Поэзия метрополии

Автор публикации
Михаил Дынкин ( Россия )
№ 4 (4)/ 2013

Стихи

В стихах Михаила Дынкина заключена, кажется, сама изначальная природа поэзии, в её сущностных, метафизических проявлениях. Это поэзия поиска пресловутого логоса, архетипа, прообраза, некогда утраченного человеком и являющегося предметом его напряжённого и неизбывного взыскания. Образы и смыслы, многослойные, порой сложные, но почти всегда необыкновенно притягательные, возникают будто из некой мистической пыльцы сознания, рассеянной в безднах до сотворения человеческого разума.

 

О. Г.

* * *
 
помнишь птичий вокзал, мандельштамовский хор аонид
восковые фигуры в широком дыму паровозном
попрощаемся что ли, уже ничего не болит
перекошено небо и залито кровью венозной –
это только метафора, ты на такие мастак
это жизнь вечереет, склоняя Европу к закату
просто сел и уехал, сжимая солярный пятак
челюстями вставными, под ложечки чайной стаккато
в запотевшем стакане, где может быть, отражены
заоконные звёзды, рассыпанный Господом бисер...
тень пропавшего сына и тень изменившей жены
замирают напротив, вплетённые в прочие мысле-
формы, бурые листья за поездом гонятся, вот
отстают понемногу, и хищный оскал проводницы
холодок запускает в надувший рубашку живот:
до свиданья и здравствуйте, смертные гости столицы
до свиданья и здравствуйте или прощайте навек
ничего ты не помнишь, смешной человек ниоткуда
это падать и падать, пока нас свистают наверх
на астральных посудинах, это из куколок вуду
вылетают и мечутся бабочки мёртвых голов
в круге лунного света, идущего быстро на убыль
это Чичиков пишет – хороший сегодня улов –
закрывает тетрадку, целует Коробочку в губы...
приосанится в окнах растущий из тучи Брюссель
Копенгаген небесный, да что пожелаешь – на выбор
дрогнет ручка дверная, и Та, что приходит ко всем
соблазнит и расскажет, как ты из реальности выпал
 
 
* * *
 
хотелось прозвучать, и ты звучал, конечно
на всклоченном ветру кренящейся скворечней
бессильный и пустой, как выстрел холостой
 
извивы мощных ив, растущий шум прилива…
 
бессильный и пустой, среди ворон крикливых
мутируя уже
 
и пугала бомжей
таращились с моста, себя не сознавая
на стонущий причал, и мокнущая свая
вставала на носки, ушедшие в пески
 
хотелось прозвучать, наполниться, наполнить
собою окоём, довоплотиться в пойме
в стрекозах и мышах, в озёрных камышах
 
всем проклятым, иным, катающимся в корчах
по клеткам земляным, в густых гадючьих кольцах
под плеск фантомных крыл
 
и, вышибая клин
субботних журавлей, воскресный клин нагрянул…
пылился лунный луч, обглоданный бурьяном
и за столом руин надсадно пел раввин
о суете сует, но на пороге смерти
качался Крысолов, играющий на флейте
и у него в крови светился хмель любви
 
– пойдём, дружок, пойдём! – и, выбив двери дёрна
слетались мертвецы на маковые зёрна
 
невиданных стихов
до третьих петухов
 
 
БАЛЛАДА
 
Взяв литр пива, я сидел
за столиком в углу.
Играл на скрипке иудей,
и тени на полу
 
змеясь, раскрыли веера
индиговых голов.
И ветер из оконных рам
вытряхивал улов –
 
туман, заката бурый шлейф,
старушечье лицо…
Зодиакальный прыгал лев
в сатурново кольцо,
 
а в чёрных дырах бился свет.
Но вот, прервав игру
воображения, сосед
шарахнул по столу
 
покрытым шерстью кулаком,
зашёлся смехом злым.
И тени пьяных мужиков
на выход поползли.
 
– Который год сидим и пьём
в корчме, которой нет.
В оконный смотримся проём,
стираем пыль с монет.
 
А сами умерли давно,
мы умерли давно, –
кричит сосед, – гори оно
огнём Геенны!
– Но, –
 
я спрашиваю, – как же так,
и кто докажет сей
прискорбный факт?
– Да ты простак! –
и бьёт меня со всей –
 
сказал бы «силой», но, увы,
нет силы в мертвеце…
Колеблет волосы травы
на восковом лице
 
сквозняк. И в плавнях облаков,
засыпанный листвой,
встаёт корабль двойников
на якорь ржавый свой.
 
