Во-первых, если ты поэт, называть себя так не стоит. Других – пожалуйста: «Да вы, батенька, поэт!» По-русски это слово уже содержит комплимент, подразумевая заглавную букву, а хвалить себя безвкусно, – сразу зазвучит самолюбование, нарциссизм, свойственный, впрочем, всем людям такого рода занятий. Вот если кто-то посторонний тебя назовёт поэтом, это уже будет признание. А по-английски такое в порядке вещей. I am a Russian poet. И ничего особенного, просто самообозначение.
Некоторые из стихослагателей, или стихотворцев (назовём их так безоценочно) ещё и подчёркивают свою исключительность внешним видом или экстравагантным поведением. Этим они выдают глубинную неуверенность в себе. Ведь если ты носитель столь безусловного таланта, как сам заявляешь, да что там таланта – гениальности!, то зачем такие поверхностные подтверждения, как, например, жёлтая кофта или кожаные штаны, или авоська с мятыми рукописями, да даже и пресловутые бакенбарды? Интересно напомнить, как примерно столетие назад воспринимались наезды раскрашенных футуристов в провинцию: «Цирк приехал!» Но поэты не клоуны, им незачем краситься. Знатоки поэзии уверяют, что важны только тексты.
А вот публике текстов недостаточно, её внимание нужно предварительно чем-то зацепить, но даже этого мало: подавай легенду. Например, Пушкин без дуэльного пистолета или Ахматова без доклада Жданова немыслимы. С готовой легендой (или хотя бы скандалом) обычно въезжают в эмиграцию.
Это хороший вклад в новую жизнь, потому что журналы печатают не тексты, а имена и легенды. Да и читатель воспринимает стихи примерно так же. Открывает журнал и видит: «Ага, это Бродский, которого сначала сослали, а потом дали Нобеля, надо почитать». Или: «А, это тот самый, что у Бродского Марину увёл, читать не надо» и так далее. Примерно по этой схеме прошла моя литературная жизнь за границей. Нет, я не зациклен на конфликте с фигурой лауреата, мне лишь приходится учитывать некоторые устойчивые стереотипы. Многие читатели (а впрочем, издатели ещё более) подвержены таким упрощённым суждениям.
Сочинительство – одинокое занятие. В компанейском шуме можно сочинить лишь эпиграмму или сыграть в буриме. Но и без компаний не обойдёшься. Надо же кому-то прочитать новый «стишок»... Кстати, так нарочито небрежно называл свои произведения Александр Сергеевич, при этом себя самого именуя не поэтом, а сочинителем. Ему в подражание (с намёком) стали называть свои стишки «стишками» и новые пушкины. Тем не менее, любому сочинителю нужна аудитория (хотя бы состоящая из таких же, как ты), нужна поддержка, позарез нужны комплименты, без них поэт – как генерал без лампасов. Но конкурентный дух, а верней – неумение правильно и честно конкурировать всё портит.
В начале 80-х я побывал на конференции «Две литературы или одна?» в Лос Анджелесе. Американские слависты провели эксперимент: они решили собрать вместе эмигрантских писателей Третьей волны, разбросанных по разным частям света. Но эмигранты никак не хотели объединяться. Солженицын не приехал из-за того, что пригласили Синявского-Терца, его злостного критика. Бродский не приехал, решаюсь предположить, из нежелания встретиться со мной. Лимонов насмешливо уверял, что сыновья Солженицына тайком читают роман «Это я, Эдичка», запершись от отца в уборной. Синявский громил Юрия Мальцева, автора первой книги о Самиздате «Вольная русская литература» за то, что тот «обозвал» его и Аксёнова «советскими писателями». Коржавин упрекал Довлатова в беспринципности, а меня за то, что принадлежу ленинградской школе. Вот как по горячим следам это описал Довлатов в очерке «Литература продолжается»:
Выступление Коржавина продолжалось шесть минут.
В первой же фразе Коржавин обидел трёхсот участников заседания.
