О Нине Косман я случайно узнал в середине 2000-ных, приобретя в книжном магазине антологию на английском языке Gods and Mortals: Modern Poems on Classical Myths (2001), в которой были собраны тексты поэтов ХХ века, так или иначе отразивших, впитавших в себя мифы и поэтику греко-римских мифологем. Составитель этой антологии, двуязычный поэт Нина Косман, писала об этом уникальном сборнике, вместившем тексты Рильке, Одена, Ахматовой, Мандельштама, Цветаевой, Кавафиса, Уолкотта, Стренда и десятков других современных поэтов: «Возможно, именно потому, что мифы отражают структуру нашего бессознательного, каждое новое поколение поэтов находит в них источник вдохновения и самопознания». В такой проекции и на такой глубине (здесь я бы всё-таки добавил к «бессознательному» юнговское «коллективное») имеет смысл рассматривать и поэзию самой Косман. В традиции модернизма, основные идеи которого: мир построен из цитат, в главном приближении – из одной цитаты, а каждый из нас состоит из воспоминаний, как индивидуальных, так и коллективных в бессознательном. Мир и есть что-то вроде голографической вселенской библиотеки – как память. Прежде всего, языка, на котором поэт говорит (в данном случае – языков) и который появился гораздо раньше него/её. А затем уже, в смертной нашей жизни – mortal – это мемории, что есть процесс запоминания и хранения информации в мозге человека и её, информации, отображений голосом, пером, судьбой. В посмертии же, либо бессмертии, как у мифологических богов – immortal – это связь с архетипами, с архаическим поэтическим сознанием («Память сидит. Мне в ней памятны веки, / Закрытые в ночь, как желанья калеки»), когда древние ещё не умели говорить, а только пели, общаясь в духе вокализа друг другом. Удивительным образом, всё это вместе, на уровне интуиций и погружения в семантику речи, в морфологический её состав, существует в поэзии Нины Косман. Да, в традиции Марины Цветаевой, верней, продлевая эту традицию и развивая эту архетипическую риторику.
Геннадий Кацов
* * *
Желтизной подобий –
в наговор смородин:
здесь невинна память
и распутен снег.
Чтобы не сгрустнулось –
на тебе смородин.
Губы – как в помаде,
некуда их деть.
Как от поцелуев,
губы от смородин.
Только не смывай их!
Выкупай в снегу.
Вот тебе и буря
в чашке ли, в стакане ль.
Горсть таких смородин
ладить на стихи.
Только б не остыли
ото сна и бреда,
липкою гурьбою
ложась на писчий лист.
Да что листу до ягод!
Пусть даже и подобий!
...Сон на сон меняя
и губы – на стихи.
* * *
О, поскользнуться на ровном месте,
Выругаться и уткнуться
В пресную кожу домашних предместий
И в двуедушье уютца!
В двуешествие двух шасси
Приземлиться не могущих – врозь.
– Не спотыкаясь всю жизнь идти,
Цедить житиё не брось!
– Погоди! – мне кричат. – Погости!
Закончи свой скользк геройски!
Но я в двуешествии двух шасси
Третьим верчусь колёсиком.
* * *
Чтобы кровью поля не кропить –
Стройте виселицу.
Зачарованным легче на смерть идтить
В святой день месяца.
Головки сперва чтоб – долу, потом – долой!
(С головками – тяжко.)
Начинить их чушью, любой божбой:
Была б упряжка.
А кто отражался в чужих очах,
Тому будет худо!
Ишь, воду жизни крадёт чужак –
Орошать иуду!
Шёл по долинам-где-свет-не-погас...
- Всё шёл бы да шёл бы!
А рядом с долиной – зачарованных казнь,
Божбою – пó лбу.
* * *
Встал – горой,
а над ним – пожар,
а под ним - водой
проплывает шар
земной – к земле:
что ж, лети во мгле
стрелой – в свою жизнь
вне любви отчизн,
от любви к себе,
по живой воде
проплыви весь шар
и раздуй пожар:
среди всех – один,
исполин
быстрин.
* * *
Так когда-то шипел огнём
Голубой свет, голубой.
Так когда-то от ночи дрём
Дни шли гурьбой, гурьбой.
Так когда-то песню тянул
Один молодой испанец.
Так, качая над ним сосну,
Солнце пускалось в танец.
Так когда-то была одна,
Одинокая, как испанка.
И шумела над ней сосна,
Зеленела за ней полянка.
Так когда-то из нужных слов,
Как цветок, стих вырастал.
Голубым отсветом снов
Под сосною той танцевал.
