Стихи Алины Талибовой носят характер парадоксальный, их разговорная ткань – сдержанная, лишённая громкого пафоса – на самом деле обнаруживает остроту восточного темперамента. Это проявляется даже в «московских» стихах её последней по времени книги. Напряжение человеческого переживания выражено с полной свободой авторской интонации, лирической исповеди. Метафора вмешивается в повествовательную речь, окрыляя её…
Д. Ч.
* * *
...Есть странный час
на перекрёстке ночи
И дня,
есть потаённый переулок
Во Времени – свернув в него однажды,
Ты забываешь год, число, эпоху
И имена друзей.
Названья улиц и месяцев...
Свернув в него однажды,
Ты понимаешь, что попал в кино,
В котором звук пропал среди сеанса.
Кругом лежит беззвучный Старый Город,
Там, где дома касаются плечами
Друг друга...
Шелестит листва немая,
Беззвучно мяч стучит об известь стен,
Коньки грохочут по камням беззвучным,
Беззвучные беседуют соседи...
Пластинка кружится, дрожит игла,
Но с губ её ни звука не слетает.
Вот женщина седая стул выносит,
Садится возле своего подъезда
И поправляет сползший с плеч жакет.
(Через мгновенье включат в мире свет
И озарятся стрельчатые окна.)
И нас с тобою поглотит парадное...
И ты очнёшься в тёмном влажном чреве
Его, и над твоею головой,
Как позвоночник – лифтовая шахта
Возносится, дрожа от напряженья,
Куда-то вверх, под купол мирозданья,
К аорте Дома...
Виртуальный ветер,
Бушующий в галактиках,
влетев
Разбитой форточки в квадратный рот,
Вздымает рёбра лестниц как дыханье...
О, сколько же вокруг нас параллельных
Миров, сознаний, аур и т.п.,
Упрятанных друг в друга,
как «матрёшки»!..
(До сердцевины этого расклада
Пока ещё никто не доходил.)
И, как и подобает человеку,
Я знаю лишь,
что ничего не знаю
О мире, но одно я знаю точно:
Всё это я –
фасады и листва,
И дети эти, и ларьки, и кошки,
Разлёгшиеся с видом королевским
В подножье мусорок...
И темь подъезда,
И женщина в продавленном шезлонге,
Глядящая вдоль улицы пустой –
Последние две тыщи лет, примерно,
Никто, никто не проходил по этим
Камням...
(Воспоминания не в счёт).
И я – стена, и на моих щеках
Нарезана вот эта вязь тугая
На мёртвом языке,
и южный ветер
На мне вздувает виноград сухой,
Как волосы на лбу...
ЭТЮД С ВЫКЛЮЧЕННЫМ СВЕТОМ
Он дверь открыл
и пропустил
Её вперёд.
Сказал, что
света нет, прости –
И, как зверёк,
Она застыла посреди
Слепых чудес.
Вокруг шумел на сквозняке
Полночный лес
Чужой квартиры…
Был несыт
И хищен кот.
Совою ухали часы,
Скрипел комод
Своим рассохшимся стволом.
А за спиной
В берлоге тесной
под столом
Вздыхала ночь.
Ворчал, застряв во временах,
Столетний лифт.
Садилась зеркала луна
В ночной залив
Рояля. Крыло пол-окна
Грозою штор,
Была густа трава ковра.
И разговор
Не клеился –
забыться чтоб…
Из тьмы веков
Белел незащищенный лоб,
И стыла кровь
От звуков, запахов, теней…
Качался лес.
И сразу с четырех сторон,
Наперерез
Готовя шёлковую сеть,
Точа ножи,
К ней подбиралась в темноте
Чужая жизнь.
УЛИЦЫ НАШЕГО ГОРОДА
Горбатые, как верблюды, –
Непредсказуемые, как женщины, –
Спутанные, как волосы на ветру, –
Древние, как все религии мира, –
Вытертые, как паласы,
которые моют в июльских дворах
смуглые, горластые Шехерезады
с рыжими от хны пятками, –
Сочетающие в себе,
как перекидной календарь,
сразу все четыре времени года:
вот вдоль тротуара
осатаневшей иномаркой
несётся февральский норд,
а за углом зацветает айва, –
Круто сворачивающие на перекрестках
с Европы в Азию и с Азии в Европу, –
(И пьёт из лужи третьего тысячелетия
ишак, пропавший со двора
средневекового караван-сарая…)
Заасфальтированные волны...