Затем обидел целый город Ленинград, сказав:
– Бобышев – талантливый поэт, хоть и ленинградец...
Забавный комплимент, не правда ли? Но это описание показалось Довлатову недостаточно эффектным. Позднее, в повести «Филиал» он применил своеобразный «художественный приём», – Коржавина превратил в Ковригина (что, впрочем, легко угадывается), а моё имя заменил на… Я не поверил своим глазам, когда прочитал это:
Выступление Ковригина продолжалось четыре минуты.
Первой же фразой Ковригин обидел всех американских славистов.
Затем Ковригин обидел целый город Ленинград, сказав:
– Бродский – талантливый поэт, хоть и ленинградец...
Вот так, простенько, Довлатов взял, да и передал похвалу, адресованную одному, совсем другому, более достойному, что ли... Тому, конечно, было приятно. Он любил, чтоб его славу никто не заслонял, и сам, бывало, тщился отлучить от литературы то Василия Аксёнова, то Сашу Соколова, а то и самого Евтушенко. С ними этого не получилось, да и со мной тоже. Меня поддерживал журнал «Континент» и еженедельник «Русская мысль» в Париже. В то время это были элитарные, уважаемые издания, и они платили гонорары. Теперь, поэт, о гонорарах забудь. Их не платят не только многочисленные русскоязычные газеты, журналы и альманахи, но и книгоиздательства, причём и в Зарубежье, и в так называемой метрополии. Более того, за книгу издатель ещё и требует с автора по крайней мере пару тыщ «зелёных», и это ещё «по-Божески». Мне, впрочем, относительно везло. Первая книга стихов «Зияния» вышла в Париже, когда я ещё жил в Ленинграде. Это был воистину дружеский подвиг Натальи Горбаневской, которая эмигрировала на несколько лет раньше меня и, по существу, сама набрала книгу. Но когда я сам явился в издательство «ИМКА-пресс», имея в виду получить хоть какое-то авторское вознаграждение, выяснилось, что мне причитаются лишь 5 (пять) экземпляров бесплатно и ещё 20 (двадцать) за полцены.
Зато со второй книгой пришлось намаяться... Нет, сначала она явилась в виде радужной идеи, словно платоновская монада в высшей реальности: Марья Розанова-Синявская позвонила сама (сама!) и предложила издать «Русские терцины» у неё в «Синтаксисе». О расходах просила не беспокоиться. И – началась изматывающая череда заокеанных звонков и почтовых отправлений туда-сюда с гранками, правками, опечатками, обещаниями вот-вот выпустить, растянувшаяся года на три и кончившаяся полным пшиком и позорной комедией, когда Розанова кукольным голосом отвечала по телефону, что её нет. Что же это – интриги, умышленно затянутый обман, как было со мной в советских издательствах? Сначала я так и подозревал, а потом отбросил конспиративную теорию: то же самое рассказывали о Розановой и Лимонов, и Довлатов. Многострадальные книжки всё-таки вышли и у них, и у меня, но не тогда и уже не там.
Я лишь упомяну (описание дано в Третьей книге «Человекотекста») издательское чудо, случившееся со «Зверями св. Антония», когда блистательный Михаил Шемякин предложил мне выпустить книгу с его иллюстрациями. Правда, над этим чудом мне пришлось года полтора изрядно поработать, придумав сюжет и сочинив текст, удовлетворивший меня и вдохновивший художника осуществить проект. Успех получил неожиданное подтверждение: большая часть тиража по оплошности была растащена читателями. Вот это – признание! Я радовался, а издатель огорчался: книга была дорогая.
