Елена Зимовец пишет в традиционной, классической, гармонично выверенной манере. Чистая и строгая метрика, внятность и значительность образов и смыслов. Да и вопросы, которыми задаётся автор, из разряда вечных поэтических вопросов. И всё же при прочтении стихов Елены не покидает ощущение, что слова в них устроены и расставлены каким-то совершенно особым чудесным и первозданным образом. Слова устроены и расставлены так, что и смыслы, и проживаемые автором чувства, и картины городских пейзажей, природных явлений, комнат, самого времени становятся в своём вербальном воплощении максимально концентрированными, рельефными, глубокими. Автор рисует белым по белому, чёрным по чёрному, тихим по тихому, и раскрываются коконы и раковины вещей, дабы открылась читателю их незримая потаённая суть.
О. Г.
Meiner Stadt
Веймару
I
Я отправлялась к тебе, как в святую Мекку,
тихой паломницей в пору душевной смуты.
Чтобы влюбиться в тебя до скончанья века,
мне пригодилось не более полминуты.
Росчерком нотным легли облаков заплаты,
опусы эти с листа распевают птицы.
Я и не знала, мой Веймар, что для меня ты
райские кущи, а вовсе не заграница.
И не к чему мне скитания в дальних странах
от Елисейских полей к побережью Чили,
если любимые Гёте и Лукас Кранах
вечность свою и бессмертье тебе вручили.
Давних твоих секретов постичь не в силах,
день откровеньем и тайною лёг на плечи:
сколько уместится ангелов легкокрылых
на острие Якобскирхе[1] в пасхальный вечер?..
Где-то на Замковой башне пробили «время».
Небо закатное в цвет перезрелой клюквы.
Кротко дышу твоим воздухом рядом с теми,
чьи имена произносят с заглавной буквы.
Скоро ты станешь картинкой на мониторе,
тайной надеждою, темой для медитаций,
сном о себе, где в негромком вечернем хоре
эхо твоих мостовых позовёт остаться…
II
Прощальная соната
До свиданья, Веймар, ты прекрасен.
День сыграл прощальную сонату.
Мой билет обратный, в бизнес классе,
от сейчас, не подлежит возврату.
Не взирая на моё смятенье,
блики пляшут самбу над водою.
Ты учил меня ценить мгновенье,
поделившись истиной простою –
счастье пребывает в настоящем,
всё, что «до» и «после» – эфемерно.
Если б вспоминать об этом чаще,
можно бодхисаттвой стать, наверно.
Ты по части обольщенья – профи,
мне теперь и родина – чужбина.
Буду помнить твой готичный профиль
и грустить в родимых палестинах.
Заверенья, что милее «наше» –
это миф времён полураспада.
Может, есть на свете город краше,
но по мне – другого и не надо.
III
Я вернусь. Ты узнаешь меня по шагам.
Будет лето со мною бродить по твоим мостовым.
Мой доверчивый Веймар, мой тихий и верный Сезам,
ты откроешь мне визу к сокровищам вечным твоим.
Я по шпилям соборов без карты освою маршрут
от Марктплатца до Хорна, от Тифурта до Бельведер.
Твой классический стиль образцом подражанья зовут,
ты учтив и галантен в эпоху развязных манер.
Ты меня приютишь на недолгих одиннадцать дней,
напоёшь мне из Вагнера в ясную лунную ночь.
А случись непогода – твой дождь для меня, как елей,
мы со старцем «Нептуном» погреться глинтвейном не прочь.
Ты само откровенье, когда ты со мною молчишь,
нам с тобой хорошо и на плаце и наедине.
Ты и ныне и присно мой самый желанный «Париж».
Будет день, я вернусь. И ты снова доверишься мне.
Нордическая весна
Лейпцигу
Здесь и у мая характер нордический.
Мраморный лев загрустил и продрог.
Шпиль Томаскирхе[2] и купол готический
стал перекрёстком времён и дорог.
От привокзальной до Рыночной площади
путь недалёк, но лежит сквозь века.
Скольких ты ангелов слышал здесь, Господи,
нотного стана касаясь слегка?..
В мире хай-тека, неона и пластика,
ярмарок, красок и звёздных афиш
древних соборов звучащая классика
высится над панорамою крыш.
