Проходящий год изменил если не всё, то очень многое.
Совершенно другие вещи встали во главу угла, и поэты, как чуткие локаторы, принимают обновлённые сигналы. А может, это сами поэты создают общее поле, влияющее на мир? «Словом можно убить, словом можно спасти…».
Давайте же посмотрим, что оказалось в центре поэтического внимания в этом «дивном новом мире».
В журнале «Волга» (номер 11, 2020) вышла подборка прекрасного поэта Юлианы Новиковой. Как здорово в этом тексте передана детская непосредственность, как тонко автор в конце заземляется, сбавляет яркость высказывания, умалчивает самое важное! У Юлианы Новиковой удивительно чувство слова, позволяющее создавать выпуклые и ясные образы: «Вот и я, сама собой вниманье / Детское, с мурашками по коже». И, странное дело, всем действительно всё понятно, и именно поэтому так сильно щемит сердце.
* * *
Ничего не внемлет ничему.
Дедушка играет на гитаре
Или мандолине, или лире.
Каждой твари можно дать по паре,
Столько инструментов в этом мире.
Сколько духовых! А сколько струнных?
Сколько контр-ударных инструментов,
Созданных как раз для этих трудных
Жизни исторических моментов.
Вот и я, сама собой вниманье,
Детское, с мурашками по коже.
Дедушка играет на баяне,
Но и в преферанс играет тоже.
Дальше вход закрыт для посторонних,
Да и нет здесь больше посторонних.
Дедушка в оркестрах похоронных,
Но и в преферанс играет знатно.
Я могла бы вспомнить и другое
Скомканное небо голубое,
Мы идем за ручки взявшись, двое.
Да оно и так уж все понятно.
Стихи Ии Кивы, опубликованные в журнале «Волга» (номер 11, 2020), пробирают до глубины костей, и не столько некой отстранённой физиологичностью, но и самой жуткостью пространства, где человек виртуальный оказывается совершенно беззащитным, а его личная жизнь подлежит акту купли-продажи. Этот человек «Homo consumens» также загрязняет информационную среду, потребляет и продуцирует тонны информации, так что истинное теряется за пустым и многословным. Мир Кивы – апокалиптический мир настоящего, в котором история и сториз неотделимы друг от друга, а смыслы поставлены на конвейер. «в начале был рот / он ел сам себя» – своеобразный уроборос, память, рождающая и пожирающая сама себя.
* * *
все наши истории в социальных сетях
похожи на полки с мясом в супермаркетах
каждый может купить любой кусок твоего тела
и перекрутить на фарш сделать котлеты
только представь себе
выйдешь в апокалиптическую красоту цветущего снега
а там люди переваривают твои уши почки ноги
обмениваясь комментариями о качестве присвоенных страданий
за отдельную плату
ты можешь всё это подсмотреть
или нет
наши истории – разлагающиеся тряпки в секонд-хендах
бесконечно однообразные когда мы говорим о различиях
между грязным чёрным и чуть менее грязным чёрным
нас намотало на производственную ленту времени
и за волосы тащит в пустоту публичных пространств
это какой-то род благотворительности
живи не для себя
отдай свою жизнь за бесценок во славу светлого будущего
или нет
наши истории – стёршиеся медицинские маски
использованные постиранные и проглаженные множество раз
носителями самых разнообразных убеждений и идеологий
мы так много наговорили в диктофон памяти
что теперь никто не узнает что там было в начале
рождение слова или акт радикально иного события
в начале был рот
он ел сам себя
или нет
В отличие от героя предыдущего стихотворения, лирический герой поэзии Евгения Волкова (журнал «Дети Ра», номер 6, 2020) не пассивен, но наоборот – ему «легко стоять на поле брани», он напоминает не то героя революции, не то вдохновлённого бунтаря, чьё слово сильно, а намерения решительны. Выбор авторской пунктуации помогает уловить ритм стихотворения со всеми его неровностями и переливами. Виртуозная игра слов, где знакомые поговорки переобуваются в воздухе, стремительно меняя смыслы, где «держиморды и натюрмордор» стоят в одном ряду, где автор с улыбкой фокусника тасует слова «и маха он и бабочка она», и где-то между строчек мелькающий Фитцджеральд – всё это превращают стихи Евгения Волкова в удивительное путешествие. Но следовать за белым кроликом или нет – всегда остается на выбор читателя.