* * *
Если б я с Вами векáми равнялась,
Была бы я ворохом льдин,
И ливнем проснувшись,
На вас просыпаясь,
Я б сыпалась долго –
Пока бы вас в стынь,
В синеющий стык
Туго-душных ветров
Не ткнула бы, череп тягучий дробя,
И синью своей восславясь;
Пока бы не взвизгнула суть жития:
Я стану, умаясь,
Всем тем, что от веку мне было нельзя
* * *
Господин мой разум,
Ты болен: грипп.
Напрягся разом,
И вот, охрип.
Госпожа усталость,
Закрой глаза.
Осталaсь малость,
Осталось – зря.
Господа вы судьи
Всех дум и чувств,
Воздать вам в сути
Я повинюсь.
Госпожа усталость,
Раскрой глаза,
Узри же радость:
Все чувства – за.
ЗЕЛЬЕ
(Написано в 15 лет в Нью-Йорке)
Я не знаю, кто была эта
С глазами серны женщина в сером,
А ходила я к ней за советом
Чтоб узнать, как готовить зелье.
Листвы прошлогодней ворох,
Анисовой водки бочку,
Да сердца больного шорох,
Да слов непонятных строчку.
Чародейка она чудная!
Её зелье мне было не впрок.
Я ушла, её упрекая.
Она стояла у серых ворот.
Серая кошка тёрлась
О серое платье её.
В серых глазах её – жёсткость.
В голосе её – стон.
Ей я простить готова,
Но как мне беду унять?
Непонятное её слово
С зелья чуднóго снять?
Отныне мне будет сниться
Серый её покой.
Серые её птицы
Кружáт над моей головой.
Я в заклинанья не верю,
Зачем я ходила к ней?
Но вновь в этот час осенний
Стучусь в её серую дверь.
Листвы прошлогодней ворох,
Анисовой водки бочку,
Да сердца больного шорох,
Да слов непонятных строчку.
– Ах, нет! – я Серой кричала,
– Моё сердце и так болит,
Я только сейчас начинаю,
На что мне сердцá чужих?
Чародейка глядела мимо,
В серых подтёках окно,
А мне так хотелось диво
В её сером увидеть шато!
Вновь я ни с чем уходила,
Мне снова мерещились сны.
Серой землёй могильной
Засорены мои дни.
Чародейка моя премудрая!
Разъясни значение слов.
Как скажешь, так делать буду,
Лишь серый открой засов!
Раскрылись со скрипом двери,
Я в серый вошла покой,
И не было чародейки
Впервые рядом со мной.
С тех пор я в серых хоромах
Так и осталась жить.
Мóй теперь – серый ворон
И кошки той серой прыть.
Серая кошка трётся
О серое платье моё.
В серых глазах моих – жёсткость,
В голосе моем – стон.
Если придут за советом
Чужие грустные дети,
Я им приготовлю зелье,
Грусти их не заметив.
Листвы прошлогодней ворох,
Анисовой водки бочку,
Да сердца больного шорох,
Да слов непонятных строчку.
СТИХИ О ДЕТСТВЕ
1.
Пирог был круглый.
Посерёдке – полый
С орехами, ванилью, и упругим
Изюмом. Тот Новый
Год годами вспоминая,
Его я вижу. Подъедала,
Начиная с корки – по утрам,
Когда и воздух в нашей кухне спал.
Выуживала клад – орехи (ам и ам).
Он в потолке стоял –
На самом холодильнике.
Тащу к нему чуть пьяный табурет.
И к жизни жёлто-сдобному светильнику
Тянусь на холодильник-постамент.
И мама с бабушкою, встав,
Не очень-то меня ругали,
Завидев детище своих стараний
Искромсанным, как всё,
Чего касался детский нрав.
2.
О каше малаше и пр.
С подругой Машею
Молились – малярами стать.
И грязью – кашею
(Малашей)
Заборный бок мы крыли –
И опять
По крытому – всё краше.
И помню – снег был разноцветный
Разнó-зелёный, красный, синий.
Звал час обыденно-обедный
(Вредный),
Уже в желудках таял иней.
Мы леденец сосали снежный.
То зяб, то обжигался рот.
Чтобы потом совать прилежно
Туда ж котлеты и компот.
3.
Котлеты, сваренные крылья
И всю мясную камарилью
Все щи и овощи и прочье
Любила очень я не очень.
Лишь выйдет бабушка иль мама
(«за папу» ложка и «за маму»)
Из кухни – как уж я волчком
В уборную. Из-за щеки – толчком
Валю
В толчок
Еду.