Олег Ясинский. Независимый журналист, переводчик испаноязычной литературы, продюсер документальных фильмов и организатор путешествий по Латинской Америке, уроженец Киева, проживающий в Чили с 1997 года. Большую часть жизни занимается исследованием социальных движений и индейских культур Латинской Америки, автор многочисленных публикаций на темы истории, политики и искусства региона в российской, украинской и латиноамериканской прессе. Иностранный наблюдатель мирного процесса в Колумбии. Бывший почётный консул Чили в Киеве и собственный корреспондент Русской службы BBC в Чили (тоже бывший).
Д.Б. Это первая попытка за тридцать с лишним лет объясниться в своём отношении к русской литературе и миру Латинской Америки. Тогда, в студенческие годы на филфаке Пединститута имени Максима Горького в Киеве нас сблизила кубинская романтика и чилийская песня. Противостоящий всему капиталистическому миру остров в мексиканском заливе со стихами Хосе Марти и пронзительный голос Виктора Хара, убитого прогрессивным, как иногда говорят, реформатором Пиночетом. В 1995 году вышел наш первый литературный «Альманах», так он и назывался, где были твои стихи о Чили и бессмысленных газетах, шелестящих на мостовой Сантьяго. Я жил на Кубе с отцом, окончил там школу и, естественно, был увлечен Островом Свободы – это как первая любовь. А что вовлекло тебя в латиноамериканский мир? Что стало точкой бифуркации?
Глядя на это наше недавнее прошлое с позиции нынешних географических и временных дистанций, в первую очередь я чувствую благодарность по отношению к стране, в которой мы родились и выросли. Несмотря на все ограничения в поездках за границу, мне кажется, что по крайней мере у нашего поколения были неплохие возможности человеческого и творческого развития. Мы могли позволить себе неограниченную роскошь общения, мы мечтали не о бизнесе, успехе или престиже, а о разгадке тайн мироздания, путешествиях, борьбе за справедливость. Не знаю, насколько это характерно для сегодняшней молодежи, но тогда, будучи студентами, мы чувствовали, что нас ждет очень интересное будущее и всё оно – наше, что никому его от нас не отнять. При всей нашей бесконечной наивности и житейской неопытности – я думаю, мы были очень неплохим, здоровым поколением, во многом благодаря тому, что, если перефразировать Высоцкого, мы читали в детстве нужные книги.
Мой путь в Латинскую Америку начался, когда мне было лет 13, после показа по телевизору фильма Дина Рида «Певец» о Викторе Хара и через пару месяцев в журнале «Куба» – статьи о Че Геваре. Поэтому я думаю, что роль искусства и СМИ – даже самых пропагандистских – далеко не всегда негативна. После этого была длинная цепочка почти мистических событий, встреч, историй и неслучайных случайностей, о чём можно рассказывать часами. Причём, даже не была – она каждый день продолжается. Рационально говорить о моих истинных отношениях с Латинской Америкой так же невозможно, как невозможна любая научная попытка объяснения любви. Это моё место, с чужой моей историей, чужой моей музыкой, пейзажами, людьми и надеждами. Здесь я понял допотопность и абсурдность понятий «иностранец», «заграница» и прочего средневекового балласта нашего сознания. Одновременно с этим, Украина, Россия, Белоруссия и всё постсоветское пространство остаётся моими родными странами, просто это понятие родины расширилось на Чили, Мексику, Колумбию, Кубу и другие замечательные места, боль и радость которых – моя собственная. Огромное разнообразие и разность наших культур и историй – часть моего личного богатства, обязательный ключ для моего понимания мира. И это не моя личная заслуга – это то, чему я учился у учусь у прекрасных людей, подаренных на этом пути жизнью.
Ещё – я бы никогда не добрался до моего латиноамериканского дома без гениальных переводов на русский лучшей латиноамериканской поэзии и литературы, так что соучастники и виновники моего выбора – и Юнна Мориц, и Павел Грушко, и Хулио Кортасар, и Сесар Вальехо, и Алехо Карпентьер… Тлетворное влияние хорошей литературы на восторженных подростков невозможно
переоценить, даже сегодня приходиться как-то бороться в себе с этим. Видишь, чем больше я пытаюсь объяснить это, тем больше начинаю запутываться.
