Поэзия диаспоры

Автор публикации
Тариэл Цхварадзе ( Грузия )
№ 4 (12)/ 2015

Стихи

Продолжая представление братьев Цхварадзе, приведу суждение поэта Алексея Цветкова: «Тариэлу Цхварадзе удалось, казалось бы, невозможное – обрести поэтический голос в возрасте, в котором некоторые подбивают неутешительные итоги». И тут следует, раскрывая интригу, дать объяснение тому, что мы представляем творчество братьев в связке и по какой причине Тариэл пришёл к стихописанию уже в зрелом возрасте. Речь идёт о глубочайшем человеческом потрясении, которое испытал Тариэл в связи со смертью брата! Тяжело перенесённая жизненная драма, желание заново прочитать жизнь брата, глубже вникнуть в его творчество, обратили метавшегося в суетной жизни бизнесмена Тариэла Цхварадзе к поэзии. Он ощутил это как долг и призвание – пойти путём Виктора Цхварадзе. Сегодня яростный темперамент Тариэла воплощается в его твёрдом поэтическом жесте, публицистичность которого всё ярче претворяется в его прямой стихотворной речи. 

Д. Ч.

 

* * *

 

Когда весной набухнут соком почки

и приготовится цвести каштан,

передадут в facebook-е по цепочке,

что расстреляли киевский Майдан…

Как дежавю, всё это было, было –

булыжники, слезоточивый газ

и дымом прокопчённое Светило,

и в чёрных масках боевой спецназ.

И кровь, и ярлыки с телеэкрана,

и выпитый за упокой стакан…

Старуха смерть дорогой Чингисхана

вернулась на сегодняшний Майдан.

 

 

* * *

 

Всё и всех возлюбить это очень не просто,

крови пролито много, как тут не крути,

от убитого Авеля до холокоста

незаметно и быстро сумели дойти…

И закончились рифмы, а тонким верлибром

Будет, видимо, трудно сейчас передать,

как в пичугу колибри двадцатым калибром

будут снова и снова от скуки стрелять.

Беззащитная птаха, частица природы,

ты не феникс, который воскреснет опять,

улетай в те края, где есть больше свободы,

здесь давно уже нечего больше терять…

 

 

* * *

 

Надоело, больше не хочу

быть героем не своей картины.

Кто-то горло рвёт, а я молчу,

сердце разделив на половины.

Тот мне брат, и этот не чужой,

но у каждого свои пороки...

Как щенков слепых, их за собой

привели к обрыву лжепророки.

Хладнокровно в спину подтолкнут,

и стена на стену в бой со свистом...

В новостях объявят: это – бунт,

а на деле вновь братоубийство!

 

 

* * *

 

В предчувствии глобальной заварушки,

в две тысячи пятнадцатом году,

я украду прицел от главной пушки

и закопаю у себя в саду.

В таком, где мандарины и инжиры,

где соловьи поют и никогда

людей не строят строго по ранжиру

колонной, направляя в никуда.

Военачальники возьмут лопаты, кирки,

миноискатели, т.д. т.п.,

вскопают сад, сотрут до дыр ботинки,

и, не найдя, объявят о ЧП.

Допрос их будет строгим, однозначно –

я не раскрою маленький секрет.

Пусть будут бить и материться смачно,

но «Миру – мир», вот мой приоритет.

С улыбкой на лице такой смиренной

от Моны Лизы, Кришны и Христа…

Останусь в памяти у всей вселенной

за тот прицел, зарытый у куста.

 

 

* * *

 

В больших глазах была мольба

и боль, которая безбрежна.

Рукой её касаясь лба,

я лишь на миг дарил надежду.

А ей казалось рядом Бог,

пришедший вдруг из ниоткуда

на перекрёсток двух дорог,

чтоб сотворить сейчас же чудо.

Как объяснить, что я не Бог,

что жизнь вообще-то злая штука...

Асфальт в крови, лежит щенок,

а рядом плачущая сука.

 

 

Вахтангу Глонти

 

Когда молчать нельзя уже,

а расставаться вроде рано –

душа откроется душе

на дне десятого стакана.

Сейчас исповедальня здесь –

в прокуренной батумской хашной,

отсюда шаг лишь до небес,

а остальное и не важно.

Мы выдохнем свои стихи,

на скатерть бросим жизни повесть,

и даже мелкие грехи

не даст укрыть сегодня совесть.

Она от призрачных утех

ушла и села с нами рядом,

и по щеке слеза сквозь смех

от брошенного ею взгляда.

Не увильнуть и не солгать,

и все кривлянья неуместны...

сегодня, видимо, печать

поставил ангел тут небесный.