Мне не раз доводилось утверждать, что женщины в исповедальной лирике превосходят мужчин мужеством открытости и незащищённости. К Рите Бальминой это утверждение имеет прямое отношение. Она бескомпромиссна в своих сюжетах и темах, что вызывает чувство уважения к позиции автора. Но чувство уважения в восприятии художественного текста – довод малоубедительный. Поэтому и дорого с читательской точки зрения, что тексты Бальминой затрагивают эмоциональную сферу сознания, побуждают к сопереживанию, тревожат и отзываются болью. Потому что перед нами художественное воплощение мысли и чувства. Потому что перед нами – поэт.
Д. Ч.
* * * осипший голос дребезжит пиндос кацап хохол и жид на злобный микрофон слюна ну на хрена сначала ложь казённых рож но к ним нельзя и их не трожь под ацким сотоной страна потом война бежит матрос бежит солдат рабочий тащит банкомат на площадях аж до отрыжки горят покрышки пылает братской дружбы склеп ты брат оглох или ослеп в бронежилете перебранки айда на танки прощай мой незаконный брат нам не откроют райских врат и врать не стану мы не братья долой объятья. потомки не найдут в золе когда не будет на земле границ и виз и прочей дури концов культуре мы были как один народ но сделалось наоборот РОЖДЕСТВЕНСКОЕ ПОСЛАНИЕ К АНГЕЛАМ 1 Мой ангел, я тебя любила – И потому не родила. Слащаво тает пастила В слюнявой полости дебила. Он походя плюет мне в душу, Потом уходит на носках, Чтоб ангел, сизый от удушья, Зашёлся на моих руках. 2 Но бывает ещё больней: Жмут жгуты до сизых полосок – Это зверем взревел во мне Недоскрёбаный недоносок. Он породой не вышел в знать. Смою с рыльца пушок пыльцы, Раз его не желали знать Все родные его отцы. И не выросло ничего На бифштекса кровящей ране. Это я кромсаю его В разухабистом ресторане, Где ухой от заморских тун Шатко выстелен пол пологий. Околеет совесть-шатун Вдалеке от пустой берлоги. 3 Мой ангел сизый, голубь сизый, почтовый... скорый... электричка, ведь у тебя была сестричка: горячий ком кровавой слизи... 4 Мой голубь сизый, почтовый, скорый Глядит на землю небесным взором, Перелетая державу ту, Где Волга впадает в кому и нищету, А в Каспийское (о чем не писал Расин) Закачивают керосин. 5 Смотрит сизокрылый мой Из-за облака домой: Сквозь протёкший потолок Видит клок семейных склок. Видит маму, видит папу, Видит: кошка лижет лапу. Это значит: будут гости Веселей, чем на погосте. Это – пойло, это – жрачка, Это – винт, а тут – заначка. Это вовсе не гестапо Убивает маму с папой. P.S. Я кружусь в танце, в большом хороводе со своими нерождёнными детьми... БАЛЛАДА О ГОНЧАРНОМ КРУГЕ Гончарный круг вокруг земной оси Вращается в небесной мастерской. Останови его, затормози, Толкни против движения рукой. Пусть перекрутит часовые стрелки Обратно – до времён мастеровых Богов со дна таврической тарелки И в керамические кармы их. Пусть он вернёт меня во времена, Когда была необожжённой, ломкой Пустышкой глиняной. Керамикой больна, Я с ним жила рабой и экономкой. Гончарный круг: по клинкеру клинок Скользил в руках, как детородный орган У грязного жреца меж ног, А жрец был зол, затравлен и издёрган. Он заливал лазурные глаза Галлюцинаций глянцевой глазурью, И жгучая тягучая крейза Его колесовала дурью. Он смерть вертел в руках, как наркоман Калёный свой кальян из каолина, И кафелем в печи взрывался план, И каменел от глины фартук длинный, И мир-мираж, как подиум, пустел, Распространяя древний запах оргий От мертвых душ покорных женских тел: Он пропадал, он падал в беспредел, А я искала Демиурга в морге... Диван вращается гончарным кругом, И от него не оторвёшь башки. Божки, конечно, обожгли горшки, Дружки вернулись к жёнам и подругам. Гончарный круг, скрипевший, как диван Взрывоопасной смеси бартолина И спермы, закрутил роман Руками, красными от глины. Скрипел и пел, любил, лепил и пил, Хмелея, задыхаясь и потея. Но щебнем осыпалась со стропил Его очередная Галатея. В те дни хворал божественный гончар: Он провалил пожизненный экзамен, Хоть был не глуп. Хоть был ещё не стар, Носил в мешках усталость под глазами, Таскал мешки – пигменты и песок, У муфельной печи сушил обноски, Неброский скарб, о руку тёр висок И рисовал наброски на извёстке. Всё оживало под его рукой Роденовской, мозолистой, мужской. Он вылепил меня из ничего, Из липкой вязкой жижи под ногами, И я прощала выходки его: Попробуйте дружить и жить с богами. Я мужественно