Д.Б. Уже в девяностые, когда всеобщей сумятицы упадка с энтузиазмом, казалось, не будет конца, твоими стараниями затеивался культурный диалог с Чили, а чуть позже, в 1994 году и мы провели Иберо-американский фестиваль, издали в переводах Павла Грушко Элисео Диего и провели серию вечеров, посвящённых кубинской литературе. Мы тогда уже редко виделись. Расскажи об этом времени, что происходило тогда в твоей жизни, как ты стал Почётным консулом Чили в Украине и что писалось?
Более интересной, чем рассказ о моей жизни, мне кажется попытка вспомнить о людях, благодаря которым происходило тогда моё открытие мира. Это Гонсало Гарсиа-Уидобро – атташе по культуре Посольства Чили в России – один из создателей международного Гуманистического движения. После победы демократии в Чили, получив небольшие квоты представительства во власти, маленькая, глубоко альтернативная всем традиционным политическим силам Гуманистическая партия отправила с миссией Гонсало в Москву работать в посольстве. Истинной целью были попытка остановить наступление дикого капитализма на постсоветском пространстве и создание на территории бывшего Союза автономной гражданской силы, способной изменить откат истории в прошлое. Чилийские и латиноамериканские гуманисты думали, что высокий уровень образования советских людей позволит им быстрее, чем другие понять опасность новой навязывавшейся нам системы, не допустить её победы, и с учетом предыдущего опыта и ошибок перейти к строительству более справедливого и человечного общества. Они ошибались. Но если вспомнить те перестроечные времена и наш тогдашний возраст – при всех проблемах была в том воздухе какая-то лёгкость… многое было или казалось возможным. Мы – небольшая группа сумасшедших латиноамериканских и советских друзей, деля сердца напополам между идеями Ганди и Гевары – пытались остановить на ещё дымившихся руинах СССР наступление капитализма. При этом мы читали только изданные на русском книги Гурджиева и Успенского, понимая, что настоящие личные и социальные изменения могут быть только одновременны и для этого нужна ежедневная серьезная работа над нашим сознанием. Мы открывали для себя в те годы множество нового, важного и интересного.
Примерно в это же время я перестал что-либо регулярно писать. Я все отчетливее понимал, что мне пока совершенно нечего сказать людям, и лучшим словом на этом этапе может стать дело. В те годы мы были уверены, что меняем человеческую историю. До писательства ли нам было?!
А звание Почетного консула Чили в Киеве меня предложил чилийский посол в России Джеймс Хольгер, после организации нами в Киеве нескольких выставок чилийской живописи и концертов чилийских музыкантов. Мы с друзьями делали это, потому что нам это было интересно. Это не было ничьим бизнесом. А Хольгер – вошедший в историю, как дипломат, сначала урегулировавший кризис на Кипре, а потом решивший сложный вопрос с Хонеккером в посольстве в Москве – был настоящим фанатиком русской культуры. Он по-русски читал Булгакова и Чехова и был счастлив, когда я водил его на тусовки с друзьями-художниками в их мастерские на Андреевском спуске. Политически мы с ним были не согласны практически во всем, но он был одним из самых интересных собеседников почти на любую тему и у нас были прекрасные отношения. Почётным консулом я пробыл недолго. Моя дипломатическая карьера закончилась через пару лет, во время первой поездки в Чили. Меня пригласили в Сантьяго в МИД к директору консульской службы. В МИД я пришёл одетым весьма непротокольно, и бдительный директор – из старой пиночетовской гвардии – сразу понял, что перед ним сумасшедший. «А какие у вас связи с Чили?», – спросил он меня с порога. Я ответил, что многие чилийские политэмигранты, среди которых есть замечательные художники, писатели, музыканты… «А, понимаю, террористы!» – перебил меня он. Я совершенно обалдел от такого поворота беседы и с самой коммунистической из моих улыбок сообщил ему, что террористы, по-моему, это как раз другие. Так я перестал быть консулом. Посол Хольгер потом, запершись со мной в его кабинете в Москве, долго мне по-отечески выговаривал: «Да как вы не поняли, что перед вами – самый большой кретин всего министерства! Зачем вам с ним было спорить!?».
Д.Б. Недавно я познакомился с текстом книги, известной как «Четвёртая мировая война». В ней предисловие и перевод с испанского Олега Ясинского. Как это издание получилось?
