Вокруг царственный август – необычно жаркий и сухой. Канун сентября, а днём кажется, что ещё июль. Но темнеет раньше, грядущая осень напоминает о себе острой утренней прохладой и пока ещё слабым горьковатым запахом чуть подсохшей листвы. Неожиданно ощущаешь, что тебе уже крепко за пятьдесят, а ведь всё было так недавно, вчера или позавчера – лето, дача, школа. Словно в руках – старые письма и фотографии из дальнего ящика письменного стола, из той родной петербургской квартиры, где давно уже бываешь только наездами.
Звучит претенциозно и банально? Что поделать – наверное, подобные ощущения бывают у всех, но далеко не всем удается их сформулировать и передать другим людям. Мне повезло – подборка стихов Владимира Гандельсмана «Воздух пространств живых» из №44 журнала «Эмигрантская лира» очень точно легла на это настроение и помогла осознать его.
Открывается окно в давнее лето:
где я вырос сказать где я вырос там окно распахнуто и на вынос занавеска тюлевая как парус полощется на ветру
Крепость, символический центр дома, нить к предкам – старинный буфет:
за буфетным стеклом как в рамке вкруг графина хрустальны рюмки двадцатипятимилиграммки чуть войдёт кто они звенят где я вырос я вырос в замке
Как и положено родовой твердыне, буфет хранит в себе сокровища: бинокль, перочинный нож, саму память – и возвращает их стоящему перед ним постаревшему мальчику:
чёрно-белое фото – третий «а» или четвёртый «б» – мы в конверте, в ящике, я хочу к тебе – чук и гек, отцовские письма с фронта – я вернусь, у нас будет сын – я смотрю в буфет – вижу сына отраженье в стекле, он один – нет ни матери, ни отца – там на дне нотный лист, сонатина – я учил её без конца
Да, занятия музыкой приличествуют мальчику из интеллигентной ленинградской семьи. Но они никак не отменяют простой радости лета, свободы, каникул:
ты проснёшься в утренней истоме – длящийся неслыханный неимоверный день – ноги в чернозёме – босиком к реке
Храм этой летней радости, святая святых, начало и конец неимоверного дня – веранда:
это завтрак, это утро – опрятна и прозрачна она, не оспоришь свет её – как мне слово в три слога отрадно! – дрожь в три слога её виноградна
Но сквозь эти образы потерянного рая, близких и любимых лиц проступают грозные призраки прошлого и тревожно-манящие видения будущей взрослой жизни. Прошлое является в виде неизбежных для культурного взросления в Ленинграде 60-80 годов отсылок к войне и блокаде (Воронья Гора, Дудергоф) – и к поэтическому универсуму Серебряного Века, разметанному революцией (Царское Село и трагические тени поэтов). Будущее – поднимается по лестнице вместе с новогодними гостями старшей сестры (к слову, напоминающими ахматовских ряженых):
их шёпоты – их шапито – их танцы, их шелка, вельветы, ситцы – ещё никто не вышел, не ушёл – ещё встречают они январскую зарю – мне девять лет – меня не замечают – я зачарованно на них смотрю
И вот уже вполне взрослый ленинградской мальчик, ставший большим поэтом, оглядывается на уже пройденную часть своей «дороги к морю», ведущей, как это принято у поэтов, через лес. Взгляд его – в меру сумрачный и скептический, каковой и подобает иметь человеку, видевшему жизнь с самых разных сторон. Но в этом взгляде – не только скепсис, но и надежда, благая весть для читателей:
вспыхнет и любовь, и мысль счастливая, мысль простая вспыхнет как ей хочется – как небесный свод, неисчислимая – мысль, что это никогда не кончится –
Андрей Яшин, бизнес-консультант (Россия, Москва)