Елена Бондаренко поэт необыкновенный. После прочтения её стихов остается послевкусие, как от беседы с очень близким человеком. Доверительная и проникновенная интонация, образная плотность, зримость и живописность обстоятельств места и времени, невероятная мелодичность её регулярного стиха, думаю, многим читателям позволит открыть для себя ещё одного замечательного поэта.
О. Г.
Солнечные качели
Светлые воды Мзымты поют о море.
Утро качает розовые качели.
Чайки кричат в излюбленном ля-мажоре.
Солнце, скользнув лучом по плечу апреля,
Сбросив с себя остатки ночного ига,
Сладко зевнув, раскрылось цветком граната.
Мама варила чачу и мамалыгу.
Вечером будут гости. Боюсь, что сваты.
Свадьба. Жених – смеётся. Какой ценой я...?
Кто бы меня спросил, да никто не спросит.
Глянцевый лик из «Гардиан»... паранойя,
С тёплым вечерним взглядом, со взглядом в осень...
Заполночь все разъехались, сыты – пьяны.
Слюбится потихоньку...? В прекрасном «где-то»
Плакали самолёты в воздушных ямах...
На чердаке, в соломе, дремало лето.
Жёлтые пятки Солнца покрылись пылью.
Птицы слетелись с гор на вечерний саммит.
Приторно пахнет розами и ванилью.
Хлопает ветер алыми парусами.
Выдали замуж дочку, женили сына.
Носим, как прежде, воду на коромыслах,
Сушим хурму, бежим по утрам на рынок:
Так и живём. А ты... разве только – в мыслях?
Обугленной слева долькой, а может – долей,
Стынет Луна над морем, над взмахом вёсел.
Вот и поспели маки на минном поле.
Муж мой три дня – как мёртв. Оттого и весел.
Траурный цвет... он чем-то сродни неволе.
Тёмные воды вечно спешащей Леты
Тысячелетней пылью на антресоли
Лягут. Продам оливки – куплю билеты.
Солнце стоит на паперти. Я – в зените,
С полной корзиной смуглых, как ночь, оливок –
Наперевес. Казните меня, казните,
Те, кто безгрешен сам. На хребет прилива
Море возносит чаек. Но чайки – тонут
С криком, роняя перья во тьму, в поверья...
Буду стоять на мокрой спине понтона,
В шлёпках на босу ногу – весь день. Поверь, я
Не создавала образы, образами
Не украшала горницу. Но, взлетая
Под невозможно алыми парусами
Над частоколом волн, ты шептал: «Святая...»
Выстрелил штормом ветер с Новороссийска.
Тяжко скрипят натруженными стволами
Груши. Стада спустились с лугов альпийских.
До холодов управиться бы с делами.
Вечностью дышат горы. Цветут Стожары
Над одряхлевшей лодкой с дырявым днищем.
Я зачерпну водицы из Авадхары,
Стану ещё моложе... желанней... чище...
Проводы... чемоданы... предтеча встречи –
Душное чрево ангела – самолёта...
С вечера заготовила в зиму лечо,
А поутру плетень починить – забота.
Встану пораньше, развешу укроп в чулане,
Сыр подкопчу, забью петуха к обеду...
Пчелы седыми стали. Нектар желаний
Не обернётся мёдом. Зачем я еду?
Фрукты проворно рву, да пакую в ящик.
Переложу газетами: так надежней.
Наши-то мандарины соседских слаще:
Сочные, ароматные, с тонкой кожей.
Родинка Солнца сделалась меланомой.
Сон был дурной под утро: тяжелый, вещий.
Как рассвело, я выехала из дома,
В аэропорт. Мои документы, вещи
Кто-то украл. Видать, не судьба нам – слышишь? –
Вместе с листвой печалясь о блеклом лете,
Стариться под одной черепичной крышей.
Свидимся ли? Когда? На какой планете
Сядем вот так, под вечер, нальем мацони
Или вина из местного винограда.
Горы отсюда видно, как на ладони.
Жаль, что они не вместе, хотя и рядом.