Наверное, это останется главной книгой моей жизни. Она во всех отношениях неслучайна и реально повлияла на многих, когда-нибудь было бы интересно рассказать о её истории в жизни разных людей. Отсюда все произошло очень быстро. Сначала – моё знакомство в 1996 г. в Вальпараисо с чилийской поэтессой Соледад Эскрич, которая тогда только вернулась из мексиканских джунглей, где была на «Межконтинентальной встрече за человечество и против неолиберализма», организованной восставшими индейцами майя, в которой участвовало около 5000 интеллектуалов со всего мира. Соледад с горящими глазами рассказывала о новых идеях, изложенных новым языком и начинающейся в мексиканском штате Чьяпас возможностью нового будущего для всех… потом подарила мне несколько ксерокопий текстов военного командира индейцев-сапатистов субкоманданте Маркоса. Начав их читать, я не смог оторваться, потом не смог не перевести, отправил первые переводы по мейлу нескольким друзьям в Киев и дальше от меня уже мало что зависело. Все прочитавшие просто потребовали новых переводов и подробного объяснения этой странной невероятной истории. Из Киева меня очень вдохновил и поддержал замечательный художник Матвей Вайсберг. Через несколько месяцев в Москве альтернативное издательство «Гилея» издало небольшой сборник «Субкоманданте Маркос: другая революция. Сапатисты против нового мирового порядка». Эта книга быстро стала библиографической редкостью и после её выхода от читателей мне приходило по нескольку писем в день; с некоторыми из их авторов мы до сих пор дружим. Потом замечательный Илья Кормильцев предложил в его издательстве Контракультура в серии «Жизнь Запрещенных Людей» издать более широкую подборку сапатистских текстов, над чем я проработал всё мое свободное время около года. Так в жизнь наших соотечественников вошли мудрый индейский Старик Антонио, странствующий рыцарь жучок Дурито, дети повстанческих общин Чьяпаса, товарищи Маркоса, восставшие «против забвения» за право «жить в мире, который вместит разные миры» и десятки сказок и легенд майя, легко переносимые на почву любой из культур. Единственное, что мне не нравится в этой книге – это её название: «Четвертая мировая война»; оно слишком коммерческое. Мне казалась лучшей изначальная идея названия сборника, точнее отражавшее его дух: «За нами находимся вы». Потом были военные операции мексиканского правительства против сапатистов, много лжи в прессе, наше первое путешествие в Чьяпас в гости к восставшим с их книгой на русском в подарок. Но это уже другая история. Почему эта книга оказалась для многих такой важной? Я думаю, что сапатистам, как революционерам, удалось создать новый язык, которого так долго и так остро не хватало нашему времени. Именно этим новым – живым, свежим и настоящим – языком и своей безупречной этикой борьбы – они смогли «приделать курок к надежде». Этот опыт стал для меня еще одной огромной школой.
Д.Б. Великий кубинский поэт Элисео Диего как-то сказал: Пока Европа занималась финансами и машинами, Испания и Россия стали её духовными крыльями. Наверное, говоря об
Испании, он не отделял от нее Латинскую Америку. Что привело литературу Южной Америки на первые ряды мировых книжных полок?
Знаешь, примерно год назад в одном из книжных Гаваны, когда я увидел целую полку разных изданий Элисео Диего, мне вспомнилось, что именно от тебя я впервые услышал это имя. Мне кажется, Элисео Диего имел в виду тот давний исторический момент, когда в Испании литературы было больше, чем в Латинской Америке, которая как бывшая колония только начинала путь осознания собственной идентичности. Кстати, именно кубинцы (Карпентьер в литературе, Лам в живописи) заговорили об этом одни из первых в регионе. В Латинской Америке ХХ века, как и в России примерно на век или чуть меньше раньше, происходила сложная ломка сложившихся социальных и исторических структур, ставших тектоническими плитами, трение между которыми вызывало не просто искры, а пламя настоящего искусства. Настоящая литература всегда рождалась из поиска гуманизма, и ежедневные реалии острой социальной борьбы России / СССР-Испании / Латинской Америки в последнее время создавали богатейшую питательную среду для этого. А если добавить потенциал наших вечно пограничных культур, масштабы просторов с огромным разнообразием на них природных, человеческих, культурных и религиозных пейзажей – мы увидим просто неиссякаемый источник вдохновения.