обжига ждала, Училась ремеслу, умнела, И, как себя, вела его дела. Но в муфельном огне окаменела И стала не нужна ему такой. Он вышвырнул меня из мастерской. Распался замкнутый гончарный круг, А я весьма изысканной деталью Музейных экспозиций стала вдруг, Сама себя покрывшая эмалью. Через двенадцать лет, за океаном, Мне рассказали, что, взорвавшись, печь Сожгла учителя. Ожогам, ранам Числа не счесть. Чтоб с честью в землю лечь, Глотай обид горчащую таблетку. Из божеских, из обожжённых рук Поймай спасательный гончарный круг... Вращай его, как русскую рулетку. РЕКВИЕМ 1 Кто выдумал тебя, дурная весть, Порвавшая струну арфистки-стервы? Употребляя ржавые консервы, Мы угрожали дирижёра съесть. Скрипичный ключ скрипел, корёжа нервы, И струнные настроились на месть. И только ты, вальяжный, как рояль, Предпочитая на рожон не лезть, Топтал в сердцах рояльную педаль И неуёмно пил, зачем невесть. Stakatto опрокидывал стакан, На время обезвреживая рану, И нотный стан бежал во вражий стан, И пальцы беглые взлетали рьяно. От горьких возлияний затяжных На нет сходило нежное piano, И уводили пьяного буяна Под белы руки двое пристяжных. 2 В гастрольном, безалаберном раю Шуршали по обоям тараканы. Ни их, ни нас не приглашали в Канны. Ты говорил: «Кантату раскрою, Сошью не фрак, а тройку из пике Фартовей, чем с помойки налегке». Но дирижёр был в чёрном сюртуке, И он махнул на нас из горних сфер, Своей волшебной палочкой взмахнул, Чтобы душевной музыки баул Скатился в скверный маргинальный сквер, Где ты блевал и задыхался, силясь Подняться, до скамейки доползти. А у рояля ноги подкосились – И сделалось с тобой не по пути. 3 Морозный миг финального аккорда, Тромбон – небритая с похмелья морда – Своё лекарство разливал по флягам. Венки проплыли под пиратским флагом – Вчерашние концертные цветы, И наконец, с небес увидел ты, Что, как невеста белый и нарядный, Взбежал рояль по клавишам парадной, Ампирные перила теребя, – Туда, откуда вынесли тебя... ЗАРЯ КОММУНИЗМА (сонет) Прости-прощай угрюмый бог заката – Империи багряная заря. Ржавеют безымянные солдаты Над грудой мёрзлого инвентаря. Вокруг дрова, распилы и откаты, И братьев брат ограбил втихаря. Как дверца от манды твои мандаты И монстры демонстраций Октября. Но сказок детства не похоронить. И больно сердце дёргает за нить Простая дунаевская запевка. И снова снов узорчата финифть: Отряду октябрят не изменить, Где аленький флажок держу за древко. ДЕМОНСТРАЦИЯ ТРУДЯЩИХСЯ 1 Я плыву на плече отца Через площадь, гремящую маршами, За большим портретом лица, Генеральным впоследствии ставшего. Над плащами, пальто из драпа Поплавком от шариков ярких Проплываю, командуя папой – Кораблём, под старую арку Белокаменных рук атлантовых Над плакатами, транспарантами С плавниками из кумача И цитатами Ильича... Улыбаюсь улыбкой ангела Четырёх с половиной, меньше ли... Вот толпа у трибуны замерла И в динамиках звук уменьшили. 2 Отец мой, подними меня повыше. Неси меня с моей усталой жизнью Сорокалетней суетной особы, Оставшейся в растаявшей толпе. Неси меня со всем моим сегодня Сквозь страны, что не сделались моими, На площадь, где под танки не придётся, А если и придётся, то не мне. Не всё ли мне равно, какие гимны, Какие лозунги, какие флаги, Не всё ли мне равно, кто на трибуне, И разве можно что-то изменить? А может, опусти меня на землю, А может, отпусти меня на волю, А может, помани меня обратно, Не прерывая временную нить. * * * Ты можешь, как волшебный мотылёк, Сквозь толщу стен и низкий потолок, Всегда лететь к невидимому свету, Который излучают те планеты, Где лишь сегодня зародилась жизнь? Не можешь? За соломинку держись, За ломкий пустотелый стебелёк: Туда твой тёмный путь тебя завлёк, Где тёплый свет исходит лишь от сердца. А чем ещё в такую ночь согреться? Поскольку мили всё милей годам Умноженных на женщину напастей, Бомжиха-жизнь, вульгарная мадам, Морщинистей становится, жопастей. Не прожигай её, мой верный враг, Пусть погружается в прощальный мрак Твоей печальной памяти измятой, А кубик рафинада с мятой В заваренный тобой покрепче чай Уже нырнул – но сделалось ли сладко? Мой злейший друг, письмо к тебе закладка Из Книги Бытия. Не отвечай За то, что не дочёл до эпилога. Мне пишут, будто ты поверил в Бога, Чтоб старцем стать, о будущем скорбя, В том карцере из каменного теста, Где всем хватало места для протеста, Но было тесно от самих себя.