Милена Макарова удивляет пестротой предстоящих перед нами сюжетов, событий! Свой стихотворный рассказ она как бы выносит на сцену, разыгрывая поэтический спектакль. И яркие эпизоды этого спектакля держат наше внимание и ожидание того, что будет происходить с героями её поэтического театра и с ней самой, автором и режиссёром.
Д. Ч.
* * * Смотрите, Миледи, но лучше, конечно же, нет, Как быстро цветок расцветёт на плече оголённом. В розариях кармы горит электрический свет. Дымится железная лилия. Пахнет палёным. Хотелось ли Вам, о графиня моя де ла Фер, Судьбу развернуть как написанный золотом свиток? Глаза столь прозрачны и голос как музыка сфер. Зачем же тогда впереди монастырь кармелиток? Всё спрятано. В перстне, допустим, покоится яд, А сердце и лилия скрыты под чёрным гипюром. Версаль позади и не будет дороги назад Для той, что закутана в чёрное, но белокурой. Мне жаль этот профиль и жаль поворот головы, И шею точёнyю, но всё сбывается скоро. Роман на исходе и там, в середине главы – Лилейная смерть и нелепый квартет мушкетёров. В розариях кармы горит электрический свет, И вот не уснуть даже самой глубокою ночью. Смотрите, Миледи, написан Ваш автопортрет. Кто мог бы подумать, что зеркало так кровоточит… * * * Споткнуться о тень. Поцеловать привиденье. Фантом приголубить. О призрак щекой потереться. Но ангел-хранитель, похоже, теряет терпенье – Когда же закончится это бесстрашное детство? Очаг нарисованный станет холстом раскалённым. Сиреневой ведьмой родная до боли Мальвина. А роза ветров расцветает в пространстве слоёном, Где кто-то уже обретает свою половину. * * * В этом романе каждое слово на вес Золота. Я закрываю глаза. Вижу маршрут. Жизнь моя мчится, будто «Восточный Экспресс», Только однажды, кого-нибудь в нём убьют. Я надеваю жемчуг. Я играю в маджонг. Я выбираю время. Отмериваю цианид. Не говорить о смерти, всё же хороший тон, Даже когда внутри всё у тебя болит. Я не раскрою тайны. Не изменю сюжет. Да, я конечно не та, за кого себя выдаю. У меня другие глаза, и мне достаточно лет, Чтобы не верить в то, что встретимся мы в раю. Я научилась мечтать даже под стук колёс. Кто-то за стенкой плачет – мне слышно в тиши ночной. Я же давно позабыла вкус благодатных слёз – Леди Агата, видно, будет довольна мной. * * * Я не верю. Я поджигаю жемчужину, Рискуя спалить тонкую нить ожерелья. Я достаю зажигалку в виде дельфина, Вынимаю из дельфина пламя, А из памяти -панораму: Тёмное море, горящее небо, Жемчуг, рассыпанный на постели… Ты не веришь. Ты поджигаешь жемчужину. Пламя облизывает перламутр, И уносится дальше, В глубину, в потаённые недра. * * * Лишь скажи: «Приди!» и я приду – По воде, по воздуху, по огню, По серебряному, словно зеркало, льду. Бриллиантом маленьким ограню Этот день. Оберну его в чёрный шелк Нежной ночи. Бережно сохраню. Или, может, жду, чтобы ты пришёл – По воде, по воздуху, по огню! * * * Высокое пламя свечи раздвоилось, И каждый его лепесток отогнулся, И огненной лилией стала свеча расцветать. Но только тебе ничего не открылось, И ты, не поверив глазам, улыбнулась. А воздух дрожал над свечой как озёрная гладь. * * * Кто-то сказал мне, что медитация это – Чувствовать сердцебиение птицы, сидящей на ветке. Вот я и чувствую как Сердце моё отдаётся ударом двойным, А горло саднит от неспетой в сумерках песни… * * * Смерть совсем рядом, она ходит кругами, Вышивает крестиком, делает оригами Из писем прощальных. На ней – то фата, то траур. Ей тысячи лет. Она – серьёзная фрау! Она говорит «TOD». Тот, кто пойдёт со мною Узнает небесное и позабудет земное…» Играет на флейте в парчовом халате факира. И чтобы её не встретить, вы отдадите полмира. Но она помечает фатальный рейс самолета. Она то печальна, то весела отчего-то. То светом тоннеля ведёт, то сумраком коридора. Глаза её пепел и лёд. Она – роковая сеньора! В руках у неё то стилет, то дивная «акватофана». Ей тысячи лет, она одевается странно. Стоит одиноко в холодном тумане перрона. И сбиты её каблуки, и алмазна корона. И там, где у крови горячечный привкус металла, Проходит незримо с улыбкой надменно-усталой. С улыбкой до боли знакомой, с улыбкой спокойной – Ей надо успеть на все безрассудные войны. * * * И чем непрогляднее тьма, тем вернее Слова обретают какую-то новую силу, Подобно тому, как дамасская сталь, погружённая В густеющий сок незабудки (согласно поверью) Навек обретает волшебную силу и лёгкость, И несокрушимость, и ранящий медленный блеск. Слова обретают какую-то странную силу. Слова как дамасская сталь остывают. Чтоб после, чтоб после Оставить глухие трехгранные раны, И боль, о которой не сможем уже позабыть… * * * На огромной карте Луны, Найденной в недрах домашней библиотеки, (Берн, Швейцария, такой-то год выпуска) Прочесть названия лунных морей – Море Дождей или Море Гумбольдта, Mare Nectarisiи Mare Imbrium. Повторять зачарованно, словно лунатик, Имена озер и заливов – Залив Радуги или Озеро Сновидений, Озеро Вечности, Озеро Смерти… LakusTemporis и Lakus Doloris. Даже на тёмной стороне Луны Нашлось своё Озеро Забвения. Вся эта неистовая латынь – Прихоть средневекового астронома, Который, наверно, в душе был поэтом, С которого всё началось – покатилось… Ничего уже больше и не изменишь, Луноходы, пошатываясь, будут бродить От Озера Счастья до Змеиного Моря. Реголит тихонько вспыхивать В дни «огненного Новолуния». А Луна будет всё так же Улыбаться своей чуть усталой улыбкой…