Иван Волосюк – склонен к яркому поэтическому жесту. Его образное мировидение заселено вспышками метафор, звуковыми и ритмическими сигналами, провоцирующими небрежностями, которые на самом деле формируют наше представление о его поэтическом характере. Подчиняешься движению стиха, вовлечённый в «детективный» сюжет стихотворения, и вдруг обнаруживаешь, что тебя увели в сторону от банального повествования, раскрыв не само движение этого «сюжета», а весь драматизм проживаемой жизни.
Д. Ч.
* * *
Появилась большая белая птица
…к моим ногам упал большой круглый белый хлеб.
Ю. Вознесенская
Местночтимым поэтам ничейного времени пригоршни
Насыпают в подол и бессмертием кормят из рук,
А я шёл через город, до ночи тебя не увидевший,
Полуслеп, близорук.
Но, когда почернев, вдруг подсветится небо софитами,
Убегу и напьюсь, в страшный ливень шагну я, взбесясь,
Только скрипнет калитка, тобой до конца не закрытая,
Потаённая связь.
И в неслышимом мире, где тень, как скала, неподатлива,
Мне дышать тяжело, как зашедшему в воду по грудь.
Ты мне с птицею белой пшеничного хлеба печатного
Посылать не забудь.
* * *
Ночь себя ещё проявит
(Ты и каждая – моя),
Только ветер шепелявит:
Шорох, шершень, чешуя,
Чтоб к тебе привёл Создатель
Переходное звено.
(Главный правообладатель.
Колесо. Веретено.)
Кириллические смётки –
Многословие чтеца.
Свистопляска, свистоплётка.
След на пальце от кольца.
Но трамваи стали звучней.
Без кондуктора, один.
За случайное созвучье
Мы свободу отдадим.
* * *
Живёт под Макеевкой, днём спит,
Хоть и не лыком шит.
А звёзды с балкона видит почти
Так же, как москвичи.
А как понаедут к нему друзья
(Мне ведь туда нельзя),
Он обо мне им плетёт за глаза,
Мол, у меня шиза.
* * *
Следи за собой, будь осторожен…
В. Цой
У деревьев своё ощущенье времён, и близки им
Ожиданье дождя, сила ветра, дорожная пыль.
Воздух после грозы, как дыхание новой России,
У которой всегда две дороги в один монастырь.
Это слово само появилось и точками Брайля
Проступило, когда от меня отошла темнота.
И встречал я тебя легким привкусом вечного мая,
Лепестками черемух целуя родные уста.
А потом я уснул, как под лёд провалился, но сон мне
Не принёс облегченья, и я не боролся за жизнь.
Я теперь параноик, и возглас священника «Вонмем»
Для меня означает: следи за собой, берегись.
* * *
Говорят, что полгода назад был другой совсем.
Перемены в себе замечать не хочу. Точка!
Может быть, это продлится до самой осени,
А после уже не смогу написать ни строчки.
Будет страшной зима: пепелищем покажется поле мне,
И, глаза завязав, отвезут меня в кукольный дом.
Я почти не живу, но тебя не боюсь, меланхолия,
Настоящее время хочу отложить на потом.
* * *
Дикое время, пропахшее водкой и потом,
Завтра не будет тебя и меня — ну и пусть.
Будут работать за нас полтора землекопа.
Новое время, я больше тебя не боюсь!
Слово моё догорело и скоро погаснет,
Пепел его не выносят, как сор из избы.
Господи, как это страшное время прекрасно,
Как же обидно его отдавать без борьбы!
* * *
Б. М.
Здесь, в ментальном пространстве, на пересечении улиц,
Как из глины словесной, ещё возникают дома.
Тень скользнула легко и затихла, как платье на стуле, –
Это через Крещатик неслышно прошли времена.
Суеверья отбросим! У прошлого нет повторенья.
Если встретимся снова под тенью каштанов твоих,
Ты узнаешь нас, Киев, как будто одно поколенье
Вобрало в себя боль и страдания всех остальных.
* * *
Способ письма не исправят строки брекеты,
Чувствую что-то внутри её аорт.
