Надежда Жандр – поэт масштабного образа, в творчестве которого ярко проявлено эпическое начало. Её стихи несут в себе балладный характер, действие разворачивается в непредсказуемом направлении, а нервно-тревожная интонация её напористой стихотворной речи держит читателя в состоянии непрерывного напряжения: он, читатель, вовлечён в процесс осмысления и сопереживания неожиданных поворотов поэтического сюжета.
Д. Ч.
* * *
Изобретатель колеса,
ты помнишь ход неумолимый
колец Сатурна, вёсна, зимы,
калейдоскоп, нерайский сад
в падении плодов и капель?
И вот – прозрения печать:
всё повторится, всё опять
омегой змея скрутит кабель.
И половицей скрипнет твердь
судьбы игрушечного дома,
и вестник ветер так знакомо
качнёт рассохшуюся дверь.
Толчок пружинки часовой,
и, кажется, близка свобода,
но туго механизм завода
круг ограничит беговой.
И всё? Привязанным ослом?
И – жернова перетирают
зерно в угоду чрева рая?
И перевозчик бьёт веслом?
Колесование, рубины...
Так тихо ходиков сверчок
неспешной песней увлечёт
считать титаники и льдины.
Нет. Хаос бешеных колёс
сменяют тишины разрывы.
Там рыбы плещутся, игривы,
там солнечный урей. Там плёс.
* * *
Всё воск и лёд, всё ласточкиныгнёзда
– парение паломницы-души.
Рельеф миров в полузабытом прошлом
Тибета повторяют миражи.
Ласкает плёс сиюминутной жизни
воздушных замков заданный формат.
Сон пустоты. И смотрит с укоризной
даритель терний, мирра и стигмат.
Что рай? – Беспечных горлицворкованье?
Медовый сердоликовый покой?
– Дионис падает... Знак созиданья.
И след гепарда теплится Звездой.
* * *
Жизнь нелепа. Стесняешься сам себя.
Зеркало врёт. Не столь уж глазакрасивы.
Руки. Что руки? – касание жжёткрапивой,
тонкой иглой по нервам, и всё –любя:
нас любит бог… на небе... такойкрылатый,
он наблюдает тысячами очей,
как человечек идёт по земле – ничей,
как он затих, на колесе распятый.
Станет светло. Станет совсем светло.
Мир распахнётся вширь и отступитвремя,
и осенит скорбящих крылами теми,
шёпотом скажет: «Видите, всёпрошло», –
странный старик… Знать бы, зачемгеройство?
Тела и мыслей так неудобна клеть.
Смотрим наверх: долго ещё терпеть?
Школа любви есть воспитание свойства
не отрывая себя от земных корней,
в небо врасти, собой обнимая воздух,
будто цветок, что для полёта создан.
Ты не поймёшь… сейчас… только восне.
* * *
Планка лимбо всё ниже.
Вдавившись в асфальт медяком,
корчу рожи, забавлю
монаршего старшего брата.
Для толпы – толчея,
а для нас – только то, что потом
под давленьем любви
акт списания вместо растраты,
чернокнижье в сафьяне,
кремация, печь – в изразцах,
колумбарий, увитый плющом,
умиленье на лицах:
этот мир покидают,
не взяв золотого тельца.
Только с вызовом небу
лежат медяки на глазницах.
* * *
Ракушек скорлупу перетираю – хруст,
порез об острый край – загадкахиромантам.
Мой домик меловой и полый чист ипуст:
картавым голубям надёжная приманка.
От белизны сужается зрачок,
куриный ультразвук в движеньевёртких крыльев.
Вдыхает аллергично звездочёт
труху от перьев? Взвесь алмазнойпыли?
И, запертая, мечется душа,
и заплетаются морщинистые лапки,
и вечность теплится и тает не спеша,
и на ладони капает украдкой.
* * *
В круженье каруселей – сны,
шарманки нежное сиротство,
мохнатых бражников хмельных
у губ щекотка. Ужас роста:
то расставляет ловчий-мрак
силки с вишнёвым ритуалом,
то растворяет кофе страх
под безразмерным одеялом,
и бледно-розовый венец
роняет лунное затменье,
и странным кажется конец
в песке немого пробужденья.
* * *
ОЭМ
Неутолённый взгляд ночных зеркал,
впитавших шорохи нутром послушным.
Среди теней во тьме себя искал
твой голос влажный, поцелуйвоздушный.
И серым войлоком прикинулся металл
неузнавания, гипноза, отчужденья.
Кошачьих глаз сиреневый опал
метался ледовитым наважденьем
по розовым мозолям детских звёзд,
по кафелю расколотого неба,
и пел сверчок о том, как сон пророс
в проём пустот, где быль цветёт инебыль.
* * *
Разложим комнату на части сонныхчисл,
в пространстве бытия полузабытыхпланов,
и в глубине беспомощных обманов –
воображения архитектурный смысл.
То построения готический излом
пронзает пиками немой застывшийберег.
В предел пределов сможем липоверить? –
И бредим им, и утопаем в нём...
Зачем, скажи, пространные леса
чарующего, медленного звука
от звона созданы, гудения и стука,
ломающего дверь и небеса?
И вот уже – бессмертник не цветёт,
и снова гривы табуна ночного,
как Он сказал: беспамятствует слово,
но память – свет. И больше, чемполёт.