Д.Б. Как происходит литературная жизнь в Чили и выше? Кто из литераторов вызывает особый интерес?
Я думаю, здесь необходимо учесть два очень важных и разных контекста. Первый – это общемировая тенденция, никак не благоприятствующая литературной жизни; по крайней мере в её привычных для нас формах. И второй – чисто чилийский; вспомним недавнюю историю. Сентябрь 1973 года, когда военные жгли на улицах Чили костры из книг, куда попадали, например, издания о кубизме, солдаты думали, что это должно быть связано с идеями Фиделя Кастро. Тысячи чилийцев тогда сами сжигали или зарывали в тайных местах свои библиотеки, наличие русской литературы дома могло стоить жизни или свободы. После переворота в Чили наступило 16 лет настоящей культурной ночи, были убиты и попали в тюрьмы ярчайшие представители культуры, огромное количество писателей было выслано из страны, другие – оставшиеся в стране – пережили период внутренней эмиграции. Думать и творить в стране было опасно. Если до переворота Чили переживала настоящий культурный бум, а по уровню своих искусствоведческих, исторических и культурных дискуссий являлась примером для всего континента, за 16 лет диктатуры в стране было снято всего два художественных фильма, некоторые народные инструменты были объявлены «марксистскими» и запрещены. С тех пор прошло почти три десятилетия, но последствия очень ощутимы до сих пор. Создавшая всеобщую культуру страха и крайнего индивидуализма, диктатура глубоко изменила менталитет и приоритеты чилийского общества. Несколько лет назад было проведено исследование способности понимания прочитанных текстов чилийскими читателями. Результат оказался скандальным: 84% читателей испытывают разного рода проблемы с пониманием прочитанного, а из студентов только 37% не имеют проблем с пониманием текстов. Когда мы говорим о сегодняшней чилийской литературе в стране, подарившем мировой литературе двух Нобелевских лауреатов, важно понимать, на каком социальном фоне она происходит.
Говоря о сегодняшнем дне – лично для меня особое место в прозе занимают умершие в последние годы Педро Лемебель и Луис Сепульведа. Если в нескольких словах о каждом – поэзия и проза Лемебеля – это прежде всего хроника маргинальной Чили с самой гениальной и ядовитой критикой двойных стандартов времён диктатуры и псевдодемократии; Сепульведа – самый переводимый из современных чилийских прозаиков, с несколькими изданиями на русском, в т. ч. его знаменитой «Историей про кота, который научил чайку летать». Он жил в Испании и стал первым из заболевших коронавирусом жителей Астурии, от чего и умер. Ещё, безусловно, Роберто Боланьо – один из лучших испаноязычных писателей конца прошлого века, несмотря на то что он не любил называть себя чилийцем.
Д.Б. А поэзия? Не затерялся ли её голос в призрачных лайках социальных сетей?
Говоря о поэзии, мне кажется важным назвать имя Гонсало Рохаса, незаслуженно малоизвестное русскоязычному читателю. Это – один из ярчайших поэтов страны, оставшийся, как и большая часть лучшей чилийской поэзии, в густой тени Неруды. Интересно, что в Мексике он известен намного больше, чем в Чили.
Д.Б. Прогуливаясь по гаванской набережной с деканом филологического факультета Гаванского университета Ксиомарой и нашим другом Даниелем (фамилии уточню) в начале 2000 года, когда только предполагалось возвращение к изучению русского языка и литературы, прерванных обстоятельствами последовавшими за распадом Союза и великим предательством «своих» во всех регионах мира, так вот, тогда, они говорили о большой потере для нескольких поколений кубинских студентов русской культуры, как невосполнимого опыта человеколюбия и глубокого отношения к жизни. Продолжают ли читать сейчас русскую литературе в Чили и выше или образ России с медведем в шапке-ушанке исчерпывает русскую тему?