Вид на море
Жизнь в привычно призрачном интерьере,
Что не стоит ломаного гроша –
«За Перона»?! Ближе к восьми приедешь,
Позовёшь негромко. Не искушай
Тишиной, озвученной в том соборе,
Где, мешая с ладаном Poison
Поездов… торопишься – за три моря,
За упавший занавес – горизонт…
Посечённый ливнями, словно корью,
Катер всё же держится на плаву.
Вся моя религия – вид на море.
Только этим, Господи, и живу
Сотни лет, на ветхие партитуры
Нанося созвездия… облака…
Льнёт волна засалённою купюрой
К шишковатым пальцам ростовщика –
Берегам, растасканным на цитаты,
На усадьбы в родинках мушмулы.
Там нектаром сахарного граната
Украшают праздничные столы.
Я тебя не вижу, подобно Вию,
Только мне никто не поднимет век.
Лишь дожди – короткие, грозовые
Прошуршат мышами в густой траве.
* * *
Смуглой родинкой на молочном плече горы –
Дом в пасхальном миндально-персиковом дыму.
У фонтана субтильный ониксовый амур
Ускользающим отраженьем тревожит рыб.
Этот дом я ношу под сердцем. Парад-Алле
Птиц над влажными пролежнями проталин... сплин…
Я поила тебя росой миллиарды лет,
Чтобы ты расцвёл на Ивана Купалу… спи.
Твои волосы пахнут морем. Издалека
Всё идёшь… беспомощен след на сыром песке.
Истекая нектаром чёрного молока,
Пропадает в недальних соснах, неважно – с кем
Ночь – владычица суицида. Страстной четверг…
Что за прибыль – желать сошедшую со стены?
Я ищу тебя на рассвете в сырой траве.
Ты меня неистово тащишь из глубины.
Кверху брюхом – всплываю (здравствуй, ну вот и я),
Самой хрупкой и беззащитной из субмарин.
Мокрым блеском в потёмках лунная чешуя
Затмевает сияньем кроткие фонари.
Ну к чему тебе полоумная «Леди Бомж»?
Корчишь всё из себя спасителя, Анти – Бог,
На ладони, вглядись получше – истлел чертёж,
И собака скулит под окнами. Чтоб ей сдох…
Я хочу тебя так, что в пору бы… умереть,
Источившейся миррой кануть под образа,
Захлебнувшись одной из тёмных Гиперборей,
Где так светел знакомый с детства морской вокзал.
Вздох фисташковой палубы… жалобный всхлип ли… стон…
Волн, истёрших колени в кровь о шершавый мол…
Спи, мой мальчик, мой обречённый Наполеон,
Мы не молоды… мы не молоды… мы не мо…
Приходи ко мне под иконы… под облака…
Под крещендо облитых потом, сутулых спин.
Я налью тебе крынку чёрного молока.
Я убью тебя прежде, чем… а пока – спи.
Игра света (винсентовское)
Травишь – потчуешь пряными песнями,
Чьи мгновенья почти сочтены.
Призрак царства морского? Небесного? –
Светлый парус – апостол волны,
Удаляясь, колеблется... теплится
За куделью прибрежных садов,
Где магнолия – девочка – деревце
К золотистым коленям подол
Прижимает... и кажется значимой
Мимолётность (не падайте ниц),
Ожерелье из солнечных зайчиков,
Схоронившихся в ямках ключиц,
(Не спугнуть бы) мерещится, дразнится
Убегающим в тень парусов
Предвкушением светлого праздника.
Молодого прибоя рассол,
Закипая, дробится на сполохи,
Как попало, набрызганный свет
На веранде, где пишет «Подсолнухи»
Долговязый романтик Винсент.
* * *
Всё слава Богу, только лист осенний,
Трагических иллюзий полон сам,
Спешит уйти в неласковую землю,
Надеясь, что восходит к небесам.
И «пишется, как дышится» о личном,
Раздёрганном на тысячи страниц.
Привычный дождь – безжалостный опричник
Гоняет по лесам промокших птиц.
И некуда бежать... а над Мамдзышхой
Цветут, суля блаженство и покой,
Так пошло, так бессовестно и пышно
Сиреневые астры облаков.