То отстранённо чужой, то доверчивый,
все свои роли играя без проб,
Лейпциг вращает с утра и до вечера
уличной музыки калейдоскоп.
Ритмы Пьяццолы и Баха гармонии,
в этом смешении стилей и лиц
слышится ритмика и полифония
самых немыслимых мне заграниц.
Вот персонажи из фильмов Кустурицы
марш Мендельсона играют с листа.
…И только Будда на лейпцигской улице
помнит, что вся наша жизнь – суета.
Пальцы немного озябли от холода,
близится вечер, огнями маня.
Я незнакомка для этого города,
но кожею чую – он знает меня.
Эрфуртский дождь
Небо на площадь рухнуло ливнем белым.
Грома раскаты органные как знаменье.
Если бы всё приключилось как ты хотела,
ты бы не разрешила свои сомненья.
Город застыл у подножья горы Соборной,
кротко внимая величию непогоды.
Если бы все решения были бесспорны,
ты бы не помудрела за эти годы.
К скольким находкам тебя привели ошибки,
сколько прозрений основано на просчётах!..
Эрфуртский дождь, не запомнив твоей улыбки,
скоро пройдёт навсегда и не спросит: «кто ты,
странница сероглазая, чужестранка?»
Пережидая стихию в тиши собора,
ты повторяла на русском молитву-танка,
робко вплетая свой голос в звучанье хора.
Звукам хорала вторила неумело
труб водосточных вешняя а-капелла.
* * *
Тебе не давали покоя цветные сны
и тот, чёрно-белый, в котором ты был один.
Когда пережил надежду, не жди весны,
а то, что тебе остаётся – тоска и сплин.
Любовь приходила трижды, но только раз
смела оборону, над бездной войдя в пике,
но день озарился сиянием серых глаз,
а ночь согревала ладонью в твоей руке.
Тебе не давали покоя её слова,
ты мысленно их теребил, возведя в фетиш.
Как трудно бывает порой предъявить права
на то, чему сам без остатка принадлежишь.
Теперь ты остался один в непроглядном сне,
он был до отчаянья вещим и, в общем, – злым.
Когда ты оставил сердце в чужой стране,
ты, в сущности, знал, что никто не придёт за ним.
Персона нон грата
Тебе не добраться до стольного града:
здесь нет тебе больше надежды и веры.
Любовь в состоянии полураспада
успела принять неотложные меры:
провалены явки, не выданы визы,
разобраны рельсы, билеты, наряды.
Здесь осень тебе не покажет стриптиза –
прошёл, как желанье, сезон листопада.
Из сломанных копий и рухнувших планов
на въезде в мой город теперь баррикада.
Тебе не услышать, как ангелы плачут,
безумствуют дни и безмолвствует время.
С одним неизвестным решая задачу,
ты вечно вдвоём и полжизни не с теми.
Всё поздно. Тебе не вернуться к началу,
освоив джентльменских манер катехизис.
Теперь нас сближает ни много ни мало –
инфляция чувств и финансовый кризис.
Твой банковский счёт почивает в нирване,
желанья и чувства на грани измены,
а в самом любимом тобой ресторане
ещё со вчера несъедобные цены.
И память стирает тебя постепенно.
Тебе не вернуться в мой мир и мой город.
Тебе не войти в Золотые ворота.
Здесь купол небесный прозреньем расколот
и шепчет молитву неведомый кто-то
за Лаврской стеною о тех, в ком распята
любовь между сном и желаньем очнуться…
Ты в городе этом персона нон грата.
Тебе не вернуться.
Игра ни во что
Белым по белому вышит небесный свод.
Только бы не споткнуться об этот сон.
Эхо играет на флейте, не зная нот,
чтобы любой был услышан и повторён.
Ладно бы сюр, но реальный вполне сюжет,
мир за кулисами быта и мелодрам.
Можно не сбыться, но это пока секрет.
Можно случиться, а как ты придумай сам.
Этой негромкой участи не избежать.
Молча плати по счёту своей мечты.
Время поставит двойку тебе в тетрадь
за остроумную версию пустоты.
Чёрным по чёрному лягут твои слова,
тихим по тихому будет тебе ответ.