Я думаю, ситуация, к сожалению, ближе к картинке с медведем в ушанке. Если в 60-е и начале 70-х – вплоть до военного переворота, русская литература была для любого образованного человека в Чили обязательной частью повседневной жизни, русская классика была ключевой в становлении двух первых нобелевских лауреатов Чили – поэтов Габриэлы Мистраль и Пабло Неруды, и чилийцы прекрасно об этом знали. В стране существовали дешёвые и массовые государственные издательства, а также большой слой левой прогрессивной интеллигенции, всячески стимулировавшие в обществе чтение и дискуссию, где важнейшее место занимали русские и советские авторы. Чили посещали писатели и поэты с мировым именем; в школах, университетах и на заводах происходили вечера поэзии, встречи с авторами и масса различных культурных мероприятий, инициатива которых рождалась снизу. Спрос на культуру в те времена в Чили рос с каждым годом. С переворотом всё это закончилось. Интересоваться русской культурой стало просто опасно. Поэтому чилийцев до сих пор крайне удивляет восхищение Пиночетом со стороны некоторых людей, называющих себя российской интеллигенцией. При этом для достаточно узкого сегодня слоя культурных чилийцев, русская литература остаётся очень важной. К сожалению, знания о ней и её переводы заканчиваются обычно концом 60-х.
Д.Б. Было несколько волн эмиграции из России в Латинскую Америку. Наверное, и сейчас ещё пишут на русском языке не только староверы в Аргентине. Есть ли русская литературная жизнь, журналы, альманахи?
В немногих странах региона со значительной русской эмиграций, таких, как Аргентина, время от времени появляются литературные издания диаспоры, но вряд ли это можно назвать полноценной «русской литературной жизнью». И мне это кажется в целом позитивным. Дело в том, что в подавляющем большинстве случаев, различные мигрантские сообщества – явление достаточно нездоровое, вместо очагов культуры это чаще похоже на языковые гетто для мазохистского ностальгирования, склок и самооправдания. На практике обычно это куда ближе к пресловутому набору «шапка-водка-балалайка», чем к всечеловеческой гуманистической миссии русской культуры.
Мне кажется куда интереснее опыт транскультуризации и прорастания наших культурных семян на латиноамериканской почве; как смешанные браки, это может давать очень здоровое потомство, а главное – даёт нам как результат умножение одной культуры на другую, процесс, всегда устремлённый в будущее, а не в прошлое. Думая об этом, не могу не вспомнить о великолепной аргентинской поэтессе Алехандре Писарник, родившейся в семье еврейских иммигрантов из Ровно и ставшей гордостью латиноамериканской литературы. И к нашему общему стыду, я не знаю переводов её стихов ни на русский, ни на украинский.
Я уверен, что сам термин «эмиграция» будет стремительно устаревать, по объединённой глобализационными процессами планете люди будут путешествовать всё больше, и поселяясь на время или навсегда в той или иной стране, мы – благодаря современным технологиям – не будем, как раньше, терять связи с родным языком, но зато у нас будет появляться всё больше возможностей учиться новому, рано или поздно приходя к практике культурного синкретизма, чтобы мы могли нести из наших национальных квартир в объединяющийся мир всё лучшее, что есть в наших культурах.
Д.Б. Читатель «Эмигрантской лиры» будет признателен, если ты предложишь в своих переводах современного латиноамериканского поэта...
Когда я думаю о латиноамериканской поэзии в русских переводах, мысли всегда о везении одних и невезении других. Без великой школы советских переводчиков мы были бы лишены этого… особенно когда я вижу массу быстро издаваемой сегодня литературы – настоящего художественного фаст-фуда, где – и это не шутка, это я сам читал – название столицы Перу Лимы переводится как Лайма… Так вот, я думаю, что многие имена нам ещё предстоит для себя открыть, например – великого сальвадорского поэта Роке Дальтона. Я редко сейчас перевожу поэзию, только в совершенно особенные моменты, когда вдруг появляется острая срочная необходимость, не удовлетворив которой, не могу вернуться к рутинным делам дня. Так, несколько лет назад, когда я был по работе в парагвайской столице Асунсьон, я неожиданно для себя вспомнил, что в этом городе в 1980 году таинственной группой партизан-интернационалистов был взорван в своем бронированном Мерседесе только что свергнутый никарагуанский диктатор Сомоса, которому предоставил убежище в Парагвае его коллега Стресснер. Я нашёл этот перекресток, почувствовал на себе взгляды людей из другого пространства и времени, потом познакомился с жителями близлежащих домов и понял, что не могу не написать об этой истории. Этот рассказ «Операция «Рептилия»» начинается с моего перевода этого стихотворения Роке Дальтона:
Возьмите автомат любого типа
после восьми или больше лет веры в торжество закона
и во время торжественной церемонии по случаю дня Независимости
откройте огонь по четырнадцати игрокам
превратившим страну в жалкую шахматную доску для игры без правил
затем убейте американского посла
оставив ему напоследок жасминный цветок в одном из отверстий лба
потом дайте очередь по ногам сеньора архиепископа
чтобы до того как вы его добьете услышать от него слова богохульства
после этого развейте по воздуху поры кожи двенадцати жирных полковников
успейте крикнуть да здравствует народ пока гвардейцы будут целиться
вспомните глаза детей
имя вашей единственной
вдохните поглубже и главное постарайтесь
не выронить из рук оружия
когда земля стремительно бросится вам навстречу
Роке Дальтон. «Искусство умереть»
В этих словах ещё раз неразрывно смешиваются мои мысли о Латинской Америке и Украине.
