Поэзия метрополии

Автор публикации
Никита Туманов ( Россия )
№ 3 (7)/ 2014

Стихи

ДЕБЮТ

 

Поэтика Никиты Туманова – это зрелый, точно интонированный, эмоционально насыщенный регулярный стих. Смыслы в стихах Туманова внятны и значимы, слог преимущественно нарративен, тезаурус разнообразен и богат. Словом, с радостью представляю талантливую, проникновенную, умную, отмеченную чувством меры и, главное, совестливую поэзию начинающего автора.    

 

О. Г.

 

* * *

тот, кто внутри меня ещё живёт,
храня слова на кромке острой бритвы,
давно не бог.
и жизнь его не мёд.
а поле битвы.
и если он мне диктовал стихи,
а я порой записывал от скуки,
то я прощаю все его грехи
и отпускаю жизни на поруки.
 
не лги другим, да и себе не лги,
ведь в этом нет ни чести, ни отваги,
беги, мой мальчик солнечный, беги
по белым травам ждущей строк бумаги.
беги, не глядя в прошлое, пока
твой жадный взор не выжег атмосферу.
беги туда, где горечь с языка
ещё не ранит нёбо, небо, веру.
пока не разложился по слогам
твой юный мир и не сложился новый
беги легко!
дорог твоим ногам!
и силы – слову!

ПОВИЛИКА

В маленьком домике с окнами на восход Ева жила уютно, но одиноко. Варила варенье, закатывала компот, растила цветы повилики у самых окон. Когда же соседи смеялись: «Пустой сорняк!», она защищала цветок от такой крамолы, и отвечала: «Ну, что же, пускай и так. Зато его любят жаворонки и пчёлы». Встречаясь с животными, птицами и людьми, да что там с людьми, с зелёной болотной жабой, она говорила: «Здравствуйте, мон ами!», и наклоняла голову в шляпке набок. Люди, шутя беззлобно над ней, никак не понимали, такую пойди, пойми-ка! Кто-то прозвал, мальчишки, наверняка, но подхватили прочие «Повилика».

А ночью, когда дневной унимался ор и только цикады выпиливали пассажи, Ева садилась за стол у окна во двор и поджидала, что тишина расскажет. В небе, от лунной пыли совсем сухом, звёзды кружились в танце, сойдясь цепочкой, и проливались струйки её стихов в чистые заводи выбеленных листочков. Строчки ложились искренно и легко. Только она могла им назначить цену. И подрастала стопка черновиков на подоконнике, ставшем её вселенной. Так вслед за золотом осени выпал снег. Стёкла оконные взялся мороз узорить. Свечка мечты горела в её окне, словно маяк для весны, прилетевшей вскоре.

Ну, а когда грачи прокричали март, Еву в саду лежащей нашли мальчишки. Доктор сказал спокойно: «Простой инфаркт. Чуть бы пораньше… теперь уже поздно слишком…». Кто-то заплакал, а кто-то шепнул: «Пускай будет земля ей мягче её перины». Капала воском свечки на грудь тоска, даже привычным к смерти сгибая спины. В комнате было суетно и темно. Взрослые говорили, шумели дети. Тот, что был ближе других, распахнул окно, чтобы душа взлетела, как южный ветер.

Её выносили четверо мужиков с серыми лицами, впрочем, почти безликих. И осыпались листья черновиков в осиротевшие поросли повилики…

    

 

Анна Корнышева. «Тишина».


       
 
 
scholasticus
 
ночь наползала от востока,
толкая вечер в горизонт,
а я сидел, расправив зонт,
и слушал...
 
в трубах водостока
мазуркой тешилась вода...
тончала тень в угоду мраку...
старик, гуляющий собаку,
привычно шаркал в никуда...
и пёс, хозяину под стать,
вздыхал под дождиком уныло...
и, видно сердце неспроста
во мне открытием заныло:
 
как жизнь безбожно коротка,
и ограничена свобода
предельной мерой поводка
в руках другого старика,
что нас гуляет с небосвода.
 
