Как-то ночью ко мне пришёл пьяный друг и предложил очередное сумасбродство.
– Давай будку в лесу построим.
– Для чего? – удивлённо переспросил я.
– Как ты не понимаешь, – начал он воодушевлённо, потом вдруг остановился, строго посмотрел на меня и спросил: – Неужели ты не хочешь в лесу отдохнуть? Чтобы тебе никто не мешал, никто тебя не беспокоил. Чтобы ты встал зимой на лыжи, дошёл до леса, печку в будке затопил и посидел там возле окна. Один.
– Ну, пришёл, посидел, и что дальше?
– Это же природа! Как ты не понимаешь? Я для этой будки уже всё припас. Доски, бруски, гвозди. Только строй, не ленись.
– До леса это всё ещё надо доставить, – возразил я. – Лес-то не рядом. Он за рекой.
– Ну и что? Зато у нас с тобой, если всё получится, будет своя будка. Представляешь! Какое никакое, а жильё. В будке – сухо и тепло. Печка топится, дрова в ней потрескивают. В любое время можно будет там отдохнуть ото всех.
– От кого, ото всех? – снова спросил я.
- От жены, от тёщи, от забот домашних. Я второй год на пенсии, но на месте ещё не сидел. Всё в работе. Всё должен кому-то за что-то.
Володя в сердцах провёл ребром ладони по горлу. Шея у него была мощная и короткая. Лицо от возбуждения красно. В общем, этот жест у него получился не столько красноречивым, сколько пугающим.
– Вот как всё надоело! А была бы будка в лесу – может, и жизнь моя сложилась бы по-другому... Когда дома один целыми днями – голова идёт кругом.
– От чего? – удивился я.
– Да как от чего? Отдохнуть по-человечески хочется. Юность вспомнить... Я в юности много путешествовал. Где только не был. На байдарке спускался по северным рекам. В Карелии был, на Байкале, на Северной Двине. Везде хорошо, а на Вятке всё равно лучше.
– Почему?
– Даже не знаю, – в задумчивости проговорил Володя. – Просто родился здесь, наверное. Здесь и умру где-нибудь в лесу... Но если будет своя будка, я ещё поскриплю. Сила у меня ещё есть. Надо только будку построить. Можно ведь сделать будку в виде землянки. Чтобы на половину в земле была. Тогда материалов много не надо. Дня за два, за три, если вдвоём за работу взяться, можно слепить хижину, пока дожди не пошли.
Володя замолчал, потом в сердцах стукнул себя по колену.
– Кого не просил – никто не хочет помочь. Никто! У всех находится какая-нибудь отговорка.
От волнения он даже встал. Подошёл к окну, потом вернулся обратно. Его внушительная фигура предстала передо мной в новом ракурсе. Сейчас одна рука его была за спиной, а другая решительно приподнялась, изображая готовность к какому-то важному жесту.
– Вот она матушка Россия! – зло проговорил он. – Поболтать, покритиковать, посоветовать чего-нибудь – у нас все мастера, а как до дела доходит – так никого рядом нету. Пусто! Народу много, но каждый сам по себе. Всяк в своей норке. И не суйся к нему, нето укусит... Вот от этого и живём плохо. Нет у нас сочувствия друг другу. Нет понимания... Даже ты меня не понимаешь.
– Понимаю, – скороговоркой выпалил я, чтобы не раздражать человека. – Тебе хочется уединиться. Укрыться ото всех на какое-то время...
– Нет, – перебил меня Володя.
– А чего же тогда? – не понял я.
– Погружения мне хочется.
– Куда это?
– В созерцание природы... Как ты не понимаешь! Это же не просто отдушина от забот житейских – будка-то. Это такое место, где ты становишься другим. Ты видеть начинаешь по-другому, по-другому ощущать, чувствовать.
Володя многозначительно посмотрел на меня. Немного помолчал, а потом продолжил:
– Я всю жизнь трудился, каждый день с утра до вечера. Могу же я отдохнуть, как хочу, как мне нравится... Вот ты не понимаешь, а я, когда в лесу дует ветер – слышу в этом шуме плеск прибоя. Как будто я на берегу моря нахожусь. Стою и слушаю. Лес – это стихия...
Володя закурил, стряхнул пепел куда-то на конец огромного кирзового сапога и со вздохом продолжил:
– А дома-то чего? Телевизор да радио с утра до вечера. Одна говорильня. Чужие дела, чужие проблемы. Для чего мне всё это, сам посуди? Я хочу жить своей жизнью, своей головой. Сколько ещё мне осталось – кто его знает. Хочется какое-то время побыть наедине с природой. Встать рано утром, одеться по-походному, собрать провиант и отправиться в путешествие до своей лесной будки. Зимой – по снегу на лыжах. Осенью – по опавшей листве. Прийти, дров нарубить, затопить печь... Что может быть лучше... А дома-то что? Сиди целый день и слушай по телевизору о том, что в мире делается. Какие проблемы в Евросоюзе. Что происходит на фондовых биржах... Про Россию я уже не говорю. Заранее знаю, что ничего хорошего у нас не делается. Всё плохо. Всё к упадку пришло.
Он опять на секунду замялся, глядя куда-то в сторону, а потом вдруг спросил:
– Вот ты, например, всем доволен, что ли?