Д.Б. Вирус. Эпидемия. Карантин. Это сейчас самые употребляемые слова. Что дальше? И не происходит ли расчеловечивание под самым гуманным предлогом? Не страшен ли демократический гуманизм, и не подлог ли цифра, исчисление, подменяющие слово и веру?
Это огромный вопрос, любой сколько-нибудь серьезный ответ на который подразумевает затронуть сразу несколько пластов наших представлений о сегодняшнем обществе. Я думаю, что вся тема пандемии – логичный и неизбежный результат нашей ошибочной цивилизации, ориентированной на ложные ценности, цивилизации, вступившей в стадию своего окончательного заката, потому что сколько-нибудь убедительных иллюзий по поводу будущего у неё для нас не осталась. Мировая система, опирающаяся на профессиональную ложь СМИ, финансовые спекуляции как опора её экономики, безумное уничтожение ресурсов нашей планеты как главный инструмент псевдопрогресса и глубокое презрение к человеческой жизни не имеют будущего. В то же время нынешний планетарный кризис, глубины которого могут не видеть только сумасшедшие или политики – как и любой личностный кризис любого из нас – не столько проблема, сколько прекрасный шанс для роста, для исправления системной ошибки и перехода на качественно новый уровень. И, как и в любом кризисе – здесь нет ничего не предначертанного заведомо, есть полная свобода выбора – от самоубийства и депрессии – до сознательного решения проблемы. Пока на уровне знакомых нам эмоций, наша память предлагает нам убежище в счастливом, спокойном и понятном прошлом, заставляет мечтать нас о «возвращении к норме», остатки разума подсказывают нам, что это уже невозможно; что сам сегодняшний кризис – результат жизни и мира, которые мы считали «нормальными». Возвращение к «норме» стало бы нашим очередным неусвоением урока истории, и эта же история на новом более крутом и страшном витке обязательно повторилась бы. Уничтожаемая нашей слепой цивилизацией планета Земля на своем языке пытается дать нам понять, что следует остановиться. Прекратить бег в никуда, заглянуть себе в сердце, увидеть других, таких же, изменить наши ценности и приоритеты. Вернуться к человеку, к природе, к гармонии, к жизни, к смыслу. Планета ещё жива и умирать не собирается. Я думаю, главный смысл происходящего сегодня – именно в этом. Я не верю в естественное происхождение вируса – он слишком выгоден и удобен сегодняшней власти на всех её уровнях – но это вопрос второстепенный и ничего по сути не меняет. Цивилизация, запускающая космические корабли на далекие планеты и не способная при этом остановить ни одну из порождённых ею пандемий – от детского голода до COVID-19, не имеет права на существование. И вопрос уже даже не в том, когда она закончится, а в том, каким будет следующая после неё социальная организация человечества, выжившего под обломками этого здания, которое вот-вот рухнет. Какая у него будет литература? Смогут ли наши потомки понять абсурд наших сегодняшних доисторических проблем?
Что касается современных технологий и цифры – они совершенно нейтральны, у них нет намеренности. В мудрых и достойный руках они помогут решить множество серьезных проблем человечества. Проблема не в цифровых технологиях, а в преступной власти, которая их сегодня контролирует и использует против человечества.
