Стихи

Стихи Натальи Пейсонен – настоящая поэзия, наполненная течением жизни, событиями, впечатлениями. Это переживания, свойственные молодому автору, взрослеющей девушке, молодой женщине, обладающей способностью к поэтическому восприятию жизненных явлений. Это драматические голоса любви, доносящиеся до читателя сквозь дыхание времени.

 

Д. Ч.

 

 

* * *

 

Здравствуй, Ева. Тебе не спится? И мне не спится.

За окном весна. За окном, не поверишь, как впредь – столица.

Только все тебя где-то носит, моя Жар-Птица,

не проститься с тобой никак и не откреститься

от тебя. Не послать тебя ни к такой-то матери,ни к чертям в подруги...

Все мне грезится прищур твой близорукий,

и копна твоих рыжих, и тоненькие запястья.

Кто снимает сандали с тебя, кто платья?

Кто ведет тебя под руку под каталонским небом?

Где я будто бы был однажды. Где точно не был.

⠀

Не поверишь, Ева, здесь птицы сошли с ума – не дают проспаться.

И я, кажется, жив. Говорят, что нельзя сдаваться.

В телевизоре врут. В социальных сетях народ не в себе. Как будто

Бог однажды с кем-то меня попутал

и отправил вот так вот на грешную землю вместо...,

где я чье-то чужое теперь занимаю место.

И ничто мне не мило, ничто меня здесь не держит.

Я купил себе новый Lexus, сменил одежду,

я нашел себе Маню, вывез ее в Европу.

Маня любит меня. Зовет меня мизантропом.

И, казалось бы, все у меня как у всей столицы.

Хватит сниться мне, рыжая, хватит сниться.

⠀

Ева-Ева, я болен тобой которое лето кряду,

я бы ради тебя любого наелся яду.

Я бы вплавь, через любые моря, босиком – сквозь любую стужу.

Только ведь я не нужен тебе. Совсем не нужен.

 

 

* * *

 

Ева пишет ему в ответ ровно восемь строк:

– Я разучилась любить или быть счастливой.

Видно я, мой друг, нахлебалась и сбилась с ног

в поисках сверхъестественного мотива

для простого человеческого (что ли) счастья.

Я давно раздарила подаренные мне платья,

вычеркнув тех, кто, кажется, их дарил.

В общем, та, которую ты любил...

нет ее больше, слышишь, вот как-то так.

Дальше живи. – Он сжал и разжал кулак,

выдохнул, перечитал еще, а потом еще...

Долго слонялся, ежился под плащом,

вымокнув насквозь, долго курил, молчал,

что-то как будто жало ему в плечах.

⠀

Это больней, когда тебя не убьют, а ранят.

– Ева, зачем я знаю, что ты живешь?

Если бы можно было разрушить память.

Дождь продолжался – серый московский дождь.

 

 

* * *

 

Нет, не встретимся, нет не поговорим.

Промолчим равнодушно. Жизнь отдадим другим,

будто будет ещё одна, словно сплошной шедевр.

Обещай не искать меня после, в конце прозрев.

Время перекроит нас и внешне и изнутри,

тех прекрасных и чистых, которым по двадцать три.

 

 

* * *

 

Я, кажется, разлюбил тебя по пути

в рай, который мы обещали друг другу десять

или более лет назад, а еще идти,

а у нас уже нет ни общих любимых песен,

ни тем, ни слов, ни чего-либо там еще.

Я смотрю на тебя, и мне кажется, что я мертвый.

Как бы знать, что будешь потом прощен

нашим сыном, который идет в четвертый.

Как бы знать, что это потом пройдет,

что я выдержу еще десять или пятнадцать.

Что же все-таки стоит жизни в конце концов:

вырваться или гибнуть, но оставаться?

 

* * *

 

Если мы с тобой когда-нибудь совпадем,

где-нибудь на пространстве старого континента,

обещай, что тогда сойдемся и снимем дом

в несколько счастливых квадратных метров.

Станем гулять вечерами, скрываться днем,

мерно тянуть портвейн из простых стаканов.