НАТЮРМОРТ
язык мой враг и не прилип к гортани –
перед лицом державных держиморд
и мне легко стоять на поле брани
из поля брани сделав натюрморт
пускай попкорм переполняет урны –
но знает бог и ключик золотой
что синекуры делят синекурвы
что караул устал и ждет конвой
пусть вечный бой концы с концами сводит –
пусть вечный жид почётный ветеран
я темноте за окнами угоден
и перепончат словно ихтиандр
тиара их тиандру будет сниться –
и ночь придет которая нежна
луна в полнеба боль чужой боль ниццы
и маха он и бабочка она
и бабочка она готова к бою –
ждут цеппелины полные свинца
и тот кто каждый день зовется мною
пройдет со мной дорогу до конца
и если я как тот храбрец хардкорный
отдам любому царство за коня –
мой натюрморт как целый натюрмордор
не спит и ждёт и верует в меня…
Очень интересна подборка Заира Асима, вышедшая в журнале «Дружба Народов» (номер 10, 2020). Выбранное стихотворение говорит о преемственности жизни и смерти, об их медленном взаимопроникновении: тело отца уходит в землю, земля превращается в бабушкино лицо. Это пронизанный звуком верлибр, где открытость и откровенность лирического героя кажутся почти автобиографичными. Осознание смерти меняется вместе со взрослением лирического героя, и вот уже «Время уничтожает все символы», но ничего не исчезает безвозвратно, просто меняет форму бытия, и в этом есть некое утешение.
Кладбище
В детстве, когда приезжали на кладбище,
я смотрел на лицо папы
и воспринимал всё через его выражение.
Позже я стоял над могилой и думал,
что там происходит с телом.
Остались глаза, выпали волосы,
истлела одежда.
Теперь мне это известно.
Время уничтожает все символы.
От полумесяца остался клык.
Мужчина, забывший о смерти,
как путник, потерявший дорогу.
Земля холма, где лежит бабушка,
похожа на её последнее лицо.
Прекрасен узор сухой,
потрескавшейся почвы.
Стихотворение Геннадия Кацова, напечатанное в журнале «Звезда» (номер 10, 2020) закольцовано таким образом, что напоминает «Сон, вызванный полётом пчелы вокруг граната, за секунду до пробуждения» Дали, вернее, уже пробуждение ото сна. Но не правда ли, что жизнь – это сон, может быть, сон сознания, которое спит, творя окружающий мир во сне? Стихотворение Геннадия наполнено отголосками и аллюзиями и напоминает бесконечный зеркальный лабиринт, отражающий сам себя.
* * *
В шумном воздухе – осы, жуки и стрекозы;
в тихой почве творится судьба под луной:
после ливня, на землю смотревшего косо,
пробуждается цвет красоты неземной.
Наблюдателю зренья хватило б и слуха
подтвердить центробежно рожденный итог –
при стечении воли, обстоятельств и духа
появляется в утреннем поле цветок:
анатомия стебля беззвучно расправит кривые,
геометрия листьев поднимет, как лифтом, росу –
и цветок подсознания в воздух проникнет впервые,
и сознание слепит жука, стрекозу и осу.
В журнале «Зинзивер» (номер 5, 2020) вышла подборка Лидии Григорьевой, чьи стихи отличаются мелодичностью и чистым классицистическим звучанием. Данное стихотворение напоминает стеклянный снежный шар (пасторальная картинка и бесконечные снежные перья, падающие с небес), в котором время и пространство словно бы закольцованы. Вечность-не вечность, рай-не рай, но мир, возникающий на грани сна и бодрствования, где возможно практически все, и даже «Пила я птичье молоко. / Не уходила далеко / От дома, где его доили».
ПОРА
И было на душе легко.
И облака по небу плыли.
Пила я птичье молоко.
Не уходила далеко
От дома, где его доили.
Сидели волки, глядя в лес
На звездный праздничный навес,
На темные глухие ели.
И перья снежные с небес
На землю праздную летели.
Всего лишь зимняя пора.
Пожитки собирать пора!
И хватит уповать на милость.
Но ни сегодня, ни вчера
Меня не гнали со двора.