Демократический гуманизм? Я всё больше убеждаюсь, что тексты Оруэлла куда точнее, чем сталинский СССР, описывают сегодняшние реалии похищенной у землян планеты. Для изучения новояза похитителей достаточно открыть любую сегодняшнюю газету. Но я знаю, что человечество сопротивляется и глубоко и религиозно уверен, что в конце концов победит. Надо будет только хорошенько очистить такие слова, как гуманизм и демократия, от стольких слоёв грязи и крови, которыми они сегодня облеплены.
Д.Б. Три десятка лет тому назад и представить себе не мог, что расстояния меж нами только повод, чтобы чаще встречаться. Ты познакомил по Скайпу меня со своей семьёй. Расскажи, как ты теперь живёшь, и есть ли место ностальгии по Киеву?
А мне очень странно говорить о трёх десятках лет, которые одновременно и вечность, и ничто перед вечностью. За эти годы прошло очень много исторического времени, которое продолжает ускоряться. А с другой стороны – я знаю, что на тех улицах нашего Киева осталась моя тень того возраста, которая продолжает в жизни искать того же самого, и заходя в любимые кафе Подола, пытается разглядеть знакомые ей лица и взгляды. Хозяин тени говорит ей, что это только проекция плёнки памяти, что ни нас тех, ни нашего того Киева больше нет, что мы уже возраста тех наших родителей или даже старше, и что мы давно разбрелись по соответствующим офисам, дачам и беседкам, а в этих кафе уже наши дети. Тень не верит ни слову и продолжает искать.
Я ужасно скучаю по Киеву. Несколько лет назад мне вообще было незнакомо это чувство, и я очень удивился, когда оно во мне завелось. Я никогда не откажусь от жизни в моей Латинской Америке. Но мне всё чаще не хватает киевского воздуха, некоторых запахов – например, ландышей, или сирени, или земляники, или талой земли после схода снега – которых здесь нет, и с детства родного пейзажа. Во снах это превращается в привычную шизофреническую реальность, где город, в котором я живу – полуКиев и полуСантьяго, где свободно встречаются разные люди – живые и ушедшие – которые никогда бы не встретились в этой жизни; а во снах они не только общаются, но и выстраивают между собой какие-то сложные отношения и решают какие-то совместные задачи. Наверное, на более высоком уровне реальности всё это примерно как-то так и происходит.
С тех пор, как мы виделись в Киеве, я всё дальше уходил от литературы. Я чувствую, что поэзия и проза самой жизни настолько превзошли все мои художественные таланты, что я оставил эту тему для двух случаев: необходимого время от времени личного катарсиса, чтобы приводить в порядок мои внутренние ингредиенты, и для независимой социальной журналистики отсюда, из латиноамериканской глубинки – в этих темах я думаю, без ложной скромности, что могу быть ещё полезен. Я имею в виду тему организованного сопротивления индейских и крестьянских общин этому катку смерти, закатывающему под себя весь мир, и главное – рождение из этого завтрашних – очень разных и повсеместно от нас скрываемых – моделей нового общества, более достойного и человечного. Это то, чему я готов отдавать всё своё время и воображение.
Что касается работы – в последние 15 лет – за исключением вынужденной паузы этого года – я живу за счет туризма; у меня в Чили маленького турагентство, организовывающее для русскоязычных гостей путешествия и экспедиции разной степени сложности по разным странам Латинской Америки, и ещё время от времени я являюсь продюсером при съемке документальных фильмов для некоторых российских и украинских каналов. Обычно это на исторические и политические темы, с тем, что я больше всего люблю – длинными дальними поездками и интересными встречами. Может быть, когда-нибудь, во время следующего длинного карантина, что-нибудь напишу об этом.
Ещё я думаю, что традиционные концепции «туров» и тем более «экскурсий» будут постепенно уходить в прошлое, освободив место для следующего шага. Из индустрии развлечений, вчерашний туризм должен эволюционировать в сторону духовной школы, где под словом «духовность» понимается не принадлежность к тому или иному религиозному кредо, а потребность (всегда растущая) к путешествиям по нехоженым тропам нашего сердца, а «школа» предполагает только учеников в роли учителей и наоборот. Потому что любое путешествие в пространстве – всегда во времени тоже. И ещё, наверное, потому что главный смысл путешествий – в преодолении стереотипов, уничтожении предрассудков и построении диалога на равных между разными человеческими историями и культурами. Это практические занятия по искусству любви к Другому.
Д.Б. Спасибо за беседу! До встречи!