Александра Юнко ушла из жизни пять лет назад. Известная в Кишинёве журналистка, она не ограничивалась рамками профессии – писала литературные эссе, критику, прозаические произведения, много переводила. Но главным делом её жизни, безусловно, стали стихи.
Детство Александры прошло на Пушкина-горке (район Кишинёва), ребёнком она часто играла во дворе дома-музея А.С. Пушкина и поэзией была инициирована с самого раннего детства. Так что в литературное объединение «Орбита» при газете «Молодёжь Молдавии» она попала неслучайно. Главой литобъединения вначале был Кирилл Ковальджи, после – Рудольф Ольшевский, оба известные на советском и постсоветском пространстве поэты. Такое наставничество, а также общение с другими «орбитовцами» не могло не повлиять на выбор дальнейшего пути. Пройдут годы, и вот уже сама Юнко, возглавив Лито, помогает молодым поэтам раскрыть себя. Но это другая история.
Так что же это такое – поэт Александра Юнко? Я не против слова «поэтесса», но не в случае Юнко. Её лирика, чураясь ярко-выраженной гендерности, тяготеет к раздумчивому взгляду-размышлению: «А нашли меня в сумке пастушьей, / на качелях больших лопухов: / я рассматривала воздушный / и нескучный полет облаков. / Воскормил меня заячий хлебчик / и туманец молочный вспоил. / Обучали орешника грешные речи / да потёки бузинных чернил. / До сих пор эти буквицы вслух я читаю / и с душицей дышу наравне. / Розоватый дымок иван-чая / из низины всплывает ко мне».
Молдавия с её холмами, полями, пряными ароматами трав встаёт, словно видение, чуть не за каждым стихотворением Юнко. Взять хотя бы названия: «Чернозём бессарабский», «Долна», «Подсолнух», «Вьюнок», «По Днестру»… А ведь автор – человек городской, откуда у него такая глубинная связь с землёй? Возможно, так сказывалась кровь разных народов, издавна населявших этот край, кровь, что текла и в жилах самой Александры. Но фотографическое отображение реальности автору неинтересно. Чередование горизонтали и вертикали, как те качели, что, унося сидящего на них в небеса, возвращают на землю, чтобы после снова вознести: «…В тумане млечном, поутру / поскрипыванием уключин, / рыбацким счастьем, плеском щучьим / несло нас, сонных, по Днестру. / Исполненные тишины, / плывём в пространстве беспредельном. / Ещё не смыл бросок волны / набросок жизни акварельный».
Многомерность в стихах Александры Юнко присутствует всегда. Простая человеческая история в её изложении вырастает в мини-летопись эпохи (мини – по размеру, не по содержанию). В этом смысле, показательно одно из ранних стихотворений Александры «Мама рубит дрова»: «…Мама рубит дрова, мама рубит дрова, рубит, рубит. / Мама рубит дрова, снова рубит дрова, бьет дрова! / Мама рубит дрова и как будто судьбу свою лупит. / Мама рубит дрова – и седеет её голова. / Разгибается мама и смотрит на белое небо. / Как хватило на жизнь ей таких разрушительных сил: / Поднимать, подниматься, растить без мужей и без хлеба, / Три войны пережить… жить – из скрученных жил! / Скоро стает снежок – на заборе, на липах, на крыше, / Мама, мама растает – и новая вспыхнет трава! / Закрываю глаза и до рези отчетливо вижу: / Мама рубит дрова…».
Каждое стихотворение Юнко – это отдельное пространство, в котором ничего не существует просто так. Слово, ритм, пунктуация, взаимодействуя друг с другом, дополняя, создают единое поэтическое поле. Что касается рифмы – поэт Александра Юнко, отдавая должное силлабо-тоническому стихосложению, также пишет в стиле «верлибр». Ей вообще нравится экспериментировать с ритмом, рифмой, размером, что она частенько и проделывает: «чиркаешь спичкой / у голых губ, / незащищенных папиросой, / так что обуг- / ливается рот / бедный, / бедный, / бедный кислородом».
Временами стихи Юнко, переполненные ощущениями, напоминают сверкающие на солнце мыльные пузыри. Ещё чуть-чуть – и лопнут. И непонятно, то ли жалеть автора, то ли восхищаться подобной полнотой чувств: «Я здесь и сейчас, я сегодня и здесь, / вот-вот уловлю то ли весть, то ли песнь. / Раскрытая настежь, сияет душа, / как ливень, свободна, как листья, свежа. / Но слабенький луч, разрывающий тьму, / летит, как письмо – никуда, никому. / И камень истёрся, и пламень погас, / и время несётся, ему не до нас. / Но греется дымом доверчиво плоть. / О неистребимая праха щепоть! / Сухая вода, золотая тщета / и светом наполненная пустота».
Свет в его метафорическом смысле проходит через всю поэзию Юнко. Как любой другой человек, она, конечно, сомневается, бунтует и отчаивается. Но, будучи верующей, не позволяет затягивать себя земным страстям. Александра прекрасно осознает своё место в этом мире (читай: предназначение) и, как поэт, об этом говорит: «Быть / спичкой в Божьем коробке, / суглинком под Его ботинком, / уклейкой на Его крючке, / горбушкой хлеба в узелке / и луковицы половинкой. / Туманом быть над лодкой утлой, / Днестром, уснувшим до зари, / и глупой камышовой дудкой / с Его дыханием внутри».
