Медицинский термин «ремиссия» вполне оправдан, как характеристика нашего времени надежд и скорби. То, что общая беда покинет, уйдёт в историю безвозмездно, как при ремисии – ослабление, исчезновение симптомов болезни, – в это верят и этим живут миллионы людей, ныне уведённых (куда?) военным роком событий. Соответственно, тема «психологии изгнанника» всё явственней звучит в современной русской поэзии, возвращая нас к проблематике «потерянного рая» и поднимая вопрос о том, как жить и творить «в поисках утраченного времени». Эдуард Побужанский, проживший в Москве тридцать лет и год назад вернувшийся в родную Молдову, говорит и о персональной одиссее, и об общечеловеческом фатуме – одиночестве в безбрежном времени, если угодно – в абсурдистском его, неизменно ювенильном, по Платонову, море. Мотив смерти становится символом не только мёртвой жизни, но воскресает в таких темах, как «человек и искусственный интеллект» («Я начал разговаривать с котом. / И с радио. А что потом, Алиса?»), «родные и близкие» («Господи, как высоко до небес! / Как же нас мало!..»), «поэтика и судьба» («И к нему, словно дикая птица, / Одинокая книга летит»). Силлабо-тоника вступает в диалог с верлибром, поэт («вся душа нараспашку»), с верой в Бога и в Баха, готов расплакаться перед читателем, «Но не от слабости – / От силы»; и если действительно у каждого умершего, как предсказывает Побужанский, есть право там на один звонок, то всё пока ещё не так скверно. Если бы не «родина внутри. / Она-то и болит, ещё живая…», то, помянем Чехова, «всякому безобразию есть своё приличие», и даже в таком катастрофическом сегодня поэт продолжает писать, а значит жить и «тонким телом, как антенной, / Он ловит вечности простор!». Поэзия Побужанского удивительным образом, при всей тяжести заявленных ею тем, не даёт повода для пессимизма – она преодолевает гравитацию и взлетает. Хотя, будем реалистами, оптимизма в ней ровно настолько, чтобы хватило «на всю длину потёмок».
Геннадий Кацов
ПУГОВИЦЫ
«Вы, русские, всегда всё усложняете, –
вздохнул чешский поэт и переводчик,
закрывая мою книгу.
– Кому сейчас нужны рифмованные стихи?
Разве что детям!
Рифмы сегодня так же нелепы,
как пуговицы на голом теле!..»
Я промолчал.
Мне было неловко признаться,
что в детстве,
когда приезжал на лето
к бабушке,
я любил перебирать
разноцветные пуговицы
в жестяной коробке.
Перламутровые, деревянные, стальные,
разных форм и цветов –
они казались мне настоящим
сокровищем!
Я даже хотел стащить одну,
жёлтую пуговицу со звездой,
чтобы выменять её
на рогатку…
А когда мы с дружком Сашкой
убегали на озеро,
то возвращались домой
только под вечер,
когда июньское солнце
закатывалось за горизонт,
словно большая
красная пуговица.
СТАРУХА
А кошки эти – семья старушья:
Семь во дворе да в квартире три.
Но даже те, кто живут снаружи,
У неё, у старой, тоже внутри.
Утром выйдет во двор и в плошки
То супу нальёт, то молока.
Известно всякой бродячей кошке,
Что пахнет лаской её рука.
Старуха стала почти неходячей
(Ах, ножки! – будто на каждой пуд),
А всё выходила к родне кошачьей –
Кормила, жалела…
Может, врут,
Но говорят, когда гроб выносили,
Кошки в округе всей
Голосили.
РАЗГОВОР
Я начал разговаривать с котом.
И с радио. А что потом, Алиса[1]?
Покрыться мхом и снулым стариком
Поглядывать в окно с тоскою кислой?
Я начал разговаривать с собой.
И рад бы пошутить над этим, рад бы…
Но вышел разговор как ближний бой –
На расстоянье вытянутой правды.
Я начал разговаривать с отцом.
Мы были с ним полжизни не враги ли…
И вот я тут. Седой. С его лицом.
Реву и рву пустырник на могиле.