Просто пообещай, что однажды станем

ближе, если когда-нибудь совпадем

⠀

 

* * *

 

Нет, ты все-таки вспоминай прошлогодний снег,

помести его в самое сердце жесткого диска.

Промежуток огромен меж двух всем известных рек,

по ту сторону – ты, здесь – римские обелиски.

⠀

По ту сторону юность моя по проспектам пылит-пылит.

Мы счастливые, глупые щедро транжирим юность,

А по сторону эту – сердце болит. Болит.

Даже, если я на карточке улыбнулась.

⠀

 

VACANZEROMANE

⠀

Dolce vita, иначе – излюбленно-сладкая жизнь.

Сквозь ладони мои и сочится, и вдруг утекает

вдоль Трастевере – праздник, и сквозь чья-то скрипка визжит,

чья-то скрипка... вдогонку взлетающей маленькой стае.

До утра прибывает толпа. Кто-то празднует жизнь 

в этих стенах тщеславного старого вечного Рима.

Средь невидимых муз мы уже никуда не спешим,

как когда-то спешили. Мне сладко и невыносимо

пребывать здесь одной среди праздничной пестрой толпы,

среди шепота, шума и шороха шелковой ткани,

а над Тибром покорно по-прежнему дремлют мосты

и покорно хранят чьи-то вечные страшные тайны.

Как заманчивы дебри запутанных улиц, и как

манят тонкие запахи странно разбросанных «чайных»,

знают те, что, возможно, однажды держали в руках

это хрупкое счастье, потом превратившись в случайных

друг для друга, покинув таким навсегда-навсегда

этот праздничный город, что стал невзначай очевидцем. 

Мне хотелось еще раз однажды вернуться сюда, 

чтоб увидеть такие же чьи-то блаженные лица.

 

 

ПРО ЛЕТО

⠀

Лето придет и бросится на песок,

лето тебя оденет в льняные платья.

Он тебя выпьет, как виноградный сок.

Ты пропадешь. В разнузданные объятья

ты попадешься глупо, на раз-два-три,

у голубой воды, где песчаник сточен.

Сердце сорвется, выпорхнет изнутри.

Нежный противник выпит и обесточен.

Утро разбудит шумом, морской волной,

птицы сорвутся вниз и разрежут небо.

Будет что вспомнить: иссиня-голубой

взгляд, вдоль лопатки маленький оттиск щебня.

⠀

 

* * *

 

Когда ты вырастешь, ты скажешь:

Я – сын своего отца.

У меня его голос, сила, черты лица

его горных предков, его неспокойный нрав. 

Мне неведом страх.

⠀

Я могу стать воином, поэтом,

смогу пересечь моря,

я смогу брать любые вершины и покорять

любые сердца, любой самый сложный бой

будет выигран мной,

⠀

ибо в венах моих Сакартвело

и горный ее хребет,

потому что каждый, кто связан с ней,

выращен для побед.

Посмотри, у меня черты повстанца и мудреца, 

потому что я – сын своего отца.

 

 

ME SHEN MIKVARHAR^[1]

⠀

Кавказские крови по северным жилам.

Я слово твое, как свое полюбила,

царапая горло гортанною речью.

Я тело свое для тебя изувечу,

детей нареку именами чужими

и странными уху. По тоненьким жилам 

горячая кровь неспокойного рода...

Мы примем крещение горных народов

и предков твоих... Я забуду свой север,

озерные воды, суровость осенних

ветров, недвижимые глыбы гранита,

и ноги мои уже будут омыты

иною прохладой – потоками горных

течений. Я буду верна и покорна

в ответ... за пожар, за смешение крови,

за нежность в чужом и чарующем слове

твоем, за согласие многоголосий...

Я стану носить то, что женщины носят

в краях твоих. Стану сестрой твоим сестрам.

Бескрайнее небо, огромные звезды,

как тайна, как необъяснимая сила

Кавказа. И жар твоей крови по жилам.

 

 

ВЕНЕЦИЯ

 

У Венеции летом глаза зеленые,

руки-раструбы, гондолы то вдоль, то вспять.