И неземное время длилось…
Мне нравится нарративность верлибров в стихах Анатолия Величко, которые можно прочесть в журнале «Знамя», (номер 10, 2020), в том смысле, что в них присутствуя ясная история, чёткий и очень вещественный мир, в котором шуршат листья и чувствуется «зернистый» холод. И, хочется, как и лирическому герою стихотворения, представить себя внутри этого лубочного, открыточного мира, даже если существует только в чьем-то воображении. Особенно, если он существует только в чьем-то воображении.
1.
В Сибири поздняя осень – это октябрь.
На мой день рождения часто выпадает снег.
Это ещё не постоянный снег, он растает,
Но сейчас в складки опавшей листвы набился зернистый холод.
Я брожу по этим листьям, они хрустят под резиновыми сапогами,
И я рассеянно думаю о том, кто из одноклассников
Придёт ко мне вечером в гости,
И почему-то я думаю о том, как хорошо сейчас в деревне.
В настоящей деревне я никогда не жил
И представляю её себе по стихам Сергея Есенина
И рассказам Василия Шукшина.
Но мне так хочется, чтобы была деревня
С избами, заборами, золотом берёз и осин
По косогору над речкой или прудом,
Чтобы холодный, со снегом, октябрьский день
Был моим незаметным праздником.
Стихи Ирины Рувинской, опубликованные в «Иерусалимском журнале» (номер 64-65, 2020) требуют особого подхода, можно даже сказать, соучастия, готовности оказаться с автором на одной волне. Подкупает также интонация – доверительного разговора, внимательного наблюдения, неподдельного со-чувствия, некой сдержанности, но не равнодушия, а скорее уважения к личным границам. Это мир естественного языкового проникновения, где украинский, иврит, арабский, русский прекрасно живут бок о бок друг с другом. И птичка не певчая, но скорее терапевчая, и стихи эти крутятся в голове – и парадоксальным образом становится легче.
ТЕСТ
скажи тебе правда нужен
этот поднос
этот шарф
этот человек?
да нужен потому что
этот поднос деревянный
этот шарф модный
этот человек забавный
нет не нужен потому что
этот поднос деревянный
этот шарф немодный
этот человек зануда
первый вариант выбираешь ты дура
второй выбираешь ты старуха
выбрать не можешь старая идиотка
первый первый конечно!
спи говорю утро вечера мудренее
перемелется говорю мука будет
а он глаза на меня поднимает
не понимает не понимает
ведь уехали так давно мы
и ему не знакомы
родины идиомы
Также в «Иерусалимском журнале», (номер 64-65, 2020) можно прочесть поэзию Лены Берсон. Эти стихи сюжетны и метафоричны, в них силен мотив бесприютности, потери дома, какой-то общей жизненной, а то и вселенской неприкаянности, когда «пробив в мироздании брешь / В чемоданах, до времени стёртых / Мы возили за всякий рубеж / Снег, баян и припарки для мёртвых». В последних строках стихотворения мне чудится дыхание Мандельштама, ворованный воздух, «тайком провезенное слово», и это, на мой взгляд, совершенно прекрасно.
* * *
Дом к утру застывает, как пруд,
Даже угол, где солнце лежало.
Посмотри, как нас больше не ждут.
Терпеливей, чем раньше, пожалуй.
Свет акации холодноват,
Ворох тёплых вещей распакован.
Ничего, что у нас виноград
Не осыпан позёмкой к Покрову.
Посмотри, как мы жили, едва
Обживая картон, пусть не наш, но
Наша музыка, наши слова
Страшных лет…
– Да каких?
– Да неважно.
Видишь, самый свободный чувак?
Он смеётся немного иначе.
Вот его заграничный пиджак,
Как распятие, в кадре маячит.
Отрыдав нараспашку рефрен,
Он уйдёт не зимою, так летом.
Сколько женщин, одетых в кримплен,
Будут издали плакать об этом.
И, пробив в мироздании брешь,
В чемоданах, до времени стёртых,
Мы возили за всякий рубеж
Снег, баян и припарки для мёртвых,
За любой проведённой чертой
Замирая от окрика: кто вы?
Если око за око, то что
За тайком провезённое слово?