Половина из них – тёзки политиков,
а половина – поэтов:
улицы, как и дети, не выбирают себе имён.
И все мы, все мы ходим по ним,
как в музее под открытым небом,
где развешаны полу-стёртые указатели:
«Мой первый двор»,
«Мой первый поцелуй»…
Выложены брусчаткою из сердец
Улицы нашего города.
СВАДЬБА
…И кто придумал свадьбу эту
В разгаре бешеного лета:
В слепящей мишуре – машины,
Огнедышащие мужчины,
От хватки галстучной страдая,
Притиснуты к палящим дамам.
Пройдя сквозь мир,
лишённый тени,
Они вступают на ступени
Микрорайонного палаццо,
Где ждёт их местный папарацци.
И камера, как шмель, хлопочет,
Чтоб донести потомкам точно
Все поцелуи и объятья,
Все фишки свадебного платья.
И взгляд смятён,
и руки тонки…
Запечатлеемся на плёнке
И мы, вдоль улицы спешащие
И подходящий фон являющие
Для этих лет, для этих свадеб…
Невестиных подружек пряди
Ещё туги от плойки утренней.
Шар голубой над ними крутится,
Как век назад, игрив и ветрен,
И свет медов, и жарко сердцу
От августовского томления.
И метят карточки миллениумом,
Засушивая розу душную
Напоминанием о сущности
Произошедшего обряда…
И продолжать стиха не надо.
ПОСВЯЩЕНИЕ МОЕМУ АНГЕЛУ
Мой ангел,
мой печальник
О том, что не сбылось, –
Давай поставим чайник,
Поговорим без слёз.
И будет мятным – пряник,
И ветреным – закат…
Мой ангел опечален,
Что нет пути назад
В тот город,
что на горе
И радость был мне дан,
С волнующимся морем
Прекрасных горожан.
Он чьей-то злою чарой
Стал щепкой меж стихий…
Мой ангел,
опечатай
Сердечный мой архив.
Ты там найдёшь улики
Неслыханной любви –
Кровавой и великой…
И прочие… стихи.
Которые не чаю
Пристроить, как кутят.
Ах, ангел, выпьем чаю,
Посмотрим листопад.
Друзья мои – по чатам,
По весям и векам.
А я – как хлеб початый
Лежу на сквозняках.
Тихонечко черствею…
Но, юный и седой,
Утешить не умеет
Печальный ангел мой.
Он занавесь качает,
Он шаркает ногой…
Как два Первопечатника
Над свеженьким листком,
Отталкиваясь лбами,
Мы склонимся к утру.
Перебудив стихами
Все сто кухонных труб.
Сожжём исчадья быта
На газовом огне…
Мой ангел, всё же были
Мы счастливы вполне.
ПАМЯТИ ОДНОЙ ПРОВИНЦИАЛЬНОЙ ПОЭТЕССЫ
И я под вечер вдруг забеспокоюсь:
Вот этот томик, третий от угла –
Какая-то нечаянная повесть
Про то, как жили-были и жила
Меж них одна –
не то, чтобы из ряда
Вон, ну а всё же в стороне
От толчеи парадов и обрядов,
С запущенной геранью на окне.
С провинциальным городом в ладошке,
В котором снег сменяется дождём.
С платком пуховым,
с глупой серой кошкой,
С квартирой, где её никто не ждёт.
Ну а ночами, выходя в астрал,
Бродить по улочкам другой планеты
И возвращаться в тело, подустав...
И снова слушать, как на этом свете
В рассветном трансе бьются петухи
И всхлипывают дождевые трубы...
И прятать домотканые стихи
В узлах метафор,
с рифм отстрочкой грубой
В комод на полку дальнюю...
Прости,
Уездный боже, сонм моих невежеств
Мне за мою космическую нежность
Ко всем поэтам, сложным и простым.
БАЛЛАДА О ХОЗЯИНЕ ЗООМАГАЗИНА
Хозяин зоомагазина –
Худой, сутулый, добрый, длинный,
Спал тут же в комнате за стенкой,
Чтоб сэкономить на аренде,
И, тени раздраженья без,
Безропотно пускал к себе
Мальчишек и зевак сторонних,
И просто вымокших влюблённых
(Дождлива южная зима),
Хотя, конечно, понимал,
Что ничего не купит этот
И уж тем более, вон тот...
