Поэзии Федора Назарова присуща внешняя строгость, классичность в лучшем её понимании, и доведенное до почти критического предела внутреннее бурление, этакое господство стихийного архэ в самом авторе. Как всё это сочетается, постигнуть невозможно. Но главное, что в результате этого единения противоположностей рождается напряженное, драматическое, оркестровое звучание стиха, где почти каждая строка – кульминация. И ещё, стихи Назарова – это, конечно, породистый стиль мастера, за который ироничный автор в одном из своих стихотворений извиняется, а читатель, коему дороги традиции и преемственность в поэзии, полагаю, неизменно благодарит.
О. Г.
ЛОВЦЫ СКВОЗНЯКОВ Думали жизнь, оказалось ни то, ни сё. Камень да пепел, ножницы да зола. Кисть не далась Шекспиру, перо – Басё. Суть объявилась, но выхода не нашла. Пьяный меандр тихо играл с рекой. В плавные русла кутались берега. Думали осень – и отцветал левкой. Думали ночь – и плакала пустельга. Кай собирал ледышки вечерних Герд. Вечность жила в осколках своих основ. Думали смерть. И не то чтоб являлась смерть. Просто Господь менял оболочки снов. LA MOUETTE NOIRE Моя милая птица, вчера наступила зима, И встречая нежданный февраль в ледяном переплёте, Я пытаюсь найти оправдание неперелётам – Перелётные птицы давно посходили с ума. Пусть наутро замылятся стёкла, пусть первый мороз Реставрирует город посредством белёсой пастели, Я ищу твои крылья на плацах холодной постели, Забывая порядок и смысл движения звёзд. И пока, наплевав на весну и презрев города, Снегопады снимают с окрестности гипсовый слепок, Я учусь имитировать крылья при помощи веток, И подделывать слёзы при помощи талого льда. Оттого и сбываются самые страшные сны. Оттого и сбываются вьюги, ветра и картечи. Извлечённых из памяти слов не хватает на вечер. Крылья слишком трухлявы, а слёзы фальшиво пресны. На растянутых швах клейковина, камедь и смола. В вороном оперенье зола и житейская зависть. Моя милая птица, вчера наступила реальность. Очень много далёких огней. Очень мало тепла. ЕКАТЕРИНА * * * В тихом бреду постанывает «Савой», «Прочь уходите горечь и тошнота», «Мне не бывает страшно, когда с тобой», «Мне никогда ведь с тобою не страшно, да?». Там, где земля и небо сплели альков, Где за портьерой звёзд колыбель пуста, Белое облако траурных мотыльков Маленький клипер качает на волнах сна. Где-то в далёкой были звенит свирель, Осень считает перья своих цыплят. А у тебя под килем идёт макрель, И в патефоне сказки читает Плятт. * * * Воля моя – жила бы за Енисеем, В бункере хвойном, в тепле и достатке полном. Дал бы тебе в любовники Моисея, Перед которым вода раздвигает волны. Чтобы опять лишилась и сна, и речи, Чтобы в снегах топила его скрижали. И через год не нашёл бы нечистый кречет Плоскости, на которой вы не лежали. * * * Воздух – пустой кисель – лишь добавь кустарник С ягодами, тумана немного брызни, Перемешай всё с паром соседней псарни, И наслаждайся, чувствуя, что у жизни Нет продолжения. Спит пучеглазый Аргус. Дерево веры, засохнув, пустило корни. То ли – того и гляди – повторится август. То ли – того и гляди – не наступит вторник. НЕ ПОМНИ * * * Не думать и не помнить ни о чем. Свобода скажешь? Может и свобода. Взгляни на бюст у паркового входа Свободен, но разбит параличом. С античной свалки некуда спешить. Ни Трои, ни циклопов, ни Калипсо. В сухих глазах из вяжущего гипса Застыл осколок гипсовой души. * * * Не думать и не помнить о тебе. Оберегая девственность конвертов, Все имена запутались посмертно В обвисшей телефонной тетиве. Любовь ушла с крупицами песка, Оставив верность совести и штампам, Рабочий сцены сбил огни на рампе, И с этих пор я перестал искать. * * * Когда-нибудь, уставши от торгов И ты вернешься с мыслью – на хрена ты Вернулась к этим траурным пенатам На эту пристань дряхлого Арго, Под эти своды в этот ветхий дом, Где нет давно ни выхода, ни входа, Где жизни нет, но есть одна свобода Не думать и не помнить ни о ком. CПАСИБО – ЗДРАВСТВУЙ * * * Извини за стиль и за мой покосый, как забор в селе захолустном, почерк. Я бы мог ответить на все вопросы, только ты едва ли теперь захочешь что-то слушать. Запах сырой извёстки Отдает дешёвой зубною пастой. Мы опять застряли на перекрёстке не дорог, но судеб разбитых. Здравствуй. * * * Этот город соткан из поликлиник, магазинов, прачечных, метростроев, и когда в разорванном птичьем клине узнаёшь рисунок своих обоев, то проходишь мимо без интереса, будто держишь путь из уборной в кухню. Если небо рухнет на эту местность, Будет лучше всем. Но оно не рухнет. * * * Иногда, устав от мирских нелепиц, От житейской фальши и ширпотреба, Обращаешь взор на ночное небо, где висят пустые ковши медведиц, освещая то ли ворота рая, то ли звёздный путь [что, конечно, дальше]. Мы сплели созвездья из млечной каши, И они горят. Ничего не зная. * * * За окном картинка ночного града – Натюрморт в оттенках немытой свёклы. Фонари роняют на автостраду Чуть почаще – свет, чуть пореже – стёкла. Извини. Я просто опять скучаю. Как хороший клоун от глупой шутки. Вечер был отравлен зелёным чаем. День – испорчен утром. Ещё в маршрутке. * * * Наши паспорта не имеют штампов, Чтобы их стереть. Послужные списки Потерялись в урнах чужих почтамтов, Под завалом писем, судебных исков, рукописных схваток, в которых голос не имеет веса по сути дела. Я – спасибо – снова и пьян и холост. Ты – спасибо – сделала, что сумела.