К сожалению, поэтических книг у Юнко вышло не так много: четыре за целую жизнь. Но были журнальные публикации, подборки в альманахах и коллективных сборниках, также на литературных интернет-ресурсах.
Последняя книга стихов Александры Юнко под названием «Слова на ветер» была издана в 2017-м году. Вот что пишет в аннотации сам автор: «Рукопись этой книги менялась на протяжении двух десятилетий – вместе с изменениями внутри и вокруг. Четыре прежних варианта так и остались неизданными. Но главная мысль остаётся прежней – выжить в невозможном для жизни мире можно, лишь обретя опору в себе. И как бы ни были бессильны, обесценены и обречены слова, только ими можно выразить всё, чем мы дорожим больше всего. И как бы ни было трудно жить, всегда остаются с нами драгоценные запасы духовности: веры, любви, творчества».
Александра сделала это: под книжной обложкой посредством слов создала целый мир. Там всё, что ей дорого, включая любимых поэтов. Пушкин, Блок, Ахматова, Хлебников – посвящения и стихи с цитатами звучат на уровне бесед с дорогими людьми. Есть и собирательный образ Поэта: подобно Дон-Кихоту, он воюет с ветряными мельницами и заранее обречён на провал. Приговорённая к той же участи, Александра отдает должное его силе духа и по-матерински жалеет: «…Что он может? Не бог, не воитель, / а ботаник и книжный червяк, / обладатель великих наитий / и мудрёных рецептов врача. / Но от этого пошлого китча / нет лекарства и ломит виски. / Он пехоту эпитетов кличет, / он метафоры строит в полки. / И – на штурм нарисованных башен / под шуршанье бумажных знамен! / Но никто не играет за наших, / все убиты, а тех легион.» / «…И потонет бумажный кораблик, / самолётик застрянет в кустах… / Только он, оловянный солдатик, / чуть качаясь, стоит на часах».
До смерти Юнко оставался год, но это известно сейчас, тогда же ничего, как говорится, не предвещало. Между тем в стихах она словно проигрывала варианты собственного ухода: «Когда окно разбито, задувает, / привычный угол на куски расколот, / и по гусиной коже пробегает / великого пространства вечный холод. / Когда окно разбито, режешь пальцы / об острые края, и кровь трепещет, / прощаясь с телом, – плачут постояльцы, / но между делом собирают вещи. / Когда окно разбито, легче бросить / домашний скарб – кастрюли, миски, блюдца, / сбежать в большую праздничную осень, / и не вернуться, и не обернуться». Или так: «Ничего не будет боле – / Тьма, полынь, да смерть, да степь. / Остается в чистом поле / Ждать, прощать и песни петь».
Вот и стихотворение «Проводы», написанное про отъезд друзей, звучит так, словно уезжает сама Александра: «…Всё уже сказано, помолчим, / рот искривляя туго, / как бы из разных двух чужбин / всматриваясь друг в друга. / Поезд ту-ту, уходить пора. / Холодно в лёгком платье. / Пустим по кругу, из горла, / больше не надо, хватит. / Город поблёк и опустел. / Тихо, как на поминках. / Утром встаёшь среди голых стен, / выцветших фотоснимков. / Всё, как всегда, но надежды нет, / разве что ехать следом. / Так нам казалось – всему конец – / тем бесконечным летом».
Даже время года – лето – совпало. Так что никакое это было не предчувствие – точное знание. Оставалось лишь договорить недоговорённое, завершить все земные дела, и дальше в путь, налегке. «Дышу по-русски и пишу на русском, / алябьевский поёт мне соловей. / Ни южный хмель играющего муста, / ни тёмное смешение кровей / не делают меня чужой, исток свой / я распознаю пересохшим ртом. / Прими, земля, и приюти сиротство / и отогрей нечаянным родством».
Но как же не хочется, как тяжко прощаться!
Стихотворение, которое я сейчас процитирую, кому-то может показаться проходным. Есть у Юнко и более значительные и, уж конечно, более горючие. Если сравнивать с живописью, это скорее набросок, сделанный то ли от скуки, то ли шутки ради. Но, что удивительно, подобные зарисовки порой лучше любого тщательно выполненного портрета, ближе к оригиналу. И вот перед нами Александра, умная, ироничная и фанатично преданная Поэзии (именно так, с заглавной буквы). Такой она была, такой пусть и останется в памяти родных и друзей: «Издох компьютер. Масляные стержни / прощально доцарапали «Ichsterbe». / И я бегу, как за воздушным змеем, / за строчкой – не поймаю, не успею. / Глаза закрою, на изнанке век – / шумы, помехи, молний пересверк / и телеграмма: МЕНЕ – ТЕКЕЛ – ФАРЕС / на валтасаров электронный адрес. / Шуршанье слышу. Спорить не берусь, / кто пролетает – ангел или гусь. / Но поднимаю белое перо, / обмакиваю в соль и серебро».