Понимание призрачности времени возникает по прочтении «Эмигрантской лиры». Помните, как у Н. Бердяева? Нет прошлого, нет будущего и настоящего… Так и тут. Я читаю воспоминания Н.К. Прихненко о её работе в редакции «Русская мысль», следом за ними – стихи Марины Гарбер и Ларисы Подаваленко, а потом – статью о современном сетевом поэте Вере Полозковой, и ловлю себя на мысли о вневременности литературы. Во всяком случае, материалы, собранные под обложкой «Эмигрантской лиры», убеждают меня в том, что время – всего лишь иллюзия. Вот В. Головин чеканит: «…Вчера мы убивали время, теперь в безвременье живём». Андрей Рево сетует: «…тихо падает время», и вдруг у Галины Погожевой в статье «Благодарная память (Илья Рубин)» под рубрикой «Творческий портрет» нахожу эссе самого И. Рубина «Два стихотворения» («Бесы», Пушкин, 1830; «Фаэтонщик», Мандельштам, 1931). Вот так запросто, насквозь – век девятнадцатый, двадцатый, двадцать первый… Это ли не подтверждение моих мыслей о призрачности времени? Думаю, что высокая степень творческого раскрепощения, искренности и бесстрашия представленных текстов приводит к этому ощущению. «Почему бесстрашие?» – спросите вы. Авторы не боятся быть обыкновенными людьми, людьми из толпы, умеющими «не отрывая себя от земных корней, в небо врасти, собой обнимая воздух…» (любимая мною ещё по «Рифме.ру» Надежда Жандр). Здесь нет декларирования собственной исключительности, как писателя, несущего знак принадлежности к общемировой культуре, нет кичливого афиширования собственной близости к великим мира сего. А есть здесь ни на что не претендующие, но этим и ценные, откровения. Просто и обыденно – о царских наследниках, о поэтах серебряного века, о сегодняшних авторах, поэзия метрополии и диаспоры, проза и переводы – во всём безыскусственность и особая искренняя лёгкость. В этой простоте и лёгкости столько человеческого, тёплого, живого, что «…блошиный быт нам кажется безмерным, а вечность помещается в карман…» (Александр Сидоров).
Почему так получилось, что каждый из шести, доступных для прочтения, номеров журнала в той или иной степени касается времени – непростого, парадоксального и загадочного свойства нашей жизни? Специально ли Александр Мельник добивается такого эффекта, или случается всё само собой, но результат потрясающий. Погружаешься в журнальную суть, и на душе становится страшно и весело. Словно неведомо как в руках оказались волшебные часы, останавливающие и ускоряющие течение жизни, и ты можешь повлиять на движение стрелок, однако стоишь, заворожено уткнувшись в циферблат, и даже дыханием боишься потревожить их ход… Вот так стоишь, улыбаешься и не дышишь. Написала и одёрнула сама себя: «Не слишком ли пафосно излагаю?» Вовсе нет. Истоки найденного «Эмигрантской лирой» стиля вневременности, мне понятны. Эмигрант, охраняя в душе тепло и образ того родного дома, бережно относится и к родной литературе, олицетворяющей это тепло. Он, по каким-то непреложным, общечеловеческим законам, независимо от отношений к режиму или государственно-чиновничьему аппарату, чувствует корневую, глубинную связь с литературой и культурой Родины. Эта связь и рождает внутреннюю ответственность за качество и, если можно так выразиться, лад журнала.
Единственное, чего мне не хватило в «ЭЛ», это изображений авторов, будь то фотографии или рисованные портреты¹. Хочется увидеть лица людей, чьё творчество заинтересовало, вызвало к разговору, побудило к написанию вот этого отклика, очаровало или покорило меня.
Марина Сычёва, поэт, прозаик, эссеист (г. Рыбница, Приднестровье).
[1] Фотографии авторов публикуются в сетевом варианте журнала (в разделе «Авторы»), но не публикуются в бумажном. – Примечание главного редактора.