Образность, метафоричность в поэзии может быть эстетской, диковинной, причудливой, необыкновенной, а может быть проникновенной, застающей врасплох, производящей некое сотрясение чувств, смятение разума. В стихах Тейт Эш немало необыкновенных, уникальных образов, но, прежде всего и более всего, эти образы именно проникновенны. При прочтении этого автора неизменно испытываешь ощущение напряженной, до предела наэлектризованной тишины перед неким кульминационным сущностным разрядом, посланием, вестью. Интонационный, стилистический ландшафт стихов Тейт Эш – это, собственно, и есть восхождение по холмам к таким вот кульминационным вершинам. Это преддверие, предчувствие какого-то трагического излома, преображения бытия, претворения вселенной, в которой человек, и вселенной, которая в человеке.
О. Г.
Братство умолчания
1. Сэла Юхудим[1]
отчаянье смотрело на долину:
построившись, как пленные, в колонну
(где даже смерть посменно обжита) –
согласно тридесятому колену,
собою перемешивая глину,
они брели по вымокшему склону,
то падая, то требуя суда.
за лесом не увидевшие храмов.
случайно не заставшие погромов.
потомки предпоследних караимов.
забытое над лужей комарьё.
ломая загражденья и заслоны,
тропа иосафатовой долины
шарахалась от ищущих её.
строй множится, хрипит. но даже стань я
настраивать поношенное зренье, –
с доступного (казалось) расстоянья
не высмотришь, где ноша, где спина.
и время, словно таинство смиренья,
стирает с них приметы опознанья
и выданные наспех имена.
...
смеркалось. небо сохло и пустело.
два облака ворочались устало.
суда на всех сегодня не хватило,
и судей новых нам не завезли.
тьма нынче и без падымка терпка мне.
но шли и шли, согнувшись под веками,
щербатые кладбищенские камни.
и мёртвых за собою волокли.
2. Первоцветы
Дом потеплел. Но теплее с торца.
Тропку ручьём деля,
снежные швы разошлись у крыльца.
Вот и настала земля.
Те, кто однажды очнулся под ней,
в недрах родных округ, –
греют озябшие связки корней,
не выпускают из рук.
Души цветов налегают на тьму.
Выбились в ивняках
два первоцвета. Спасибо тому,
в чьих они – снизу – руках.
3. * * *
Когда устали в горло течь
два вдоха – нынешний и лишний,
вдоль выдоха сочится речь
всё набожнее и неслышней,
и голос глохнет, наконец.
когда на влажной простыне
с оставшимся у края телом
сидеть в молчанье неумелом
надоедает,
первым делом – за спичкой лезешь в коробок.
мнёшь сигарету. где же бог?
идут минуты. ночи треть.
и холодно, и спать охота.
но тьма не думает светлеть.
берёшь пальто, бредёшь ко входу...
иди по местной несудьбе.
смотри на снег с любого бока.
душа придумает себе
и свет. и родину. и бога.
Страницы гербария
1.
... зреющий орех в соседней заросли
Николай Гумилёв
В окошке днём болела бузина,
Её по пьяни старый дворник выжег.
В просветах показались шеи вышек,
А между ними – прочая страна.
И мир явился
С ордером на взлом
За жменями невызревших орешин,
За парою пустеющих скворешен,
Давно прогнивших вместе со стволом.
Запрыгал звон сбиваемых замков,
Сшибая всё, что бытом брали в дар мы.
С крыльца смотрела память, как жандармы
Вытряхивают пыль из сундуков.
Рогами сад размахивал, как лось,
Бросая в Бога косточки от вишен.
Вокруг закат набрызган был. А выше –
Угрюмое молчанье запеклось.
... Что после? Трактор тискал целину
(Разбоем жизнь попробуй огорошь-ка).
В болоте за ночь вызрела морошка.
Две юности, прижавшись у окошка,
Пытались заглянуть за бузину...
--
стекала в молчаньи покорном
апрельская талость.
с утра свежестреляным кормом
земля отъедалась.
и души – все те, что сжились с ней,
наевшись земли же,
на свет вылезали из жизней.
кто дальше, кто ближе.
2.
... полынь и горький дым к ночлегу
Осип Мандельштам
Когда роса бежит из бренных мест,
Оставив лист полуденному зною,
И ходики, не знавшие сиест,
Застыли над судьбиной отпускною,
Ботаник скорбно мучает латынь,
Коверкая названья молочая.
Бродить в степи в такую-то теплынь!
Но даже если крикну сгоряча я,
Куда ни глянь и сколько ни волынь –
Завёрнута в безветрие полынь,
Сама себя собою огорчая.
Напрасно к мылу тянется рука.
Тебе полжизни здесь мотать срока
И предаваться травному унынью.
И где-нибудь поближе к сорока
В бутылку с обезноженной полынью
Добавишь водки. Чтоб наверняка.
