Майя Шварцман – поэт необыкновенно пластичный, лексически богатый. Поэтому весть о её уходе из жизни наполнила меня особой печалью. Эта печаль – не только об уходящей жизни, но и о том, что человек, магически, завораживающе владеющий языком, уходит непрочитанным, и вряд ли будет прочтён, как подобает, в будущем – на пятки уже наступают новые поколения непрочтённых. Слишком много поэтов, слишком мало читателей. Поколения непрочтённых множатся, и я не знаю, как с этим жить и что с этим делать.
...И тогда, увидев необъяснимый свет,
позволяющий и зарубки прочесть, и
метки,
ты узнаешь, что всё сошлось, и выхода
нет
из подвздошной темницы, острога
рёберной клетки.
Уязвлённый, впадёт сперва в отчаянье
дух,
словно воин в поле от пустоты в
колчане,
но в беззвучье оцепенелом начнёт на
слух
различать: тишина вокруг – или же
молчанье.
И, ворочаясь в тесном теле, поймёт
потом,
всё плотней прирастая к пористому
исподу,
что на самом деле находится под замком
и с какой стороны решётки и есть
свобода.
У Шварцман в стихах много музыкальной терминологии: синкопы, партитуры, оркестровая яма, октавы, флажолеты, тоника, рояль… И это не случайно. Майя окончила Уральскую государственную консерваторию в Екатеринбурге, играла на скрипке в Симфоническом оркестре Фландрии. Близкое знакомство с музыкой роднит её лирику с ранним Борисом Пастернаком, который ещё полон несбывшейся музыкальной судьбы. А ещё она считала своим учителем в поэзии фантастически и всесторонне одарённого Вилли Брайнина-Пассека. И тяготение к сложной, насыщенной образами стилистике, возможно, идёт у Шварцман от него. «Возьми меня, неграмотная ночь, / немую обладательницу слуха, / и урони наружу – мимо – прочь – / вовне, в глухую раковину уха / вселенной, ибо помню времена / (за Летой, что разлита Водолеем, / тобой), когда не на ухо, но на / губах губами – было нам слышнее». Подобно Иосифу Бродскому, Майя Шварцман часто рифмует на предлогах и переносит оставшуюся часть предложения в следующую строку. Это создаёт особую стилистику, как выразился однажды Андрей Ширяев, «бесконечного письма». Здесь правит бал не логика, а полнота чувств. И реально осязаема «длина дыхания». Майя Шварцман – романтик 21 века. Это проявляется не только в стихах, но и в судьбе. «Любить – это значит вцепиться: / взахлёб, наобум, сгоряча. / Так в мошек влюбляются птицы. / Так дети азартно кричат: / «Моя!» – выбирая лошадку / из рыжих, буланых, гнедых, – / на миг обладания краткий, / на круг карусельной езды». Полны любви стихи Майи, посвящённые маленькой дочери, у которой «радуги радость и локонов лаокоон».
Из музыкантов часто получаются превосходные поэты. Музыка объемлет всё. Она, наверное, больше, чем слово. Если в начале было Слово, то музыка – Его развитие. Но подчас слово точнее, чем музыка, передаёт тонкости душевного состояния. Оно – более материально, и предметы можно лучше обозначить именно словом. Люди, одарённые нести в своём сердце и слово, и музыку, объемлют, в сущности, два мира. В стихах Майи Шварцман интонация настолько точна, что уже не мыслишь эти строки в каком-нибудь другом ритме. Подобно Вольфгангу Амадею Моцарту, она пишет свой «Реквием».
Когда мы говорим о творчестве Майи Шварцман, пожалуй, не обойтись без литературоведческого штампа – «ранняя Шварцман» и «поздняя Шварцман». Видимо, этот переход как-то был связан с её болезнью. В последние годы жизни она стремится спрессовать и без того достаточно плотную стилистику своих произведений. «Мотив воздуха и звука, которым пронизано более раннее творчество Майи, сменяется мотивом земли – вибраций плотного земного гудения», – пишет об этом поэт Ирина Чуднова. Шварцман словно бы пытается «затолкать» весь видимый мир в остаток своих земных дней. Но всё в мире – относительно. Это, конечно, не так сложно написано, как у Ивана Жданова, или Алексея Парщикова, или Рафаэля Левчина. «Цветущая сложность».
Я не знаю, кто заказал Майе Шварцман «Реквием» и был ли у неё свой «чёрный человек». «Чёрным человеком» для неё могла стать гибель сына. Видимо, она начинала писать поэму о Моцарте, а получился – реквием самой себе. Уже в третьей части поэмы упоминаются чисто женские части организма, которые не оставляют сомнений: автор пишет о себе и своей прогрессирующей болезни. Надо сказать, что латинские названия частей «Реквиема» совсем не соответствуют у Шварцман аналогичным названиям у Моцарта, как это можно было бы предположить. Великий уроженец Зальцбурга просто дал автору поэмы некий художественный посыл (не забудем: наш поэт ещё и музыкант, исполнявший произведения Моцарта). Меня поразило латинское «Dies» в названиях глав. Диез, а почему-то воспринимается как Бог (Deus). Бог-диез. Впрочем, есть в поэме и главы, названия которых полностью совпадают с моцартовскими: « Agnus Dei». «Чёрные ноты на чёрном листе – / можно ли тайнопись сделать секретнее? / Нотной бумагой прошелестев, / ставит заказчик заглавие: реквием».
Говорит Михаил Шерб, поэт, друг Майи Шварцман: «В последние годы Майе выпали, наверное, самые тяжёлые испытания, которые могут выпасть на долю человека. Потеря сына, затем – отца, смертельная, продолжительная болезнь, неумолимо, шаг за шагом отбиравшая всё: качество жизни, возможность передвижения, силы… И в это же время рождались строки: горькие, сильные, неподдельные; они звучали гимном жизни и любви, отрицанием пустоты и смерти».
Майя Шварцман – человек-оркестр. Такая же и поэтика у неё – оркестровая. Майя подаёт саму жизнь человека как «Реквием», опус Господа Бога. И тут я не совсем согласен с В. Брайниным-Пассеком, который говорит, что голос у неё «негромок». Шварцман берёт такие темы, что, даже если ты будешь шептать, не услышат разве что глухие. «Вышло иначе. Конец вселенной – / не в напророченном далеке: / дома, в бледнеющих постепенно / метинах роста на косяке». Такое мировоззрение Константин Кедров назвал «инсайдаутом». То, что внутри, то и снаружи. То, что в конце, то и в начале. И всё это – в прекрасной музыкальной аранжировке поэта и музыканта Майи Шварцман. Человек – жив, покуда жива его поэзия.