Толпы шаркают и шумят, а церквухи сонные

по рассеянным площадям продолжают спать.

 

Ты берешь меня за руку, мимо каких-то двориков

мы как два персонажа ныряем с тобой насквозь.

Чтобы ты не сказал, я верю в твои истории,

даже если потом совсем разлетимся врозь.

 

Ты красивый такой, ты пахнешь ветрами южными.

Жаль, что день невозможно запечатлеть.

Я тобой совершенно обезоружена.

Гондольер внезапно решает петь,

и летит его песня вверх и стихает в улицах.

Длись еще, пожалуйста, песня, длись!

Если все запомнить, а время спустя зажмуриться,

то получится обратно перенестись.

 

 

* * *

 

Ты красишь губы малиновым в коридорах,

ты носишь платья цвета асфальта – цвета

моей печали. Ты не выносишь споров

и истин тоже не любишь, а любишь лето.

И солнце дарит, дарит тебе веснушки,

и рыжих прядей тоненькие полоски

в копне кудрявых и непослушных, сушит

и щиплет губы море и бьет о плоскость

песчаных пляжей, пристаней. Километры...

их сотни, тысячи до твоего моря.

И я посылаю к отрезанной части света

ветра вместо писем для той, что уже не спорит

ни с кем ради истин о главном. Я так тоскую

по горьким губам твоим. Только взгляни – стаи

от наших морей к вашим, они рискуют

разбиться в пути и не дожить до мая.

 

 

ЛЕТО НЕ ВЫДАЛОСЬ

⠀

«Chiamera Butterfly dalla lontana.»

⠀

А если совсем уж честно, то я тоскую.

Подумать страшно, что за абсурдной встречей

потянутся/тянутся будни. Опять вслепую,

опять на ощупь двигаться дальше. Вечер –

страшнейшее время суток, и я спасаюсь

надломленной Butterfly, но уже не тешу

себя ожиданием. – Деточка, баю-баю –

я так выживаю. Я пребываю между

заснеженной сказкой и трехэтажным бытом,

а там у тебя вторую неделю грозы,

и лета не обещают, а здесь, в забытом

тобой краю, я вчитываюсь в прогнозы

(как хочешь, зови меня, это – неизлечимо,

и это все, что мне от тебя осталось).

И солнца больше не будет. Столичный климат

совсем, совсем ни к черту, как оказалось.

 

 

* * *

 

Никаких заблуждений более и никаких поллюций.

То, чего так хотелось, не принесли на блюдце.

Время напрочь пообтесало, и сбило спесь.

Мы не там. Мы здесь.

⠀

Здесь все просто: каждый +/- равен, никто не Бог.

Каждый в чем-то немного мастер/немного плох,

во главе всего благо, квартирка и новый фонд,

и большой ремонт.

⠀

И среди всего, кем мы не стали, где не срослось,

мы убили обиды и усмирили злость,

мир не перевернулся, небо все так же блю.

И, возможно, я даже больше тебя люблю.

 

 

ПЕСЕНКА ДЛЯ МАРКА

⠀

Никому не скажу, что осталось на том конце.

А о том, что действительно важно – тебе известно.

Лето было у моря, было в твоём лице,

И об этом при всех и каждому – неуместно.

⠀

Только мы с тобой знаем,

как бился у ног прибой,

в самый ветреный час желаннейших откровений.

Лето было немыслимым счастьем бывать с тобой,

обернувшимся в ворох нежных стихотворений.

 

 

* * *

 

Нет ничего особенного в весне:

ты – нараспашку, тонкая как во сне –

юная, светлая, тянешь остывший кофе.

Снишься в профиль. 

Город нарядный, выряжен в облака.

Есть в тебе что-то хрупкое от цветка,

пахнет грозой, ты тянешься и смеёшься,

в косах – солнце.

 

Счастье продлится вечность – длинной в весну,

память прижмётся острым лицом к окну:

Что это было: встреча, случайность, фильм?

Все потеряем, больше не повторим.

 

Вырастем, погрубеем, перегорим,

Так и не съездив вместе ни в Грасс, ни в Рим,