Как удивительно иногда подбираются слова, так что казалось бы «слезодавильный» сюжет может вдруг обернуться выпуклой и страшной стороной. Речь идет о стихотворении Натальи Резник, опубликованном в журнале «Интерпоэзия» (номер 4, 2020). По какой-то странной ассоциативной цепочке (вряд ли задуманной автором) это стихотворение напомнило мне «Берлинское» Ходасевича: «И проникая в жизнь чужую, /Вдруг с отвращеньем узнаю / Отрубленную, неживую, / Ночную голову мою», возможно, внезапным отожествлением себя с другим, видением «грядущего конца», переворачивающем перспективы, когда этот другой вдруг становится «я». Стихи Натальи Резник отличают наблюдательность, точность детали, жизненная правдивость, идущая не от детального воспроизведения реальности, но от глубокого понимания жизни.
СТАРУХА
Вот идет по улице старуха,
Разгребая палкой грязный лед.
У неё морщинистое ухо,
На губах обветренных налёт.
У нее в тяжелых венах руки,
Сгорбленная жалкая спина.
Нету никого у той старухи,
Ковыляет старая одна.
Дома у старухи телевизор,
На плите остывшая еда,
Потому что к ней соседка снизу
Помогать приходит иногда.
У экрана долгое сиденье
И бутылка кислого винца…
Та старуха – вечное виденье
Моего грядущего конца.
Стихотворение Вадима Муратханова, также появившееся в журнале «Интерпоэзия» (номер 4, 2020) является квинтэссенцией карантинного духа, который коснулся большинства людей на планете. Лирический герой словно бы расщеплен надвое, он «зыбок и непрочен», он заточен во внутреннем мире, а вымечтанный внешний мир заточен в нём. Этот текст одновременно не лишён и самоиронии «Я пуст и в основном горизонтален». Но переизбыток времени ничуть не лучше его нехватки, потому что в эти моменты обнажается вся экзистенциальная изнанка бытия.
САМОИЗОЛЯЦИЯ
В домашнем заточенье, как ни странно,
мне неизменно помогает ванна.
Без пропуска сажусь в её ладью
и, пресекая бормотанье крана,
пересекаю молодость свою.
Я там и здесь, я зыбок и непрочен.
Двойник мой, суетлив и озабочен,
бежит на месте, крутит колесо,
и череда попоек и пощёчин
морщинами ложится на лицо.
Билет просрочен. Вместо альп, италий –
минувшего случайные детали,
как зерна из дырявого мешка.
Я пуст и в основном горизонтален.
Я толстых книг бездомная тоска.
Когда б не страх, что истекает время,
зачем подолгу говорить не с теми
и с незнакомыми делить постель?
Смотри, как много времени, и темень
густа, и не предвидится гостей.
Интересно и стихотворение Григория Марговского, опубликованное в журнале «Крещатик» (номер 4, 2020) – соединением двух миров, в одном из которых «лишь сомелье в казино / Пропойце кадит, балагуря», а в другом «Ничем ограничить нельзя / Верховную власть снегопада», и второй мир воинственно наступает на первый под струнный квартет Бетховена. В этом стихотворении есть некий жизненный надлом, отчаяние, опрокинутое в небо, заметённое снегопадом.
СНЕГОПАД
Бетховена струнный квартет.
Пейзаж обескровила заметь,
Весь город как шейх разодет –
Но образ тот нечем обрамить.
Ничем ограничить нельзя
Верховную власть снегопада,
Над мертвенной бездной скользя:
Бессмысленно, да и не надо…
Движение прекращено.
По штату объявлена буря.
И лишь сомелье в казино
Пропойце кадит, балагуря.
А, впрочем, не платят уже
За опус полсотни дукатов:
Сугробы растут на душе,
И взор угнетающе матов.
Две скрипки и виолончель –
Родня бархатистому альту,
Но некогда ясную цель
Растерло крупой по асфальту!
И можно в четыре смычка
Пытаться пропеть ей осанну –
Но радость от нас далека
И вряд ли поверит обману!
Журча как весенний ручей,
Халдей угождает барменше…
Но в жизни все больше вещей
Для нас означает все меньше!
Без музыки несдобровать,
Но щеки у старости впалы:
Ей, право же, не до бравад –
Она разгребает завалы.
Когда же я, Г-споди, жил?
И жил ли я толком когда-то?..
Адажио смолкло. Нет сил.
Из рук выпадает лопата.
