Сразу предупреждаю – я не рецензент и даже побаиваюсь этого слова. Поэтому решила кинуться в бездну и – не выбирая – написать даже не «взгляд и нечто», а просто нечто на первую попавшуюся поэтическую подборку. И ею оказалась «До свиданья, первая любовь» Елены Толоконниковой («Эмигрантская лира», № 2(38)/2022).
…Но в результате у меня получилось «нечто» не про всю подборку, а только одно стихотворение – «Одиночество – наглая тетка». Остальные стихотворения можно смело назвать очень женскими, причем традиционно-женскими – и тематически, и интонационно: трепет первой любви, восторженность, мысли о предназначении женщины (образ «матрешки») и т.п. Также можно сказать о реалиях позднесоветского времени в этих стихах – но этого вообще много в современной поэзии: взять хотя бы сборник «Здесь и там / Там и здесь» поэтессы из Эстонии Doxie (Татьяны Сигаловой).
Однако мое внимание привлекло именно «Одиночество – наглая тетка». Потому что, прочитав его, я сразу вспомнила один французский текст – а именно «La solitude» («Одиночество») французской поэтессы и певицы Barbara. В обоих стихотворениях Одиночество – женщина (во французском к тому же это слово – женского рода); в обоих оно (она?) вхоже в дом уже неюной героини; в обоих оно незваная гостья…
Но в тексте Толоконниковой Одиночество – существо надоедливое, скучное, но совсем не опасное и даже временами уютное и полезное… в сущности, троюродная тетушка, приживалка. Это подчеркивают и всяческие бытовые детали, вроде того, что эта «тетушка» «вышивает и вяжет гобелены». На таких тетушек можно иногда сердиться, но нельзя гневаться.
В песне Барбары всё намного трагичнее. В «Одиночестве» (или «Подруге одиноких», как перевела это название Маня Норк) Одиночество откровенно страшно. Это враг, «мразь», которую посылаешь к черту, но она приходит вновь. Оно откровенно уродливо, с выжженным дотла взглядом. Оно не просто меняет привычный уклад жизни и налаженный быт, как у Толоконниковой, а рушит мироздание. Одиночество здесь – не элегическая грусть по прошедшей юности; это оплакивание ее, траур по ней… может, пока и не смерть, но самые близкие подступы к ней. То, что твердит о мертвых любовях – и о мертвых, «проклятых», пусть и лже-поэтах («лже-Рембо» и «лже-Верлены») [1]. В тексте Толоконниковой отношение к Одиночеству – это данность… оно приходит, уходит, потом опять приходит… У Барбары же героиня пытается бунтовать, трепыхаться («Я хочу сказать “Люблю я“, умирая от любви»). Одиночество объясняет ей всю тщетность этих попыток – буднично, и в этой будничности и есть весь ужас. И женщина покоряется… но это не тихое смирение, как у героини Толоконниковой, а полная сломленность… после которой остается ничто, то самое Одиночество – но не милое, домашнее, а единственная реальность, не оставляющая места для чего-либо еще… В последнем куплете Одиночество – лучшая подруга героини (а может, и больше, чем подруга): «Шею обхватила твердо, на колени улеглась»...
(В конце вдруг захотелось поставить что-то вполне заезженное – типа «Вот и встретились два одиночества». Но такие одиночества никогда не встретятся. Уж очень они разные)
Алёна Зоилова, литератор (Эстония, Тарту)
[1] Цитаты приведены с любезного согласия Мани Норк. – Прим. А.З.