Михаил Дынкин из тех редких поэтов, которым удаётся удивлять своего читателя не то что каждым новым стихотворением, но едва ли не каждым образом, каждой новой строкой. Действительность, которую создаёт поэт, глубока, многомерна, порой она истончается до зыбкого света, проступая сквозь который самая фантасмагорическая картина, самая причудливая аллегория и метафора становятся фактом бытия и фактом искусства. И в этой радости узнавания, происходящей из уникальной, застающей врасплох образности автора, особая ценность его поэтики.
О. Г.
* * *
«Сэнсэй сидит в тени цветущей сливы.
Его лицо не кажется счастливым,
точнее, на сэнсэе нет лица.
Поддерживая сломанную руку,
он предаётся мыслям о сэппуку,
как будто пьёт из черепа отца
фамильное достоинство... И всё же,
как ни крути, сэнсэй уже не может
рассчитывать на собственные си...
Ничком в траву. Лежит, недосягаем.
И вот к нему подходят асигару
и хмурятся, поклявшись отомстить.
Три года им бродяжничать, таиться,
сжимать кольцо вокруг семьи убийцы,
свиваясь наподобие вьюнка.
Не будет ни промашки, ни поблажки –
они играют в облавные шашки
неторопливо, но наверняка...»
Ты тащишься в автобусе на службу.
Японский бог, кому всё это нужно?
Слова, слова, слова, слова, слова.
Ну что ж... Умри в тени цветущей сливы,
пускай воображаемой, но зримой
настолько, что дымится голова.
* * *
Сохнет ландыш в бамбуковой вазе.
Зомбоящик несёт свою дичь.
И проносятся духами грязи
изумрудная с тёмно-корич-
невой мухи над палкой салями,
над раздавленным в блюдце бычком.
И на шляпе с кривыми полями
все соломины встали торчком –
сам не знаешь, от ужаса что ли...
Спросишь шёпотом: «Есть кто живой?»
И увидишь, как пыльные шторы
раздвигаются сами собой...
Вот и всё, незадачливый Ватсон,
ты попался – закройся Сим-сим! –
и с какой-то субстанцией вязкой
из последних сражаешься сил.
Направляет слепящее дуло
в створ окна разрушительный свет.
И, поднявшись с плетёного стула,
усмехается мёртвый сосед.
* * *
Он входит в комы комнату пустую,
садится в позу лотоса и видит,
как существа из голубого студня
вращаются по скошенной орбите;
как биополем катятся фаланги
воителей в кольчугах разноцветных,
и маленький кровососущий ангел,
вцепившись в космы северного ветра,
летит над ними...
По прозрачным трубкам
струится патентованная сома.
Он видит, как заламывают руки
гомункулусы в спиртовом растворе...
И вдруг – весна. Расшатанная парта.
Каких-то две недели до каникул.
Мать говорит, учился из-под палки.
Мать говорит, что так и не привыкла.
Она проходит призраком сутулым,
смущая сына профилем полёвки.
И попадает в комнату пустую.
И видит только пятна от шпаклёвки.
* * *
мистер Трикстер, мастер краплёных душ
смотрит в небо: дождь, говорит, антракт
мистер Трикстер, змееподобный муж –
лучший juggler в Готэме, это факт
римский профиль, скифский анфас
альфонс
в прошлой жизни
в этой...
о‘кей, о‘кей –
замолкаю
с Капитолиной Фрост
в экипаже – глянец, резьба, лакей –
мистер Трикстер едет в элитный club
где играют на поворот винта
спрятав лица за веерами карт
кандидаты на переход в портал
выводящий через базар-вокзал
богадельню, бойню, бордель, погост
в освещённый синею сферой зал –
льдистый кокон Капитолины Фрост
победитель, ты на холодный стол
ляжешь с синей сферою на груди
мистер Трикстер, выстрелив в ночь зонтом
за руками – скажет тебе – следи
* * *
Я забыл, к чему снится янтарный буйвол.
Он лежит во тьме на стёганом одеяле.
И могучий бес в пепельных крыльях бури
голубые кольца в ноздри его вдевает.
Ведьмы плетут венки и нанизывают на рога его.
Если ты не евнух, любая раздвинет ноги.
«Практикующий магию практикует и полигамию», –
смотрим книгу Еноха.
Ты, конечно, можешь бежать, но я тебе не советую,
ведь куда бы ты ни бежал, все дороги ведут к погибели:
мы едим своих стариков, чтобы ночь оставалась светлой,
те закалывают детей, чтоб дожди наконец-то выпали.
Покажи язык из погребальной урны.
Что за дело им, как ты здесь оказался?
Вспоминай же – У Лао-цзы был янтарный буйвол
(для профанов – чёрный, в апокрифах пишут: красный).
* * *
В прошлой жизни он был курнос и зеленоглаз,
говорил на трёх языках, состоял в незаконном браке.
Я не помню, чем кончилось – то ли пустили газ,
то ли пьяный сосед с головой озорной собаки
угостил заточкой, чтоб видел цветные сны
мой герой, чтоб в снах тех осознавал, наверно:
всё, что было прежде, было совсем не с ним.