Но надо помнить: во всех случаях автор – это художник, а издатель – делец, и сознание у каждого устроено по-иному. Автор воображает, что издатель получает доход от покупателя и потому заинтересован в больших тиражах, и это совпадает с интересами автора. А на самом деле издатель тиражей боится и взамен желает разжалобить автора на некую сумму: поэзию, мол, не читают, от неё одни убытки... На такие речи у нас должен быть один ответ: «Без поэзии вы бы давно встали на четвереньки, обросли шерстью и выли бы на луну». Так я и сказал в перестроечную пору Николаю Якимчуку, издавшему «Полноту всего», – важную для меня книгу стихов и поэм, но в таком ничтожном формате, на такой паршивой бумаге и напечатав её так «меленько-меленько», что близорукий критик, которого я сейчас цитирую, смог лишь вычитать, что там «много буков».
Критики – вот ещё одна околотворческая порода существ, без которых поэту не обойтись. Ибо они узаконивают, делают легитимными тексты, независимо от того, хвалят они их или ругают. Самое плохое – умолчание. Этому меня подвергали годами, пока был жив «один человек, вы его знаете», как однажды призналась Эллендея Проффер, извиняясь передо мной за то, что издательство «Ардис» не уделило мне, по её словам, «должного внимания». Издатели, как видите, тоже по-своему препятствуют литературе, но я – о критиках...
Есть ещё одна напасть от них, это – чрезмерное захваливание, совершенно некритическое вознесение до небес того самого «одного человека», которого имела в виду Эллендея, за счёт умаления или даже полного замалчивания возможных конкурентов. Да разве кто-то может сравниться с несравнимым? Никто! Так, по крайней мере, утверждали Вайль и Генис в пору своего критического соавторства.
Но вот тот же Коржавин, — взял, и покусился на такую монополию. Раскритиковал лауреата, и не только отдельные стихи (другие он похвалил), но и обнаружил признаки культа, которые он назвал «опережающей гениальностью», подразумевая выдачу максимальных похвал авансом. Вот что он писал:
«По приезде на Запад, я обнаружил в таком серьёзном журнале, как “Вестник РСХД”, статью “Бродский и Пушкин”… Сближение этих имён оскорбляет мой слух, вкус и здравый смысл. Бродский плох не потому, что он не Пушкин. Впрочем, Пушкиным дело не ограничилось. Бродского ставили в ряд со многими классиками мировой литературы – от седой античности до наших дней. После появления его имени рядом с пушкинским это было уже не трудно – народ привык… »
Нестандартное мнение вызвало переполох в «группе поддержки» культа, – так, на военный лад, этих жрецов и профессионалов, наделавших диссертаций, назвал Коржавин. И что же? Те его игнорировали: «Эмочка чудит» или, как это ловко продемонстрировал Довлатов в уже приведённых отрывках, приспособили «Эмочку» к культу.
А вот Солженицына приспособить не смогли. И объяснить завистью его прохладное отношение к «несравненному» тоже не получалось, – он ведь получил Нобеля ещё раньше. Ну, так стали объяснять юдофобией, с чем я совершенно не могу согласиться! Или – единодушием с советским правосудием, что тоже неправда.
Так как же нужно поэту относиться к критике (или к её отсутствию)? Трудный вопрос. «Приемли равнодушно и не оспоривай глупца» – советовал Пушкин, но вряд ли он сам этому следовал. Хвала, особенно если умная, его не могла не радовать, а на хулу он отвечал веером колючих и едких эпиграмм... На мой взгляд, это – освящённый традициями, бескровный способ разрядить свои эмоции. Так появился у меня в друзьях граф Шампанский, в некоторых проявлениях не очень приятный господин, но истинно преданный литературе. Вот как я описываю наше знакомство.
Не только читатели, но и критики, да и сами коллеги-литераторы мало что знают о графе Шампанском. Можно сказать, что почти ничего. Зато он, судя по его «Ягодкам», знает о нравах своих собратьев по перу многое, предпочитая, однако, высказываться лишь изредка, да и то в краткой форме. «Ягодки» – это, по существу, дозревшие «Цветочки» его неравнодушного внимания к литературной жизни, к тем занимательным позам, что порой она принимает. Его сиятельство и сам бывает непрочь погарцевать на клавиатуре своего «Макинтоша», хотя и сознаёт, насколько его максимы и афоризмы уступают высоким образцам, которые были установлены в родной словесности великими предшественниками: Козьмой П. Прутковым и Дмитрием А. Приговым.
