Виктор Голков – поэт удивительный! Голос его лукаво негромок, стих отличается кажущейся простотой, но вслушаешься – и во всей полноте зазвучит нота жизни, нота, полная боли, сомнений, надежды… Любовь к женщине не повод для стихотворных деклараций, любовь к родине – тоже не знает громких проявлений, так как самоирония, сомнение непрерывно наполняют живую строку, богатую почти скрытой метафорикой, образностью! Голков – лирик, не чуждый публицистичности, но противоречия не возникает: речь его – всегда речь поэта! Отсюда же умение – быть убедительным, идёт ли разговор о жёстких реалиях сиюминутного житейского явления или стихи дышат глубиной художественно-философского мировосприятия автора: «ведь есть мучительное чудо в любом ничтожном пустяке…»
Д. Ч.
* * * Хочу я быть травой зелёной, Растущей из самой земли. Упрямо, слепо, исступлённо, Хоть тысячи по мне прошли. Ни вечных тем, ни острых граней, Ни истин, отроду пустых. Хочу я не иметь желаний, А быть простым среди простых. Пусть человек свою кривую Дорогу назовёт судьбой. Я полновесно существую, Не видя бездны под собой. * * * Кричат подвыпившие шлюхи, разносится кабацкий смрад. И как назойливые мухи, «Подайте» – нищие хрипят. Закат в багровом ореоле, и желчь по небу разлилась. Всё пожелтело: роща, поле, деревья, люди, камни, грязь. Вот день, покрытый чёрной гарью, уходит под сивушный бред. И вечер сладковатой хмарью окутал всё вокруг – весь свет. Почти не дышит раб распятый, от бесконечных мук устав. Как ангел вечности крылатой, висит он, руки распластав. И видит гордая элита и перепившаяся голь: из тела, что к столбу прибито, по капле вытекает боль. И языки сплетает пламень над факелами. Чернь свистит, и в мёртвое лицо летит и глухо ударяет камень. * * * Свободы страшное лицо явило бледность восковую. Стоят народы вкруговую, друг друга заключив в кольцо. Стучат огромные сердца, чернеют братские могилы, и рвутся мировые силы разъять друг друга до конца. И опалённая душа коросту страсти обдирает и все никак не помирает, горючим временем дыша. * * * В этом тихом движении вбок мое место на самом краю, чтоб начищенный чей-то сапог не споткнулся о душу мою. Но скрипят и скрипят сапоги, длится ночи глухая возня, потому что не видно ни зги и на шаг от тебя и меня. Вот я предал, и стало легко, и чужая земля под ногой. Это где-то во мне, глубоко тяжело шевельнулся другой. * * * Тополя вырастают из туловища земного, шарят корни под спудом, в горячих потёмках земли. Расстилается степь, живое растёт из живого, и по мозгу миражи путешествуют, как корабли. Ни концов, ни начал – лишь биение мерное вёсел, паутины пушистое, вибрирующее волокно. Коль забыл обо всём, словно тяжкую ношу отбросил, будешь жить и любить сто рождений подряд всё равно. Для добра и для зла нет иного судьи, кроме веры. Рядом с чистой гармонией хмуро маячит разброд. И из самой бессмысленной, самой безумной химеры Возникает легенда, прозрачная как кислород. * * * Если ты есть, отец, Где-то среди сердец, живших когда-то здесь. Словом, если ты есть. Сквозь эти мрак и тишь, сможешь? – меня услышь. Я расскажу тебе Всё о своей судьбе. Я посылаю весть, Что мне – пятьдесят шесть. Вот я, почти старик, Молча шепчу свой крик. Я с тобой встречи жду Где-то в раю, в аду, Где обитаешь ты В городе пустоты. Значит и мать жива, Слышит мои слова. В царстве сплошного сна, Где круглый год – весна. * * * Как тучи, чувства отползут, Туман желаний растворится. В холодном зале страшный суд Не страшно, в общем-то, творится. Смотрю в лицо моей зиме – Она седая совершенно. Молчит задумчиво во тьме И улыбается блаженно. Пришла считать мои грехи, Копаться в бесполезном хламе, Трухе, где мертвые стихи Вповалку с мертвыми делами. * * * Станешь тонким, мёртвым, белым, Как окончится твой труд. Жизнь, написанную мелом, С гладкой досточки сотрут. Ты искал в правописанье Смысл, связующий слова. Смерти тонкое касанье Лишь предчувствовал едва. Но познание на ощупь, Откровение вчерне, Удивительней и проще, Чем лежащее вовне. Жизнь – конспект времён грядущих, Новой эры перегной. А душа витает в кущах Над бессмыслицей земной. * * * Сползает вниз трава с откоса, Свалялся клочьями бурьян. Распарывают грязь колеса – Скрещенье двух борозд, двух ран. Возможно, след свой оставляет Мое дыхание, мой взгляд, И мысль, которая петляет, Стремясь куда-то наугад. Ведь есть мучительное чудо В любом ничтожном пустяке. И я тоску свою избуду С дырой, просверленной в виске. И с новой легкостью нездешней В цветущем яростно саду Под белой ласковой черешней В обнимку с женщиной пройду. * * * Человек, растянувшийся под простыней, Порождает абсурд, нарастающий волнообразно. И в придачу свет солнца, пронзающий мозг. И машины, снующие как тараканы. Значит выхода нет – выдвигай миллион Миллионов любых философских гипотез. Тот, с кем был ты знаком, не воскликнет: привет! Не вздохнёт, не заплачет, И руки он, конечно, тебе не подаст.