Продолжая представление братьев Цхварадзе, приведу суждение поэта Алексея Цветкова: «Тариэлу Цхварадзе удалось, казалось бы, невозможное – обрести поэтический голос в возрасте, в котором некоторые подбивают неутешительные итоги». И тут следует, раскрывая интригу, дать объяснение тому, что мы представляем творчество братьев в связке и по какой причине Тариэл пришёл к стихописанию уже в зрелом возрасте. Речь идёт о глубочайшем человеческом потрясении, которое испытал Тариэл в связи со смертью брата! Тяжело перенесённая жизненная драма, желание заново прочитать жизнь брата, глубже вникнуть в его творчество, обратили метавшегося в суетной жизни бизнесмена Тариэла Цхварадзе к поэзии. Он ощутил это как долг и призвание – пойти путём Виктора Цхварадзе. Сегодня яростный темперамент Тариэла воплощается в его твёрдом поэтическом жесте, публицистичность которого всё ярче претворяется в его прямой стихотворной речи.
Д. Ч.
* * *
Когда весной набухнут соком почки
и приготовится цвести каштан,
передадут в facebook-е по цепочке,
что расстреляли киевский Майдан…
Как дежавю, всё это было, было –
булыжники, слезоточивый газ
и дымом прокопчённое Светило,
и в чёрных масках боевой спецназ.
И кровь, и ярлыки с телеэкрана,
и выпитый за упокой стакан…
Старуха смерть дорогой Чингисхана
вернулась на сегодняшний Майдан.
* * *
Всё и всех возлюбить это очень не просто,
крови пролито много, как тут не крути,
от убитого Авеля до холокоста
незаметно и быстро сумели дойти…
И закончились рифмы, а тонким верлибром
Будет, видимо, трудно сейчас передать,
как в пичугу колибри двадцатым калибром
будут снова и снова от скуки стрелять.
Беззащитная птаха, частица природы,
ты не феникс, который воскреснет опять,
улетай в те края, где есть больше свободы,
здесь давно уже нечего больше терять…
* * *
Надоело, больше не хочу
быть героем не своей картины.
Кто-то горло рвёт, а я молчу,
сердце разделив на половины.
Тот мне брат, и этот не чужой,
но у каждого свои пороки...
Как щенков слепых, их за собой
привели к обрыву лжепророки.
Хладнокровно в спину подтолкнут,
и стена на стену в бой со свистом...
В новостях объявят: это – бунт,
а на деле вновь братоубийство!
* * *
В предчувствии глобальной заварушки,
в две тысячи пятнадцатом году,
я украду прицел от главной пушки
и закопаю у себя в саду.
В таком, где мандарины и инжиры,
где соловьи поют и никогда
людей не строят строго по ранжиру
колонной, направляя в никуда.
Военачальники возьмут лопаты, кирки,
миноискатели, т.д. т.п.,
вскопают сад, сотрут до дыр ботинки,
и, не найдя, объявят о ЧП.
Допрос их будет строгим, однозначно –
я не раскрою маленький секрет.
Пусть будут бить и материться смачно,
но «Миру – мир», вот мой приоритет.
С улыбкой на лице такой смиренной
от Моны Лизы, Кришны и Христа…
Останусь в памяти у всей вселенной
за тот прицел, зарытый у куста.
* * *
В больших глазах была мольба
и боль, которая безбрежна.
Рукой её касаясь лба,
я лишь на миг дарил надежду.
А ей казалось рядом Бог,
пришедший вдруг из ниоткуда
на перекрёсток двух дорог,
чтоб сотворить сейчас же чудо.
Как объяснить, что я не Бог,
что жизнь вообще-то злая штука...
Асфальт в крови, лежит щенок,
а рядом плачущая сука.
Вахтангу Глонти
Когда молчать нельзя уже,
а расставаться вроде рано –
душа откроется душе
на дне десятого стакана.
Сейчас исповедальня здесь –
в прокуренной батумской хашной,
отсюда шаг лишь до небес,
а остальное и не важно.
Мы выдохнем свои стихи,
на скатерть бросим жизни повесть,
и даже мелкие грехи
не даст укрыть сегодня совесть.
Она от призрачных утех
ушла и села с нами рядом,
и по щеке слеза сквозь смех
от брошенного ею взгляда.
Не увильнуть и не солгать,
и все кривлянья неуместны...
сегодня, видимо, печать
поставил ангел тут небесный.