 
ЗАКРОЙ ГЛАЗА

Всё реже манят дактиль и хорей.

Всё чаще жизнь обветривает губы, когда в уют своих гиперборей влекут меня безумные суккубы. Души моей пустые невода давно не знали солнечного света. В глазах моих, в словах моих – вода. И всё-таки гнетёт меня не это. Он говорит: «уверуй – будешь свят». Он говорит: «приди и будешь вечен». Но, если я своей виной распят, то, значит, и платить за веру нечем. На всё, что мне отпущено – табу. И нет давным-давно былой отваги. И надо ли писать свою судьбу на выцветшей от времени бумаге? О, Господи, прости мне этот грех: самим собой неправедно оболган, обманывая каждого и всех, я жил в чужих обличьях слишком долго. И бремя одиночества – итог. Хоть весь я, как и прежде, нараспашку...

на кухне чайным духом кипяток исходит через тонкий носик в чашку...

Закрой глаза.
Не думай обо мне.
Читай мои стихи по зову крови.
Меня здесь нет.
Меня здесь больше нет.
Я только звук в тобой спасённом слове...
 
А МАЛЬЧИК СЛУШАЛ ТИШИНУ
 
кренилось небо перед сном
над морем рано.
и солнце падало на дно
кровавой раной.
и горизонт скользил по дну,
и нитью рвался…
 
а мальчик слушал тишину
и с ней сливался…
пытаясь боль остановить
на грани мрака,
он задыхался от любви,
кричал и плакал,
у бога милости просил
и сил у беса.
но бесу дать на чувства  сил –
без интереса.
и бог его не замечал –
лечил колени.
 
а день кончался и тончал,
тянулись тени…
 
 
КОКЛЮШКИ
 
У кровати, в синей кружке
муха дохлая на дне…
 
Головою на подушке,
а глаза небес синей –
кружевница…
И коклюшки
между белых нитей в пляс…
Не компьютер.
Не игрушки.
А коклюшки!
Вот те раз!
Что ты девочка,
шутница?
День пришёл вослед заре.
Побежали веселиться
с пацанами на дворе.
Лето.
Солнце.
День прекрасный.
Не валяйся в тишине.
Хочешь, побежим кататься
на тугой речной волне.
Хочешь, поиграем в прятки:
«Эни-бэни-рики-бум!»
Не скучай в своей кроватке.
Побежали!
Ну же!
Нууу!..
 
…В тёплой маминой ладошке,
что легла мне на вихры,
запах хлеба и окрошки,
лука, солнечной жары.
И чего-то там такого,
что почуять нелегко…
Пахла так вчера корова,
и парное молоко.
Я ладошку взял руками
и щекой прижался к ней...
Подарю зайчонка маме,
что играет на стене…
 
А в кроватке пляшут нитки.
Стук коклюшек звонко зол.
«Помоги-ка мне, Никитка...
Накрывай к обеду стол!»
И на кухне тихо, вроде
прошептала: «Вот беда!
Настя бедная не ходит.
И не сможет!
Никогда!»
 
«Тили-тили-трали-вали»
Зашумело в голове…
Я ревел на сеновале,
как ни разу не ревел.
Этой девочке усталой
за её святую грусть
жизнь дала так мало…
Мало!
Мол, жива ещё и пусть!
Только плакать и молиться.
Да ещё плести узор.
Потому у кружевницы
так глубок и светел взор.
Чёрт возьми такую правду
от которой боль сильней.
 
– Мама, велик мне не надо…
Ты купи компьютер ей.
Посмотри,
ведь и подружек
у неё в деревне нет.
Мама, милая, не нужен
мне теперь велосипед.
Мы, когда домой уедем
я ей в аське напишу:
«Настя, вот и я!
ПревеДек!»
 
Мама…
Я тебя прошу…