Его не смущают авторитеты, он сам любит дёргать за хвосты священных коров и дразнить гусей, – впрочем, в изящной литературной форме, которую он обозначил как «ягодки». Приведу для примера ту из них, где граф, на мой взгляд довольно удачно, подправил один из пушкинских мини-шедевров:
Беспримерный спор когда-то
шёл у самых Райских врат.
– Всё куплю, – сказало злато.
– Всё возьму! – вскричал булат.
– Всех сгною... – смолчало блато,
изливаясь в Ад покато.
В остальном был Пушкин хват!
Тем, кто заинтересуется полной коллекцией «Ягодок», – впрочем, время от времени обновляемой, даю интернетский адрес: https://dbobyshe.livejournal.com
Эпиграммы – один из способов реагировать на критику. Другой состоит в том, чтобы самому стать критиком, то есть нацелить боевую пику, пришпорить Росинанта и вступить в бой с очередной ветряной мельницей, перемалывающей всего лишь слова, слова, слова…
В позднем возрасте уже негоже гоняться, словно с сачком за бабочкой, за свежим созвучием, а без свежести – какие же стихи? Это уже будет повторение того, что было, тяготение к шаблону, да и почерк с годами портится… Удивить читателя и самого себя свежестью и новизной в такую пору давалось немногим. А вкус с годами, проясняясь, отстаивается, кругозор расширяется. Очень кстати для меня оказалось приглашение в редколлегию журнала «Эмигрантская лира», где я могу печатать свои соображения о поэзии. После публикации в журнале я их помещаю на сайте в разделе «Эссе» по адресу: https://dbobyshev.wordpress.com
Там же можно найти множество материалов в других жанрах – стихи, поэмы, воспоминания, интервью, фотографии, видео, аудиозаписи, рисунки и отзывы.
Вот ещё одна проблема: в незапамятные времена автору, которому посчастливилось выпустить книгу, не надо было заботиться о её распространении. Издательства и сеть книжных магазинов это брали на себя. Не то теперь. Вот самый недавний пример: собрал я свои стихи об Америке в книжку и назвал её «Чувство огромности». Она вышла во Франкфурте, в издательстве «Литературный европеец». Издатель, по договорённости со спонсором, прислал мне целый короб книг, по существу – тираж. Скажите теперь: что мне с этими книгами делать? Уже раздал близким друзьям (их немного), разослал критикам, и это, как ни странно, сработало: вышли хорошие рецензии. Но что дальше? Хорошо, что поблизости в Чикаго открылся форум славистов, меня пригласили с докладом, а заодно устроили вечер и презентацию книги. Вот тут книгу понемногу разобрали, раскупили и даже слегка похитили, что не менее приятно.
Итак, чтения, выступления перед читателями, автографы, многообразные конкурсы, фестивали, конференции – это то, что важно и действенно помогает самым главным людям в литературной цепочке: Поэту и Читателю. Здесь особенно нужен энергичный человек, заводила, организатор, и он, кажется, нашёлся. Это главный редактор «Эмигрантской лиры» Александр Мельник, живущий в Льеже, в Бельгии, и там же издающий журнал. Он уже устроил несколько таких встреч в европейских столицах и теперь готовит очередную, но символически очень важную – в Москве. Здесь, по этому адресу о ней имеется сообщение: http://emlira.ucoz.com/news/poehticheskij_festival_russkaja_poehzija_za_predelami_rossii_moskva_dekabr_2018_g/2018-03-17-267.
Это будет встреча поэтов эмиграции с читателями метрополии. Я сам вряд ли смогу там участвовать, но не сомневаюсь в том, что это будет нужным и значимым событием.
Авг. 2018
Шампейн, Иллинойс