Эта вселенная в нас до того жива,
что невозможно свести её к точке «нет».
Шансы на вечность равны, а итог знаком,
розданы роли от пешки и до ферзя.
Можешь назвать это жизнью, а можешь сном.
В этой игре ни во что проиграть нельзя.
Фотосессия вечности
Ночь. Балкон. Тишина.
Две фигуры укутаны в пледы.
Полчаса до рассвета. Полбутылки до дна.
Колокольчики ветра под утлою крышей соседа
в наше прошлое робко вплетают свои письмена.
Две судьбы, две дороги, два мира таких непохожих,
мы сверяем под звёздами списки потерь и разлук.
Нам друг с другом легко быть собою – не лучше, не строже
и не думать о том, как сжимается времени круг.
Сорок градусов в венах и это совсем не смертельно,
сорок зим за плечами, а это уже не смешно.
Нам, по давности дружбы, полагался бы «Оскар» отдельный,
в номинации: «Самое длинное в мире кино».
Память – фотоальбом встреч, пейзажей, сюжетов.
И теперь, когда солнечный луч гасит свет фонарей,
фотосессией вечности кажутся два силуэта
в контражуре на фоне балконных дверей.
Письмо в тишину
Самое время опомниться и забыть.
Полночь бесшумно близится, без пяти.
Прежних дорог быстроногих иссякла прыть,
нынче твои путешествия взаперти.
Можешь сюжеты считывать с потолка,
звёздные тропы разглядывать за окном,
переписать себя заново, а пока
всё, что «во имя» и «ради» пусти на слом.
Между словами и смыслом двойное дно.
Сколько незримых поводов промолчать.
Эту немую сцену в немом кино
с первого дубля едва ли удастся снять.
В сердце, искавшем награду, ночует мрак,
ведь у любви ни причины, ни цели нет.
Всё, что от Света, является просто так,
как ежедневное солнце на белый свет.
P.S.
Полночь. В душе смятение, в мыслях спам.
Поздно гадать, что в тебе по сценарию, что всерьёз –
я отложила тебя на ноябрь, а там...
осень всегда мудренее весенних грёз.
Зеркала
Ты помнишь ту комнату белую как венчанье?
В её зеркалах мы остались с тобой незримо.
Там дни были ярче света, полней желанья,
а ночи непредсказуемы и ранимы.
Цветам на постели совсем не хотелось в вазу,
французский парфюм был на дым сигарет обижен,
а солнечный зайчик не преминул ни разу
лизнуть обнажённое плечико или ниже.
На белой кровати огромной, как поле битвы,
наверно, впервые, двоим оказалось тесно.
Нам утренний ангел ночные шептал молитвы,
а ангел вечерний молчал, опустившись в кресло.
И день растворялся льдинкой на дне бокала.
Любые причуды множились на четыре.
И всё это было счастьем. А я не знала,
я просто жила, повторяясь в зеркальном мире.
…Чужие мелькают тени. И ночь чужая.
Французским духам аромат сигаретный снится.
Ты помнишь ту комнату белую, как страница?
Её зеркала небылицы о нас слагают.
* * *
Теперь я знаю, что это – любить –
сгорать в огне под мимолётным взором,
и каждый жест почти боготворить,
и трепетать, как перед приговором.
В разлуке дни слезами перемыть,
за часом час перебирать, как чётки,
не спать ночей и всё-таки дожить
до встречи долгожданной и короткой.
И не найти, а может, не искать
у этой муки смысла и ответа,
на край ступить, и всё же устоять
и Небеса благодарить за это.
* * *
Ну, выпал день! –
подобного расклада
в кошмарном сне представить не могла –
на месте входа выросла скала,
а за спиною пропасть водопада.
И не благодаря, а вопреки
карабкаюсь на каменную стену,
чтоб не снесло течением реки,
покуда ожидаю перемены.
Ну, выпал путь! –
за шагом шаг ступать,
срываться, начинать опять с начала,
жить без страховки и не размышлять,
что ждёт меня за этим перевалом...
А может, будь всё проще – без затей,
мне б не узнать, в чём суть преодоленья,
когда вдвойне становишься сильней,
и жизнь – тропа по острию мгновенья.