе, который жил где-то на Хуступе. Им пугали малых детишек на ночь, чтобы быстрее заснули, а то, мол, придет косолапый и унесет в горы, в свое логово, а каждый охотник мечтал встретиться с ним, чтобы не то что сразиться, а хотя бы одним глазом увидеть и полюбоваться его мощью. Старожилы рассказывали, что Медведь исцеляет от разных хворей, главное – не показаться ему опасным, а то звериный инстинкт возьмет верх. И Айк Колунц мечтал встретить Медведя.
Кто знал, что в тот бархатный октябрьский день эта встреча случится. Столкнулись они почти лоб в лоб у пещеры, которая оказалась жилищем косолапого. У Айка сработал инстинкт охотника, у Медведя – зверя. Оба, крепкие и отчаянные, сцепились жарко и повалились наземь. Изловчившись, человек ранил противника ножом, Медведь в ответ цапнул когтистой лапой Айка по лицу и содрал кожу с головы. Истекая кровью, они продолжили схватку, из которой человек вышел победителем. Поверженный Медведь отнюдь не радовал Айка. Зверь тяжело дышал, глядя на своего победителя глазами, из которых уходила жизнь. И Айку казалось, что зверь разговаривает с ним, рассказывает историю, как он помогал его прадеду достать огонь, когда тот в морозную ночь заночевал в горах, как он сопровождал его бабушку Айкуи, охраняя от волков, когда та собирала шиповник… И Айк заплакал…
Когда тело Медведя начало остывать, Айк срезал с него кусок шкуры, окутал ею голову и лицо и полез в пещеру. Сколько он там пролежал, он не помнил, но в забытьи и жару Айк слышал призыв к жизни. И выжил… Только шкура медвежья навсегда срослась с его плотью. И решил он, что никогда больше не вернется домой. Пусть все думают, что он умер в горах. Долго его тело искали односельчане под предводительством Габриела, но все безуспешно. Родственники уже потеряли веру в его возвращение.
Но не тут-то было. По деревне пошли слухи о Медведе-человеке, которого встретил охотник Васак. Люди начали рассуждать, что, мол, первопредок человека и есть медведь. Старики, собираясь за нардами и греясь на солнышке, судачили, что возможно этот Медведь решил принять человечье обличье, влюбившись в одну из деревенских красавиц. Посмеивались. Но этот факт подтвердился, когда Рузан зачастила в горы – то по шиповник, то по душистые травы, то по грибы, а потом совсем пропала.
Вернулась она через год с ребенком на руках. Дитя было вполне человеческого вида. Именно Рузан рассказала всем, что приключилось с их односельчанином Айком на Хуступе.
Как ни противились родители, Рузан вернулась к своему возлюбленному Айку-медведю и родила от него еще шестерых детей. И были они счастливы в своем уединении. А люди из окружающих деревень зачастую наведывались в жилище отшельников – Айк стал лечить их от всяких хворей, а Рузан для всех готовила травяные настои.
* * *
Фотограф Айк замолчал. Казалось, что тут всякие слова будут лишними. Я сосредоточенно смотрела в его лицо, пытаясь обнаружить нечто медвежье. А похож! Похож! Хоть и называют его Аждааком – человекодраконом, который живет в высоких горах, глубоких озёрах, на небе в облаках, производя гром и молнии, а человекомедвежье в нем все-таки есть… И на Хуступ без него я не пойду.