Хотелось бы отметить и поэзию Насти Запоевой, также опубликованной в журнале «Крещатик», (номер 4, 2020), которая имеет удивительно узнаваемый голос. Автор сталкивает лбами слова, но эта формальная неправильность плодотворна, поскольку помогает наращивать новые смыслы. Стихам Насти характерна некоторая угловатость речи, тонкие звуковые сочетания, абсурдность, рождающая удачные сочетания, вроде «хихикал немоты» и размывающая привычные представления о реальности.
* * *
в квартире Гоголя ремонт
здесь вещи нищие простые
в каналах звёзды золотые
укачивают старый зонт
чтоб упреждая нищеты
повадки заспанные птичьи
хозяин плакал по-девичьи
или хихикал немоты
боясь как холода и спал
до полудня в халате старом
от холода за самоваром
дрожал как будто убеждал
себя ли маменьку бог весть
в том что ему спалось сегодня
нехорошо на то Господня
должно быть воля если есть
у нас наливка дай сюда
кажись держали ей-же барин
а он зачем-то вдоль окраин
опять шатался до утра
потом писалось да спалось
потом так страшно просыпаться
всё девки или черти снятся
кровотеченье началось
и страшно страшно жить
молчать и мёрзнуть что за холод
вчера споткнулся мёртвый голубь
наливки стало-быть налить
а он уже не слышит спит
боится спать идти страшится
всё это скоро разрешится
всё это скоро отболит
Стихи, к огромному сожалению, уже покойного Владислава Пенькова, вышедшие в октябрьском номере журнала «Нева» (2020/10), отличаются спокойной прямотой и лёгкостью. Это та степень мастерства, когда уже никому ничего доказывать не надо, и стихи получаются под стать – преисполненные права быть, полные бытия. И читатель вертит стихотворение в руках, смотрит, как на диковинную птицу, разжимает ладонь – и, естественно, птица улетает. А ощущение чуда остается.
РОМАН
Отцу
Что у Диккенса главное – шорох,
задыхание, шёпот банкнот,
отмеряющий горкою порох,
незадачливый дядя-банкрот?
Или дюны? Песчаные дюны
и щенок, что заходится там.
И дыханье отпущено юным,
опушенным нетронутым ртам,
чтобы рты, задыхаясь и плача
от старушьей своей пустоты,
повторяли: могло быть иначе,
если б нас, если б я, если б ты.
Мне очень нравится интертекстуальность и некоторая ироничность стихов Ивана Волосюка, опубликованных в журнале «Новый Берег» (номер 71, 2020). Это та самая постмодернистская игра, но не простое жонглирование словами – в этих стихах есть боль и нерв. Их герой – «Человек без зрения и без слуха», запертый, гонимый, то ли едущий кукухой, то ли пролетающий над гнездом кукушки, попавший в силки государства и уже не чающий вырваться из них. Но название заставляет сомневаться – правда ли это или же очередная галлюцинация?
A Beautiful Mind
Добрый мент родился…
Глеб Самойлов
Я носил вместо дикого зверя кепку,
я тянул вместо хилого деда репку,
а когда заканчивались таблетки,
слышал голос: ты к смерти уже готов?
И потом, как птицу, меня ловили,
как речную рыбу, меня глушили,
о меня окурки свои тушили
трое добрых родных ментов.
По весне отправили в санаторий,
положив на вязки – но я не спорю,
как всегда, поддерживаю режим.
А во сне лечу над гнездом кукухой,
человек без зрения и без слуха
сам не верит, что мы сбежим.
В «Новом Журнале» (номер 300, 2020) вышла подборка неопубликованных ранних стихотворений Дмитрия Бобышева. Выбранному стихотворению присуща некоторая геометричность, минимализм и ясность стиля (не потому ли, что треугольник солдатский, что многого не записать, только успеть бы наметить происходящее «на конце ответа»?). Стихотворение построено на тонких звуковых сочетаниях и внутренних рифмах «устала-по уставу», «трудно-тундра» и отличается удачной сменой перспективы.
СОЛДАТСКИЙ ТРЕУГОЛЬНИК
Посвящается В. Уфлянду
Ты сегодня устала. Спи себе.
По уставу
Пишутся письма.
Он приходит обычно к ночи,
Треугольный солдатский почерк.
Полистаешь его у лампы,
Переставишь ее
Поближе.
Ты сегодня устала.
Легла бы, слышишь?
Тундра.
Трудно. Рабочий ветер.
Он настёгивает гимнастерку
Из холста беззащитного цвета.
Это там,
На конце ответа.
