Саша Немировский называет джаз-поэзией тот непрерывный поток сознания, в котором воплощены его воспоминания о различных эпизодах жизни, выстраивающих картину этой жизни. Так проявляется его творческий стиль, характер его личности. Следить за подобным движением мысли интересно, потому что движение это затягивает тебя в воронку убегающего эмоционального потока. Такой вот джаз.
Д. Ч.
Сентябрь в Палмеле
Сентябрь в Палмеле.
Стены замка над облаками тумана парят
Отдельно от его основы – крутой горы.
Руки хватаются за объектив.
Глаза, ища ракурс,
На самом деле,
Находят аперитив
Из мускателя,
Что обжигает ряд
Мыслей о делах, оставленных до поры,
И далёких, как парус,
Чиркающий волну залива, на пределе
Доступном взору.
Голоса детворы,
Оживляющие тысячелетние камни,
Ржание лошади,
Туристского фаэтона, бредущего в гору,
Отдают эхом в кельях бывшего монастыря.
Я чувствую себя в панораме
Времён, как их хранитель, говоря,
Строго, не потому что я помню прошлое,
А потому что я и есть прошлое,
Застрявшее в настоящем,
С надеждою, что не зря.
Переживая о преходящем,
Не пропустить мимо стильно укороченный сарафан,
Как велит мода.
Далее босые стройные ножки,
Вниз к шлёпанцам, к воркующим голубям,
Клюющим крошки.
Место встречи – полоса
Пешеходного перехода.
«Да, сеньор», – миндальные говорят глаза –
«Никогда не бросайте монетку в сухой фонтан».
Приветствие умерло, не начавшись. Я опускаю руку.
Чем-то западные побережья континентов похожи.
Жара спадает. Я прикуриваю трубку.
Ветер листает кожу.
Монтерей
А помнишь, тогда, в Монтерее,
На улице консервных фабрик,
В ресторанчике, имя которого я не запомнил,
Ты у барной стойки пила сангрию?
Неторопливого лета фабула
Раскручивалась сама и без предисловий.
А вечер отдавал вкусом рыбы на гриле?
Никуда не плыл привязанный накрепко рыбацкий сейнер.
К причалу, что скрипел костями,
Как будто в бурю,
Когда по нему носились дети, передвигались семьи.
Пахло водорослями.
Мы обнимались и глядели на даль лазури.
От ресторанчика тянуло другой эпохой.
Ветрами. Джазом.
Когда пианино в углу ещё играло.
На прокуренных стенах едва держались
Чёрно-белые фотки.
И мы пропустили, как вздрогнуло время и постояло.
А потом был закат.
Только мы не досмотрели,
Как солнце пыталось придать размер океану.
Мы застряли в трафике на фривее.
Ты сомкнула глаза
Устало, дыша туманом.
Надвигалась гроза.
Начало недели.
Ах, он был или не был, тот уикенд в Монтерее?
Джаз в Одессе
Я считаю ступени, ведущие к Дюку.
Раз, два, три.
Я делаю вид, что набил себе руку,
Чтобы лихо вести удачную жизнь.
Четыре, пять.
Черноморский бриз
Завернул мои брюки,
Дышит в спину,
Не поверни.
Если придётся сбежать вниз,
То тогда половину
Камней ноги сами смогут узнать.
На эти я капал мороженным
За девятнадцать копеек
В первом классе.
Семь, восемь, девять.
А на этих поссорился с другом из-за корма для его канареек.
Что поделать. Мы помирились гораздо позже
В очереди к кинокассе.
Четырнадцать, пятнадцать.
Вот тут я споткнулся, чтобы схватиться за твою руку,
И пальцы,
Вздрогнув, переплелись. С тех пор, запахом твоей кожи
Или звуком
Голоса загорается память.
Шестнадцать, семнадцать, двадцать.
Я не знаю, как я прожил
Через пустоту, когда ты уехала в эмиграцию.
Возможно,
Я поехал за тобой – догнать и оставить.
Я в туристской толпе на пятидесятой ступени.
До верха ещё далеко.
Я грызу семечки из газетного кулёчка,
И тени
Каштанов соответствуют точно
Моему росту.
Легко
И быстро мимо поднимаются не наши дети.
Шестьдесят, семьдесят, девяносто.
К залитой солнцем последней площадке,
Откуда можно заметить
Песчаные
Дюны вдоль фривейной дороги.
Одноэтажный домик.
Сто десятая, сто девяносто вторая.
Все. Мостовая.
Черта.
Пологий
Пляж. И томик
Стихов на языке, что больше не прочитать.
Из другого края.
День шестой
Мне было одиноко, и я создал себе собеседника.
Так нога подбирает опору под шаг, иначе – зачем нога?
Слово, обречённое в форму звука, –
Суть, существующая без посредника,
Разбитая на слога,
Требует наличия слуха.
«Здорово!», – сказал я ему тогда.
Но слово ещё не могло ответить,
Бессильно,
Глазами лупало и месило воздух,
Крыльями, как руками, держась за ветер,
Принимало позы
Из одних гласных.
И лишь когда я обрезал ему крылья,
Между нами возникла ясность.
«Пора», – я подумал, кивнул
И придал слову время,
Чтобы отделить звуки друг от друга, –
А по-другому в них нету прока.
И наш контакт получил глубину
Ещё одного измерения.
Он посмотрел на меня без испуга,
И я понял, что ему одиноко.
Зима в Сан-Франциско
…в притонах Сан-Франциско лиловый негр…
А. Вертинский. 1916.
Притоны кончились.
Порт переехал в Окленд.
Квартиру снять –
Не думай, в одиночку
Не подступиться.
Дождь по закрытым окнам,
Стенам, тротуарам струится
В водосток
Под надписью «Течёт в залив. Отходы не сливать!»
Бомж,
Скорчившись,
Везёт тележку: спальник, ну и прочее,
Что так необходимо для свободы,
Листок –
Дощечка «подайте ветерану».
И подают. Доходы
Не велики. Но на марихуану
Насобирать
За день – так это точно.
Ботинки горные,
Топорщится «гортексом» куртка-свитер.
Надежда к ночи забрести в приют.
Под капюшоном видно, что небритый,
Что кожа чёрная.
Плывут
Авто неторопливой улицей в сорочке
Из разноцветных домиков. Моторека,
Где светофоры по фарватеру наперебой
Моргают. Мы едем с дочкой
Отыскать щенка,
Чтоб в дом внести любовь.
Швейцарская открытка
Циферблаты озёр,
Как текущее время Дали.
Секундная стрелка соборного шпиля под вечностью гор.
Корабли.
Их снастей перебор
У причала
Переходит в тумана простор,
Разрезаемый замком, где плечами
Две башни
И над левой в дали -
«Маттерхорн»
Сквозь альпийские кряжи.
Разговор
На немецком прохожих спотыкается в русский.
Туристы с востока, на швейцарском курорте.
Как будто опять девятнадцатый век.
Только блузка
По моде. Открытые ножки, и на отвороте
Сапожек чуть стёрто.
Да солнце замедлило бег.
Водопады из рек
Сходят в озеро возле отеля.
Здание в стиле прошедшей эпохи.
Бухта. Плёс.
Ледники набегают волной по прозрачной воде.
Силуэт Вильгельма Телля –
Памятник у новостройки.
Белый лебедь скользит и балетною пачкою хвост.
Па-де-де.
И конечно симфония просится
В нотную запись. Подыграть этой птице-царевне.
Мелодию снега и тему крыла.
В вышине гнутся горы колосьями.
Дует время сквозь щербатые гребни.
А про всё остальное история соврала.