--
лампа склонилась над иском.
полночь листает дела.
степи, сверяясь со списком,
сыплют росу на тела.
павшие щерятся нище,
мятлик дрожит на цепи.
... в душу впилось корневище?
ты ж человек. потерпи...
3.
Быть как стебель...
Марина Цветаева
Подмёрзла жизнь, как черенок.
Нездешняя, необжитая.
Декабрь уходит из-под ног,
Слетающийся снег шатая –
И он качается, дразнясь,
В углу какой-нибудь чужбины,
Где с миром полная несвязь,
А с Господом – до половины.
В сугробы молча, как вдова,
Вмерзает сгорбленная дача.
Сквозь лица сыплются слова –
Беззвучно, ничего не знача.
Бреду не к тем, не в том, не в то –
Делиться страхом и ночлегом.
И тело прячется в пальто,
Прикидываясь человеком.
--
чьи судьбы в земле смерзались,
себя забывая в ней?
где дереву – цвет и завязь,
костям не пустить корней.
таких не хранит ложбина,
дроздовый – не ждёт – галдёж.
сосна, говорят? рябина?
да разве теперь найдёшь.
4.
... где тополь обветшало-серый...
Борис Пастернак
В говоре ветровала
Слышится хрипотца.
Помнишь, как тут, бывало,
Слово отогревало
Комнаты и сердца?
Древний, чудной до дрожи,
Тянется говорок.
Домик скрипит, порожит.
Мир облетевший прожит
Между случайных строк –
Пройденный до перрона,
Спитый до ведовства.
Криво надета крона.
Тополь, февраль, ворона.
Чьи-то слова, слова...
--
помин. темно и поллитрово.
тоска в просёлочной черте.
глядит светильник двухголово,
как тёплое, живое слово
на мёрзлом корчится листе.
теперь и в мыслях тесноты нет,
хандра смерзается на треть.
а слово вспыхнет и остынет.
и даже руки не согреть.
5.
... ведро перестоявшей вишни
Борис Слуцкий
Над парижами и венами
Время новое носилось.
Увязавшись за военными,
Вишня в город напросилась.
До горсада, как до блага, ты
Добрела без одеяла.
Доросла до первой ягоды.
Холода перестояла.
За стволом лежим, как с гор вода,
Домерзаем в обороне.
До весны ещё полгорода.
– А потом?
– Перехоронят.
--
и время тянется, хоть мажь его,
и воздух дышит через раз.
весна зашита криво, наживо,
с апреля списана в запас.
в пути очнётся, будет наших звать,
рыдать над скомканным бинтом.
потом отжитое донашивать.
а после – просто. без потом.
Страницы гербария. Из оставшегося за кадром
Август
Арсению Тарковскому
стыл вечер у села.
промчался вестовой.
два вора сундуки
вытаскивали споро.
спускалась полумгла.
и август, как живой,
смотрел на тень реки,
плывущей вдоль забора.
был домик в три окна,
где время истекло.
где кончилась молва,
прикрывшись берегами.
и режет кромку сна
разбитое стекло.
и старые слова
хрустят под сапогами...
* * *
И царственный ковыль под гильотины!
Илья Сельвинский
Туман. Изменой тянет с муравы.
Забывшееся постигаю слово.
Я – царь всея околицы.
И вы,
Мятежные полки болиголова,
Прошедшие и паводок, и зной –
Плечом к плечу, пока ещё со мной.
Владея разнотравным языком,
По ком звонишь, мой колокол, по ком?
Кого казнят – кому какое дело?
К утру, вломившись в лавку под хмельком,
Аптекари окатят кипятком
Истерзанное тельце чистотела.
Рыдает ночь – отчаянно и зря.
В крови косцов доигрывает брага.
Над лесом растекается заря.
Мои полки, приветствуя царя,
Сомкнулись у последнего оврага.
* * *
... с яблоками, с творогом!
Константин Левин
Из комнаты двух постоялок
Слышна за весною весна.
Огрызки антоновских яблок
Стрижами летят из окна.
При всяком – по меткости – разе,
При каждой иной ерунде,
Святоша в расплывшейся рясе
Кричит о Господнем суде. –
Проклятья клубятся над нишей,
Надёжно вмурованной в лёд,
Откуда стареющий нищий
На яблочный смотрит полёт.
Такое в крови водосвятье,
Такая во взгляде Исеть...
Подумаешь страсти – распятье,
безрукому там не висеть.
* * *
полусонный экран шелестит в темноте.
пересмотришь, лакая бурду,
как проснулся под утро на чьей-то тахте,
оказавшись последним в роду.
вот идёшь к остановке, губу закусив,
пустоту различая едва.
и спокойно глядит на тебя жилмассив,
поглощая людей и слова.
[1] Сэла Юхудим – (караимск.) Скала Иудеев. Она же – скально-пещерный город Чуфут-Кале.