И тут только я осознал, что мне порой тоже хочется сбежать куда-нибудь от своей скучной и однообразной жизни к чёртовой бабушке. С годами в душе копится раздражение, а счастья не достаёт. Беспричинной весёлости не хватает. Своей работой я недоволен. Недоволен тем положением, которое занимаю в обществе. Видом своим недоволен, костюмом, стрижкой. Я вздрагиваю, когда мне звонит мой непосредственный начальник, а после с тоской осознаю, как надоело мне исполнять чужие поручения... Но ничего не поделаешь. Жизнь есть жизнь. Пока жив – надо работать. Когда я был помоложе, мне почему-то казалось, что со временем у меня будет всё. Я доберусь до вершин, научусь зарабатывать приличные деньги, начну путешествовать. Приобрету дорогое жилье, куплю престижную иностранную машину. В зрелые годы мне очень хотелось походить на Хемингуэя. Делать только то, что нравится, чтобы жизнь казалась сплошной фиестой. Но вот я уже в годах, уже седина появилась на висках, а положения в обществе как не было, так и нет. Денег – тоже. Не говоря уже о путешествиях.
Я путешествую из деревни в город, где моя дочь приобрела квартиру в кредит. И сейчас все деньги, которые я кое-как добываю, уходят туда. Наверное, люди делятся на тех, кто зарабатывает, и тех, кто тратит. Я всегда относился к первой категории и вряд ли когда-нибудь перейду во вторую. Для этого во мне слишком много здравомыслия. Мой отец был ветеринаром. Из верхней одежды у него была только фуфайка. Ничего другого я на нём почему-то не видел, не замечал. И пахло от него большей частью навозом.
Я по его стопам не пошёл. Я работаю в школьной котельной кочегаром, но это суть дела не меняет. Никаких особых привилегий я не заслужил.
А Володя между тем продолжал рассуждать:
– В России счастливых людей единицы. Поверь мне. Ведь что такое Россия? Это страна вечных перемен. Сегодня в России царизм, завтра – коммунизм. Вчера – коммунизм, завтра – капитализм. А послезавтра – вообще неизвестно, что будет... Ты сам должен знать, что не все перемены к лучшему. Иногда совсем наоборот.
– Почему, наоборот? – снова переспросил я.
– Да очень просто, – начал объяснять Володя. – Когда законы меняются каждый день – как можно построить стабильное общество? Я, например, не представляю... Так что, в лес надо уходить, строить будку. Иначе – хана! У каждого интеллигентного человека в этой стране должна быть в запасе своя будка. Теплый туалет – не обязательно, а будку на всякий случай лучше иметь. По крайней мере, на какое-то время можно будет в ней укрыться.
– От чего? – скептически переспросил я, полагая, что мы живём в открытом демократическом обществе.
– От преследований, – вкрадчивым голосом проговорил мой друг. – В России ни от чего зарекаться нельзя. Поверь. Здесь власть сегодня одна, завтра – другая. Сегодня тебя никто не слышит и не замечает. Такое впечатление, что тебя нет вовсе. А завтра вдруг, ни с того ни с сего, тебя приметят и припомнят все твои прежние выходки. Все твои дерзкие слова. И ты представить не сможешь, во что это выльется... Вот я, например, лишнего уже не болтаю, – шёпотом добавил Володя. – На всякий случай... Дома – пожалуйста. В лесу – тоже, а на людях – лучше держать язык за зубами. Кто его знает, как это всё обернется?
Когда Володя так говорит, я начинаю испытывать беспокойство. Его массивная фигура в пятнистой фуфайке внушает мне опасение. Красное и широкое лицо с маленькими тёмными глазками зарождают в душе непонятный страх. Я почти уверен, что бояться мне нечего, но почему-то чувствую странный дискомфорт. Этот человек начинает подавлять меня своей подозрительностью. Пугать скрытной тягой к роковым пророчествам.
– Вот увидишь, – шепчет он, – эта перестройка добром не закончится. Ха-ха! Вот увидишь!
К чему это его горькое и саркастическое «ха-ха», понять не могу. Мне, например, вовсе даже не смешно.
Мой отец в тридцать лет по ложному доносу попал в тюрьму и вышел из неё только перед Великой Отечественно войной плешивым и постаревшим. И мне, если честно признаться, вовсе не хочется повторять его судьбу.
– Нет. Иметь про запас тайное жилище в нашей стране – это неплохо. Во всяком случае, будет шанс какое-то время задержаться на свободе, – завершил свою мысль Володя.
Отец никогда не рассказывал о своих тюремных годах. Он ненавидел Сталина как личного врага, уважал Хрущева за решительность, но избегал крамольных разговоров на политические темы даже внутри семьи. У него это было как инстинкт самосохранения, как табу.
Володя между тем поднялся со стула, собираясь уходить. Его внушительная фигура стала ещё значительнее. Красное лицо выражало решительность.
– Пойду. Поговорю ещё с кем-нибудь. Одному будку не построить.
– Не будку надо строить, а условия жизни менять, – почему-то выпалил я ему вдогонку.
Он остановился. Посмотрел на меня с горькой улыбкой и переспросил:
– Какие условия?
– Об…общественные.
– Ну, ты загнул. Ха-ха! Политик хренов!
– Партию надо создавать, – взяв себя в руки, парировал я.
– Партию? Ха-ха! Я будку построить не могу, а ты партию создавать собрался. Нет, это всё мечты. Утопия! – И Володя, слегка задержавшись возле порога, как-то странно и хитро сощурившись, погрозил мне своим желтоватым от никотина пальцем.
– Ишь, чего придумал! Нахал!