В прошлой жизни он так любил Жюль Верна,
Фенимора Купера, соседку по парте, мать…
Всё бы хорошо, но время ложиться спать –
умирать в неполных пятнадцать от лейкемии.
В прошлой жизни он был капитаном воздушных войск:
голубое тело, пепельно-серый ворс
по бокам и радужный у надкрылий…
В пошлой жиже – ну что он может ещё сказать? –
ставши чем-то вроде мыслящей коловратки,
не способной даже вообразить
местных солнц слепящие самородки.
* * *
Наш поезд отбывает в контрапункт…
Обходчик душ насвистывает Стинга.
На вид – обыкновенный лилипут,
но мягкий профиль плюшевого тигра
внушает опасения, хотя
и этот, в чёрном, тоже при когтях.
Они покурят в тамбуре, понра-
вятся друг другу; в ресторан-вагоне
поднимут за знакомство, но пора
на боковую – даром что изгои,
а видят сны не хуже остальных,
как будто в телевизорах цветных.
Как будто попадают в сериал…
Обходчик душ летит по коридорам.
И кажется, не тигр он, а сервал.
И кажется, я пойман этим вздором
(не то чтобы взаправду увлечён,
но телик в подсознании включён).
Мы едем, едем, едем, мать твою.
И проводница, женщина под сорок,
похожая на толстую змею,
скользит меж подстаканников и корок
ржаного хлеба – это на предмет
занюхать неопознанный объект.
Ну что тут скажешь? Кто не без греха?
Ишь, раззевалась, обнажая фиксы,
что гоблин из эльфийского стиха,
но я не понимаю по-эльфийски.
Какие могут, к дьяволу, стишки,
когда Москва над нами, петушки?
Мы едем, едем, точно табор звёзд,
пускай не голливудских, но приличных:
обходчик душ, и женщина-погост,
и человек-оркестр из Бердичева,
имеющий сказать за контрапункт…
До остановки сердца пять секунд.
* * *
А ты иди, не знаем куда, зачем,
да принеси неведомо что кому...
И захромал он сквозь холод чужих мечей,
мизантропию, отчаянье и тюрьму.
Прошёл навылет любовь и её сестёр,
четыре царства, составивших красный куб
междоусобиц. Под Энском попал в котёл,
но как-то выжил, чтоб влиться в кошмарный культ
культей, торчащих из огненных глаз Творца.
Он видел духов, они говорили: «Жесть!» –
снимая лица с оставшихся без лица –
покрасоваться в нечастые дни торжеств.
Бежал. Скрывался. Впоследствии стал бомжом.
Прошёл Дахау. Попал в двадцать третий век.
И вот идёт он по улице голышом –
полупрозрачный разреженный человек.
Ещё немного и сядет в своё авто,
окрасит небо хвостом выхлопных лучей,
и привезёт вам такое «не знаем что»,
и объяснит вам – куда идти и зачем.
* * *
Вышли семеро из ларца и пошли на Фивы.
Заплутали в медной трубе, захлебнулись в воде, сгорели.
А потом воскресли и даже снимались в фильмах
про войну, да что я, вы же небось смотрели.
Есть альтернативные варианты.
Вышли семеро из ларца да легли по лавкам.
Каждый дышит с помощью аппарата.
Вместо лиц – смартфоны.
Лежат и считают лайки.
Или вот ещё: вышли семеро из ларца и
запрягли коней, выпили сок агавы,
а потом сакэ. Оружием побряцали
и айда защищать деревню от опричников Токугавы.
Ну и, так сказать, для полноты картины:
вышли семеро из яйца (мирового что ли?),
в головах – титановые пластины.
Звездолёт оставили на приколе.
И пошли в Москву, бластерами обвесясь,
весь боезапас расстреляв по ходу.
Жириновский-6 и Медведев-10
ждут с хлеб-солью их, выгибая хорды.
* * *
Восемь утра. Соседка несёт к машине
чёрный пакет в щупальцах золотистых.
Сын её, Дик, выгуливает приматов –
двух молодых чистопородных Homo,
Франца и Апулея.
Шумят деревья.
Спорят о чём-то, к небу возносят ветви
в хищных цветах – красных, зелёных, жёлтых.
Споры грибов вспыхивают на солнце.
В окна мои влетая, щекочут ноздри.
Апчхи! Апчхи! Что это, аллергия?
Надо бы показаться специалисту.
Восемь ноль пять. Время идти на службу –
сортировать сны Голубой Медузы
по глубине, скорости и масштабу.
Восемь ноль семь. Я выхожу во двор и
чувствую на икре челюсти Апулея:
– Дик, почему он у тебя без маски?
Дик между тем ловит пройдоху Франца.
Восемь утра – полный расхрон системы.
Споры грибов вспыхивают на солнце.
Ветви в цветах – красных, зелёных, жёлтых –
тянутся вверх. Соседка идёт к машине.
Сын её, Дик…
Тут меня осеняет:
это же всё – сны Голубой Медузы,
вся моя жизнь – сны Голубой Медузы.
Восемь ноль семь. Я выхожу во двор и…