Обжившись в стареньком пальто,
Хозяин зоомагазина
Негромко кашлял утром зимним,
Просеивая птичий корм.
И был в глазах его укор
Тому, с кем он не мог поспорить.
То были времена, когда
Сгоняли с прежних территорий
Людские стаи и стада,
Разворошив людские норы
До основания, до дна,
И разоряли города,
Как гнёзда каменные...
Бурным
Был век, в котором в меру сил
Он разводил свой магазин,
Как огородик под вулканом.
Пускал чужих детей и пьяниц,
Бомжей, влюбленных и зевак
В свой бедный рай…
По вечерам
В углу приёмник выдавал
Фокстроты, джазы,
танго, свинги...
Задастая морская свинка
Блаженно хрумкала ботвой
Морковной.
«Я – навеки твой», –
Пел попугайчик-неразлучник
В тоске по умершей подружке.
Большой и толстый рыбий царь
Смотрел сквозь выпуклые линзы
Аквариума, морща рот
Огромный...
За его спиною
Клубился в водорослях тёмных
Его бесчисленный народ.
Кинокрасотки с видом важным
Смотрели с небогатых стен.
И бронзовая черепашка
Ползла по откидной доске
Прилавка.
Тыча всюду нос,
Бродил по магазину пёс,
Которого не покупали
(Подозреваю, что едва ли
Хозяин бы расстался с ним,
Когда бы даже захотели
Его купить)...
Года летели.
Хозяин зоомагазина
Кусал усы, сутулил спину,
В кармане стёртого пальто
Нащупывая сигарету
Заветную.
Но вспомнив, что
Животным вреден дым табачный,
Вздохнув, откладывал её…
Шуршал газетою вчерашней,
Чай отпивал, кусал усы
И чувствовал, что он в ответе
За малых сих...
Полночный ветер
Раскачивал планету.
Дом
Чердак удерживал с трудом,
Как нахлобученную шляпу.
И шёл во тьме незримый табор
Людей и тварей, рыб и птиц,
Вод и деревьев
по пути,
Нам предначертанному небом...
...В цветенье лет, в смятенье зим
Мне кажется:
он вовсе не был,
Тот самый зоомагазин
На улице Не – Помню – Точно –
Кого...
И здесь я ставлю точку.
* * *
По вечереющему городу,
Где тень и свет сдвигали головы
И ливень деспотом печальным
Вступал под арки триумфальные
Деревьев, где-то в небе сомкнутых,
И становилось грустно в комнатах, –
По вечереющему городу,
С его навесами и створками,
Душа бродила в мятых джинсах.
И думала душа о жизни,
Которая происходила
Вокруг, пока она бродила,
И той, которая могла бы
Произойти…
Хоть раз – хотя бы
Вот в этом итальянском дворике
Во внутреннем кармане города.
Там, где над ветхими воротами
Ночной фонарь щекою дёргает
И в улицы пролёты тёмные
Летит чечётка фаэтонная.
(Тот дубль –
без видимой причины –
Но так и не вошёл в картину
И наслоился на пространство
Зелёной лунной голографией.
Цари – мгновенны,
время – бренно,
Но тот балкончик – незабвенен…)
И в этом вечеревшем городе
С его бесчисленными тромбами
Автомобильными и заревом
Реклам –
жила как будто заново
Моя душа тысячелетняя:
Пила вино, пускала ветки.
Шуршала новенькими платьями,
Мечтала о колечке с платиной…
И шла навстречу ночи, бодрая,
По вечереющему городу.
ПОРТРЕТ
(Из «Летних этюдов»)
...И, кривоногий,
с голой медной грудью,
Мясник каким-то пыточным орудием
Разваливает тушу пополам.
(Поют незримые колокола
По убиенной рыженькой корове.)
Весёлый от жарищи и от крови,
Мясник смеётся, золотом зубов
Бесчисленные солнца отражая.
Божественно деля и умножая,
По-божески обвешивая, он
Заметить успевает с интересом,
Как кошка тянет пыльные обрезки,
Как вздрагивает меченый баран,
Предчувствуя, что –
вот, уже – пора...
Мясник, как мальчика, похвалит бога
За бойкий торг, за ровную дорогу...
Как музыку, невнятную невеждам,
Он слушает машинные гудки.
В его глазах –
безудержная нежность
Ко всем собравшимся на шашлыки.
