О казанском поэте Искандере Абдуллине (псевдоним Нури Бурнаш) критик Никита Васильев писал следующее:«Поэт в самом начале творческого пути соединил элегизм в духе литературной группы «Московское время», прежде всего – Сергея Гандлевского, с тягой к иронии, эпатажу и каламбурам, типичной для адептов полистилистики. Обе эти традиции к 1990-м годам были частично исчерпаны, но вполне сознательная архаизация письма сделала это неважным». Про «исчерпанность традиций» судить критику, для меня же наиболее показателен случай из детства поэта. Искандер в одном из интервью рассказал, как в школе зарифмовал контрольную по алгебре, за что получил «четыре». По-моему, человек, победивший гармонией алгебру, способен зарифмовать всё.
Дмитрий Легеза
ПРОСТЫЕ ВЕЩИ
Мужик с ножом в спине встал и пошёл покурить.
Мужик с ножом в спине встал с больничной койки и пошёл покурить.
Мужик с ножом в спине встал с койки и голый пошёл покурить на февральском снегу.
Нет, это не Хармс.
Это не Хармс.
Не Хармс, говорю же.
Мужика звали иначе.
Сигарет у него не было.
Спичек не было.
Зомби не нуждаются в табаке, чтобы курить.
Им не нужна обувь.
Им не нужен смысл.
Им нужен февральский снег.
Мужика догонят и вернут.
Но не победят.
Ибо наши не сдаются.
Но сначала.
Сначала он должен выйти наружу.
И увидеть свою тень.
* * *
Знак превращается в пробел
так просто, словно он и не был,
и дерзкий лепет наших тел –
всего лишь пепел,
пепел,
пепел.
Но то, что ты приносишь в дар
тьме ненасытной, тьме нелепой,
с улыбкой оживит гончар
умелый. Или кто там лепит?
РЕДАКТОР
Без оптики аптеку обтеки,
Узнай по контуру окон контору,
Пройди полями два абзаца до реки,
Спроси у часового, час который.
Вот дом, в котором были вы близки,
Её подъезд, такой позавчерашний,
В нём змей в ту ночь смешал вам языки
И царством соблазнял, и снёс вам башни.
Подвал дышал, ворочаясь во сне,
И батарея скалилась щербато,
И трещина в обшарпанной стене
Кривилась, как ухмылка психопата.
И это всё, что было. Уходи.
Не медли, как подследственный на месте.
Хоть двадцать раз всю книгу перечти –
Ни знака не изменишь в этом тексте.
РОМАНС
Чума идёт с бубён по городу пустому –
нам козырей её рогожей не покрыть.
Прекрасный Вальсингам уходит прочь из дома,
В его душе горит вольфрамовая нить.
Воздушный Вальсингам вальсирует на площадь,
Где милосердный снег укутал мертвецов –
Сиятельных господ и публику попроще,
Носителей сапог, владельцев башмаков.
Проворный Вальсингам легко находит адрес:
Дверь, на которой мелом нарисован крест.
Он знает, что сейчас ему откроет Клара
И скажет: мой желанный, где ты был сто лет?
Но на двери замок – возлюбленной нет дома,
Опять у ней дела, на месте не застать,
Но завтра он сюда, наитием ведомый,
Вернётся ровно в два, а может, ровно в пять,
Ведь все часы стоят навытяжку, как стражи,
А значит, смерти нет, её не нужно нам –
Пока лежат снега, укрыв утраты наши,
Пока танцует вальс безумный Вальсингам.
САД
Вот женщина тебе насмешливо
Протягивает свой айпад.
Что ты смутился, дурень? Ешь его,
Пока цветёт маркиз де Сад,
Пока бесцельно, бестолково
Ломтями режет облака
Краплённая творцом корова,
Сорвавшаяся с поводка,
Пока узоры сплетни сальной
Плетёт паук среди ветвей,
А стрекозу в исповедальню
Упрямо тащит муравей,
Пока глухарь себя не чует,
Плющ яблони сжимает ствол
И голову теряет всуе
Влюблённый юный богомол –
Решайся, что же ты опешил,
Другого не ищи пути:
Хватай айпад, ещё он свеж и
Ещё Садовник не в Сети.
ЛИВЕНЬ
Адамы под навесами
торчат, окоченев:
под хлябями небесными
хрен догребёшь до ев.
Распутица, бескормица,
в Эдеме дождь стеной –
а Ной всё не торопится
Кон-Тики строить свой.
А Ной всё ждёт знамения –
и лишь отсрочке рад
угревшийся в расщелине
непарный шелкопряд.
Забыл соблазна навыки
Змей, погружённый в сон, –
И тяжелеют яблоки,
и падают в Гихон.