Бытописатель, сказитель, поэт рэкета,
Жизни, как хлеб, серой (второй сорт).
Может, вернётся сама, чтобы здесь стариться,
Чтоб до всего ей додуматься самой.
В утреннем соке тумана дома варятся,
Как же теперь ты несчастлива со мной.
* * *
Стану бродягой, чтоб гнали меня взашей
От порога дома с белым заборчиком.
Идти по мосту и бояться летучих мышей,
И писать, словно врач в поликлинике, неразборчиво.
Видеть другую столицу, не ту, которая
Нарисована на коробке конфет «Киев вечерний»,
С теми, кого в пять утра забирает «скорая»
После драки на Гончара у кафе «Харчевня».
И пока не открыли метро, тишина сладкая
Обволакивает, убаюкивает: «Сдайся!»
Но к тебе не добраться никак: ни с тремя пересадками,
Ни с помощью GPS или других девайсов.
* * *
Оплетают меня сомнений змеи,
Разное: «to be» там, «or not to be».
Если взломают пароль емейла,
Повешусь на кабеле USB.
Буду доказывать: «Я не робот»,
Капчу любую осилю враз.
Вдруг резануло: любимую трогать,
Если в последний раз?
Место намолено: здесь и я был
После тебя, до тебя, когда
Вдруг навалился листвой ноябрь
На полусогнутые города.
* * *
О. Е.
Я за рыбным обозом пытался успеть,
Автостопом дойти до Москвы хотел.
А у рыбы, наверное, лёгкая смерть,
И филе двести граммов на выходе.
Рыбьим глазом смотрел на луну, а в ночи —
Очертанья предметов пугающи.
Громко били крылом, подгоняли сычи
Отстающих и неуспевающих.
А когда добрались (через тысячи верст),
Я мечтал, как здесь всё обустроится:
Вверх Останкинской башни поднимется перст,
А под землю шагнут метростроевцы.
* * *
Из дома сбежал я, как будто скатился вниз,
Никого ни о чём не спрашивал.
Потом оказалось: мы сделались трое из Простоквашино.
Вещи собрал за пятнадцать минут: айпад,
Что-то на первое время из шмоток ношеных.
И откуда узнал я: в деревне дома стоят
Брошены.
Родители сразу, конечно, пошли к ментам.
Днём из дома не выйдешь, чтоб мне прокормить
свою братию,
Приходилось ночами ходить по колхозным полям
С металлоискателем.
И пока по ломбардам рассовывал, что нашёл,
Брал коту молока, а собаку кормил пельменями.
Так бы длилось и дальше, но Печкин в «АЛЛО» прочёл
Объявление.
И пока я на дурке лечился от наркоты
(Потому что я справлюсь, сыночек у мамы умница),
Кот Матроскин жил впроголодь так же, как все коты,
Шарик с клипсою в ухе бродил по холодным улицам.
* * *
Памяти Д. С.
Ситцевым временем не дорожи, изгой.
Междоусобица, осень, трамвай в отстой.
– Ну-ка, построились в очередь, – рёв и рык.
Ради забавы Адаму размять язык.
В нерукописное время, в туман людской,
На «единице» от площади до Складской.
Всё тебе впору, бессмертие, всё как раз!
Выключи прошлое: кухня, угарный газ.
ПОСТ МОСКОУ
Московское время длиннее нашего.
Пространство комнаты
(огромный дом на Тверском бульваре)
вываливается из окна.
Выключают свет,
и снова всё на своих местах:
темно внутри,
темно снаружи.
* * *
Голос мой в Москве могут узнать
киоски фаст-фуда,
автоматы с отверстиями для ПЭТ-бутылок,
таблички на зданиях, в которых родились или жили
большие поэты,
автомобили таксистов-«бомбил», припаркованные
в самых неожиданных местах.
Проходя мимо них, я разговаривал по мобильному.
Люди меня не заметили.
* * *
Добирался
с несколькими пересадками.
Хотелось пить.
Сумка давила плечо.
И только возле ВДНХ
ВыДоХНул.