Свет лазурен

Юлия Елина писала о себе («Сетевая Словесность», 2012): «Люблю Свободу, люблю ясность мыслей, люблю эту планету, как любят её дети, ежечасно узнавая что-то новое...». Думаю, Юлия может повторить эти слова и сейчас, через 12 лет. Камчатка, Тобольск – такой «географии» можно только позавидовать, это как путешествие вслед за Солнцем. Детские воспоминания, обращения к героям картин, плач по срубленным клёнам, любовь и печаль – стихи Юлии порой грустные, но в них всегда остается место свету, надежде. Ибо «Жизнь побеждает смерть по закону, писаному не нами».

Дмитрий Легеза

К КАРТИНЕ Ч. СПЕНСЛЕРА «ПУСТОЕ КРЕСЛО» 

Тихие страсти семейного быта: 
Лёгкие ужины, долгие книги. 
Всё это было, но не позабыто. 
Нет никакой долгосрочной интриги. 
 
Кутает сумрак неубранность комнат. 
Если бы жизнь в этом доме воскресла, 
Ты бы вошла со свечою и томно 
Села в любимое кресло. 
 
Бархат зелёный, как яблоко «гренни» 
Помнит тепло твоих рук и лодыжек, 
Ты забиралась, поджавши колени, 
Ты напевала о чём-то чуть слышно. 
 
Господи, я не умею молиться, 
Там, в небесах, хорошо моей Энни. 
Может быть, ей не единожды снится 
Кресло пустое в цвет яблока «гренни»? 


«СОБАКЕ, ОХРАНЯЮЩЕЙ РЕБЕНКА, С КАРТИНЫ М.О. БУНЬЕ» 

Что, осторожная душа, 
Не спишь и молча смотришь в двери? 
Что созерцаешь неспеша. 
Чему не веришь? 
 
Не веришь долгой тишине 
Застывшей в отблесках заката. 
Но не доверишься и мне 
Аристократу.  
Пока младенец дремлет, ты 
Убережёшь его от мрака. 
Непостижимой красоты 
Моя собака. 
 
Собачьей верности зарок –
Любовь и только. 
Сколь же я должен за урок?
– Нисколько.
 
 
* * *

Свет лазурен. Ты достигаешь дна.
Сон на исходе. Пора обратно.
Просыпаешься выдавленным из сна.
Обессиленным, выбеленным стократно,
Точно крахмальная мамина простыня.
На кровати сядешь. Очки наощупь
Ищешь, находишь не сразу, себя кляня.
За окном закрытым ветра полощут
Облака – подобия сказочных субмарин. 
Между небом и морем вытерты все границы
«Я соскучился, море» – лучше б не говорил,
Произнесённое страстно желает сбыться. 
Сделаться явью, вывернуться из сна. 
Больше ни слова, больше, молю, ни слова.
Делаешь вдох, и тебя накрывает снова
Жаждущая движенья неистовая волна.


* * *

Посередине осени, когда
Октябрь набирает караулы
Из сломленных, но чёрная вода
Реки ещё не спит, сверни в проулок.

Шагай по грязным улочкам. Иди
Закутан в шарф, печален и простужен.
Немых скитальцев будет пруд пруди
Навстречу отражаться в тёмных лужах.

Себе подобных узнавай «на слух»,
На гулкий призвук, отнесённый ветром:
Флейтист в ночи играл часов до двух,
Дыхание на звук сжигая щедро.

 
* * *

Из созвездий родинок её
Единственной карты не составляй.
Проходи по ним снова и снова.
Сначала ладонями чуткими, а потом
От волнения чуть дрогнувшими губами.
Всё, что будет с вами – 
Таинство,
Заключённое в древний обряд, без слов.
На обрыве выдоха, на перекрестье вдоха
Обними её крепче, собою её укрой.
Не существует времени там, где двое
Слиты – нотой одной, звучащие в тишине.
Обладая ею, обретаешь себя и миръ
Заново. И, как ребёнок, плачешь...