ЗВОНОК
Каждый недавно умерший
получает право
на один короткий звонок –
чтобы только сказать,
что с ним всё в порядке.
Обычно звонят детям,
реже – родителям,
звонят мужьям и жёнам
(иногда даже бывшим!),
и почти никто
не звонит
на работу,
в церковь,
в больницу,
в собес.
Никто не звонит
на прямую линию с президентом
или экстрасенсу
из известного телепроекта.
Говорят, таких номеров
даже нет в телефонной книге.
Есть только эти:
мама, папа,
сын, дочь,
любимый,
любимая…
БАХ
Когда в меня проникнул страх,
Найдя прореху как проруху,
Откуда-то явился Бах
И фугу протянул как руку.
Меня подхватывал орган
Как музыкальный орган Бога
И нёс к небесным берегам,
И отступала прочь тревога.
Звучала музыка как рок
И в поднебесье уносила,
И я б заплакал, если б мог,
Но не от слабости –
От силы.
СТАРОРОДЯЩАЯ
Пусть говорят «старородящая»,
Но ты-то знаешь: в сорок три
Одно лишь важно – настоящее,
Оно бьёт ножкой изнутри.
Неважно, женится не женится
И как ты до того жила,
Сейчас ты женщина-роженица,
А значит, богова жена.
ОКАЯННЫЙ ГОД
Здесь в окаянном году как в аду!
Если от чада и смрада
Я задохнусь и за грош пропаду,
Так мне и надо!
Больно кричать, но больнее терпеть,
Свыкшись с отчизною бранной.
Да и кому я тут нужен теперь
С правдой орфанной?
Бесы седые в погонах и без
Души скупают обманом.
Господи, как высоко до небес!
Как же нас мало!..
ПЯТНАДЦАТЬ
Предприятие «Росатома» закупило
пятнадцать чугунных бюстов Лаврентия Берии…
Из новостей
Когда закрываются двери
И выключается свет –
Пятнадцать чугунных Берий
Сходятся на совет.
Шпионы засели в «Сбере»,
В каждом «Мак-Даке» – враг.
Пятнадцать чугунных Берий
Решают, кого и как.
Взять бы – да к высшей мере!
В числе неотложных мер…
Всегда у отъявленных Берий
Вальтер[2]важней, чем Вольтер.
Время настало такое –
Как тут уйдёшь на покой!
«Лаврентий, на кой им биткоин?»
«Хрен знает, Лаврентий, на кой!»
Теряя в размере и весе,
Страна оказалась в беде,
Но не допустит диверсий
Бессмертный НКВД.
А в семь, пока тихо и пусто,
В перчатках и с тряпкой хэбэ
Придёт, чтобы вытереть бюсты,
Возможный агент Душанбе.
РОДИНА
Ты говоришь мне: «Родина внутри.
Её нельзя утратить поневоле…»
Но вот опять я просыпаюсь в три
И у окна стою. И чуть не вою.
Не то чтобы мне виделась Москва,
Чьи купола церквей как будто каски,
Я с ней давно не чувствую родства,
Лишь адский холод на могилах братских.
Но на чужбине, что ни говори,
Не обрести вовек земного рая,
Всё оттого, что родина внутри.
Она-то и болит, ещё живая…
ПЛАТОЧЕК
Я маме давно
не читаю стихи:
она всё равно
ничего в них не смыслит.
Как-то прочёл ей
новый стишок,
негрустный почти,
почти весёлый,
а мама даже не улыбнулась.
Вздохнула только:
«Как же болит твоё сердце,
сынок…»
И ещё сильнее сжала
белый платочек
в руке.
РЕМИССИЯ
Он больше не кашляет кровью
И носит бейсболку на лысине,
А на вопрос о здоровье
Всем отвечает: «В ремиссии».
Он верит: ему ещё рано,
Но планы не строит на месяцы,
А проходя мимо храма,
Снимает бейсболку и крестится.
Он хочет уйти из конторы
И написать завещание.
В субботу придут волонтёры –
За рыбками и вещами…
[1]Алиса – голосовой помощник Яндекса (прим. авт.)
[2]Лаврентий Берия носил при себе трофейный вальтер, принадлежавший Генриху Гиммлеру (прим. авт.)