Говорят о далеких семьях.
Ковыряют
Мёрзлую землю.
Трудно.
Тундра. Идут оттуда
Поздним часом солдатские письма.
Попечалься,
и спи себе…
1956
Стихотворение Елены Данченко, опубликованное в журнале «Урал», (номер 9, 2020), удивительно жизнеутверждающе. Эта сила, идущая изнутри, столь часто встречается среди поколения людей, из которых «гвозди бы делать». Здесь представлен несколько иной взгляд на прошлое: героичный без лишнего пафоса, трогательный без тонны сентиментальности, страшный без чрезмерных деталей. И мудрый, но не столько пониманием, что «В пластинке не больше вреда / чем в мыле, свече или спичке», сколько радостной готовностью жить несмотря на тяжесть этой самой жизни.
Дед Вася
Вьюнка граммофонный раструб
напомнил мне дедов старинный,
однажды озвучивший сруб
лихой хрипотцою пластинок.
И был тот трофейный музык
нелепым в стенах ветерана.
И был тот немецкий язык
как соль на открытую рану.
– Зачем ты их крутишь, дед Вась,
как можешь ты слушать их марши?
А дед разжигал керогаз,
помешивал щи или кашу.
Потом за столом наливал
себе стограммовую стопку.
А мне, невеличке, ломал
горбушки душистую сдобу.
– Смотри, граммофон хоть куда,
хоть стар, как и я, но отличный.
В пластинке не больше вреда,
чем в мыле, свече или спичке.
Когда же я слушаю их,
то думаю: петь им осталось
четыре годины лихих
и вряд ли дождётся их старость.
Сойдутся над пришлыми – вжик! –
тяжёлые наши суглинки.
От них и останется пшик –
шипенье немецкой пластинки.
Зачем к нам пришли эти вши?
Эх, дойче, марширен, марширен…
Мне семьдесят c гаком, я жив,
вот только с ногою паршиво.
Совершенно потрясающий цикл стихов Елены Зейферт, посвященный Юрию Вайханскому, можно прочесть в журнале «Урал» (номер 11, 2020). В нём оголённое страдание переплавлено в счастье, мучительно-прекрасное, золотистое на просвет. Эти стихи полны любви, всеобъемлющей, по-надмирной, объединяющий миры – этот и тот. Каждое слово, сказанное на этой границе, на этом беспросветном свете, становится поэзией. Стихи Елены Зейферт очень тесно связаны с музыкой, и не только обилием музыкальных деталей, не только тем, кому они посвящены, но и своим построением, пульсирующим ритмом, пронизывающим весь цикл.
Зима как ночь, ночь как зима
Поэма
Чрезвычайно мало нужно для того, чтобы ободрить
красоту в чьей-либо душе. Спящих ангелов легко разбудить.
Морис Метерлинк
Юрию Вайханскому
«ты ещё жива
ты жива
в тебе
свет, рыжий свет»
я слышу твои слова,
когда утром открываю глаза
и зажигаю факелом чувство долга:
дочь, её школа, её музыкальная школа,
мои две работы,
много ежедневных забот
юра, юрочка, я вожу нашу дочь на виолончель,
ты, струнник, был бы рад.
видишь ли ты нас?
или теперь занят неземными делами?
счастье чистая форма.
оно рождается само по себе
и не терпит
замен
себе
хочешь отпугнуть его – возьми костыли,
не хочешь знать настоящего счастья –
жалуйся,
цепляйся за помощь,
перекладывай свои дела на плечи других,
плачь
счастье по другую сторону моста,
от этой помощи
оно отодвинется от тебя ещё дальше, потом исчезнет из виду
ходить своими ногами – радостно,
счастье не терпит подпорок
только
пустота
может
его
родить
пустота честного и чистого ожидания счастья
манок для него – беспримесное достоинство
в жёлтом крупном песке
растёт золотой шпиль
Итак, в нашей выборке оказалось много ретроспективного, обращенного в более счастливые времена, и в то же время много рефлексии настоящего, не только осмысления телесного опыта в мире изоляции и закрытых границ, но и в социуме, а то и бросившего вызов государственному. Нашим поэтам также важен опыт эмиграции, перехода границ, обживания новых мест, по эту или же по ту сторону жизни. И, конечно же – поиск тех самых слов в единственно верном порядке, стремление к живой непринужденной речи.