* * *

Из сумки вылезают макароны
И за стеной уборная журчит.
Трагедия? О, если бы

И. Бродский
 
Забиты коммуналки малых душ
Унылыми и праздными жильцами.
Героями для маленьких трагедий,
Но чаще всё же фарса и бурлеска.
Вот Жадность, Чванство, Мелочность и Трусость
Совместно оттеснили Совесть к стенке.
Она зажата в угол, неподвижна.
Стоит и не рискует шевелиться.
А утром не подымется с кровати 
Делам предпочитая летаргию.
В иных, сокрытых богом, комнатушках
Расчёсывают волосы друг другу
Сплетая руки и врачуя сердце,
Любовь и Нежность, Верность и Надежда.
Мы, каждый, селим тех, кого взрастили
Внутри себя. Обсчитывая метры
Жилплощади с балконом и уборной,
В которой всё никак не перестанет
Журчать бачок со сдвинутой прокладкой. 
А вызовешь сантехника, так снова –
Журчит. И нет конца кухонным войнам.


ОТЦУ

Помяни, как звали упрямую дочь твою –
Гулкую кровь твою, шалунью твою.
Прошепчи одними губами: «доченька, я люблю,
Столько лет люблю, мучаюсь и люблю».
Нет ни локона, нет ни куколки, ни волчка.
Фотографии в редких письмах от бывшей твоей жены.
Моей матери. До чего же она тонка, с волосок тонка
Эта нить меж отцом и дочерью, если они обижены.
Ни обиды, ни ревности нет к сыновьям твоим –
Тополям твоим, лучшим твоим ветвям.
Помяни, как звали, когда окажешься там.
За чертою там,
За пределом
земной
любви.


МОНОЛОГ МУЖЧИНЫ

– В моём однокомнатном сердце – тесно. 
Здесь не ужиться двоим. 
В нём проживают лишь ветра песни
И сигаретный дым. 
В нём только так: умереть-воскреснуть
Утром воскресным седым.
Есть только комната. Мало места 
Страстным крикам
Твоим.


ПОЮЩЕМУ

Мелодия.
Гармония.
Гортань
И мягкие податливые связки.
Да, эта плоть сама рождает звук!
Трёхслойный ряд из рыхлых алых тканей
Становится волшебным инструментом.
Поющий сам является орга́ном
и органом.
Так дух его и плоть
совместно резонируют друг в друга,
Осваивая эту тайну тайн.
Мелодия.
Гармония.
Гортань.


КЛЁНЫ
 
Я ещё не проснулась, а иву уже пилили. 

Мария Александрова
 
Переживать смерть дерева, как кончину близкого 
Кто-то счёл бы нелепым. 
Помню, как в конце пятого курса мы готовились в аудитории к экзаменам 
Но, заслышав звук бензопилы за окном, высыпали во двор 
Не дожидаясь окончания консультации. 
Пилили наши клёны. 
Нет, не те, пятипалые, к изобилию которых привыкли в центральной России. 
Наши, ясенелистные. С семенами – «вертолётиками». 
Наши, стучавшие в окна второго и третьего этажей 
Бывшего здания мужской классической гимназии.
Встречавшие нас у входа,
Разделившие с нами радостные «отлично» и фейеричные «неуды». 
Мы, пятикурсники, как школяры галдящие, наперебой нестройно требовали: 
«Не трогайте!» 
В ответ рабочий поднял спил клёна 
И двумя руками раскрошил его без усилий. 
«Прах, труха! – посмотрите сами, на чём только держатся, непонятно». 
Мы долго не расходились. 
После, обессиленные, побрели кто в общежитие, кто домой:
Завтра экзамен. 
Утром у крыльца нас никто не встретил, никто не благословил. 
Только щепки, которые не успели убрать рабочие, напоминали о вчерашнем 
Убийстве? Санитарной очистке? Поруганной памяти? 
Двадцать лет спустя спустится мне в волосы 
«Вертолётик» кленовый в янтарно-солнечном сентябре. 
Улететь не захочет, зацепится, защекочет. Поймаю его в ладонь: 
«Ты ли это, потомок академических клёнов?» 
Жизнь побеждает смерть по закону, 
Писаному не нами.