СЕТЕВОЕ
Пьёшь ты кумыс иль думаешь кумысли,
Тебя ли кто-то думает и пьёт, –
Всё ждёшь, когда сигнал, простой как выстрел,
Тебя к священной жертве призовёт.
И ты бежишь, стремительный и страстный,
Рефлексом тренированным ведом, –
Туда, где брендовый кусок пластмассы
Мерцает над пустынным алтарём.
Брось, копипастор, мучить копипаству!
Твоих баянов рваные меха
Пропахли псиной лайков. Докучас твой
Прошёл, как птичий грипп у петуха.
А помнишь, в келье ты мусолил стилос
И каменела в сумраке рука.
Ведь это ты был там, мне не приснилось, –
Доныне перст чернее клобука.
Теперь же, выпив кофе спозаранку,
Говея над очередным постом,
Висишь в сетях как снулая таранька,
Но мимо мема не вильнешь хвостом.
Ты перепутал с отраженьем небо,
Но это мелочи. Смотри, мой персонаж:
Вон чье-то слово бьется по хэштегам –
Как Ева, выходящая в тираж.
ШАМБАЛА
Мы, жители Шамбалы, тайной страны,
мельчаем в панельных ашрамах, но сны
нас делают выше;
мы сами себе не рабы, не цари,
а царь наш – Сучандра, как мы говорим,
пока он не слышит.
В часы медитаций уйдя далеко,
брахманы постигли, что нет ничего
прекрасней свободы –
и, видя с мигалкой кортеж колесниц,
мы так же по-прежнему падаем ниц –
но дерзко и гордо.
Нам, неприкасаемым, знать застит взор.
Надсадно Сансары скрипит колесо,
вращаясь на месте.
Репризой не вытянуть старый сюжет,
ведь ставит до боли родной шамбалет
наш шамбалетмейстер.
Давно уже черви проели закон –
одну кама-сутру мы помним с пелён,
зато досканально.
Когда же нас ночью теснит пустота,
целительный чай отверзает врата
и гонит печаль, но
едва ли поможет священный отвар,
когда на заборе поверх старых мантр
лишь новые мантры.
Утрачено всуе искусство письма:
искусственным мозгом забиты дома
по самые чакры.
Луч солнечный редко доходит сюда
и часто такие стоят холода,
что ёжатся йоги.
К нам путь переменчив и скользок, как ложь,
а если случайно ты нас и найдёшь –
не вспомнишь дороги.
АЗБУКА
Клеить бабу учили в подъезде.
Рыжий Вовка по кличке «Тулуп»
был в немыслимом авторитете
и плевал через выбитый зуб.
На немытые уши пацанские
ровным слоем ложилась лапша,
но методика той аппликации
до сих пор в наших душах свежа.
Был доходчив спецкурс корифея,
а греховные тайны – просты.
Наши, ёрзая по батарее,
как в геенне, горели зады.
«...есть такие: не знают покоя,
сами тащат за шкирку в постель!»
На романтике улиц настоен
заблуждений пьянящий коктейль.
Сколько ж трещин и сколько царапин
на бесчисленных гранях таит,
миллионами пальцев залапан,
той бесстыжей науки гранит!
...Ток незамысловатой интриги.
Тусклый свет. Вкус чужих папирос.
Нет, стратеги подъездных блицкригов
не забыли своих барбаросс!
Помним, что говорить, обнимая.
Брать умеем, не глядя в глаза.
Только как расставаться – не знаем:
что-то Вовка недорассказал.
РОНДО
Там, где ночами эльфы мяли нимф,
Газон давно бутылками засеян,
И стаи первоклашек тонкошеих
Антенны гладиолусов включив,
Под ранцами дугою выгнув спины
Летят на юг – и рвутся пуповины.
Там, за углом, чернильная река
И промокашки цвета угрызений,
Плутуют в переулках дневника
Два лебедя по алгебре и пению
И дальше, где тюремные ворота, –
Тетрадка в клетку, классная работа.
От дури ямы, горы от ума.
Эй, Мебиус, где титры в этой ленте?
Милиция, спецшкола и тюрьма
В неизменяемом ассортименте.
Лишь улица теперь смешно и мило
Зовётся в честь другого крокодила.
Сурок звонка всё дальше, всё слышней,
Уже большая перемена скоро,
А местный бомж по кличке Чародей
Всё ковыряет в ящике Пандоры.
Находит бутерброда эпилог
И крепкой дружбы плавленый сырок.
История опять впадает в миф,
Как бабка древняя в пушистый кокон детства,
Но сентября тяжёлый рецидив
Не признает спасательные средства,
А значит, вечно безработный лапоть
Очередную нимфу будет лапать.
Цветы зла. Б. Мещерский
Холст, масло. 90х80 см.