 
ОБРЯД
 
родители выносят малыша
все шестеро – щетинистых, шипящих
над ними возвышается Неспящий
невидимыми крыльями шурша
 
раб взбалтывает запахи
пора
менять раствор в воронках погребальных
 
служители с токсичными грибами
застыли по периметру двора
 
включается сакральный аппарат
раскопанный ещё в палеолите
глянь, феромоны сыплются в числитель
а блики в знаменатель...
 
лиловат
первосвященник
 
куколки врагов
опущены в дымящееся зелье
 
родители, завёрнутые в землю
благодарят хтонических богов
ЗАВТРАК НА ТРАВЕ
 
1
 
На траве цвета смерти, что в принципе неописуем,
начинается завтрак из красок, телесных на вкус.
Догорает поодаль Господь, упомянутый всуе –
пламенеющий столп превращается в тлеющий куст.
 
Растеклись светотени по мощным стволам, по лужайкам.
Голы женские плечи, пиджачные пары черны.
Топят в небе буржуйку два солнца в сияющих шапках.
Муравьи окружают трепещущий контур пчелы...
 
2
 
Загрунтованный полдень в густых испарениях плоти.
Ничего, что так поздно? – вопрос риторический. Свет
омывает корзины со снедью, добытою в поте
лиловатой личины, в которую прячется смерд.
 
Криком радужной птицы дымящийся задник просверлен.
Тянут хищные пальцы к нагретому горлу хвощи.
Из пастозных лощин разбегаются с юга на север
кракелюры морщин.
 
* * *
 
1
закатывалось бледное, когда
из морозильной камеры могилы
звероподобный выбрался наружу –
никто не видел... только местный грач
качнувши стариковской головою
слетел с кривой берёзы от греха
да волк завыл, а может, это ветер
запутался в дрожащих и сырых
 
звероподобный двигался вдоль склона
поросшего колючими холма
кружились в небе белые, слепили
а в деревянных жёлтые зажглись
там вкусные раскуривали трубки
смеялись, пели, нянчили своих
детёнышей...
тогда-то он и вспомнил
костры в тумане, острый запах пота
животный страх, переходящий в смерть
 
и лёг на белый, и пополз на жёлтый
 
2
высокий вкусный вышел из ворот
поёжился, затем перекрестился
стал красным вкусным, быстро перестал
сопротивляться... выбегали злые
испуганные, кислые на цвет
с приплюснутыми мыслями на запах
в руках железки, из железок – дым...
 
3
– никто и шелохнуться не успел
как будто он из будущего прыгнул
 
– ну да, сидели, выпивали за...
да мало ли за что мы выпивали!
 
– что значит признавайся? это шутка?
 
– сидели, выпивали, говорю
травили анекдоты... за окном
всё падал белый – тут-то я и вспомнил
костры в тумане, вкусных на конях
края могилы, нестерпимый голод
 
 
КАИН
 
закат ли феникса рисует
хамсин ли странника слепит –
бездомный Каин даже всуе
не переходит на иврит
 
и если Каину не спится
то он считает: раз-два-три
темницу путает с больницей
в разбитом зеркале клубится
и прячет Авеля внутри
 
сотрёшь и заново построишь
Содом на огненном песке…
– не сторож, Господи, не сторож
из смерти брата вынес то лишь
что жизнь моя на волоске…
 
горят пути – земной и Млечный:
кольцо, продетое в кольцо
 
и не мешок на нём заплечный
а идиллически-овечье
Отца узревшее лицо
 
 
* * *
 
Бурый шар покатился, гляди-ка, отдаваясь в ушах гулким эхом.
Спит Иона внутри Моби Дика, из Ниневии тремпом приехал.
 
Короли золотою капустой набивают карманы, а толку?
Свято место по-прежнему пусто, и степному не нравится волку.
 
Выпей чаю и взвесь варианты. Собирайся с вещами на выход.
Поиграешь в крапленые карты сам с собою и сделаешь вывод –
 
кто удачливей в этом раскладе, чья звезда у него в переплёте,
как сказал бы, допустим, Саади или спел бы – представь – Паваротти.
 
Смотрит в окна душа листопада, на ладони раскрашенный фетиш.
Если спросят: оно тебе надо? – Повернёшься спиной, не ответишь.
 
Неуверенно звякает льдинка в мёртвом сердце. Заканчивай ужин.
Спит Иона внутри Моби Дика: вот и славно, кому он здесь нужен?
 
Сипнет ворон ли, пробуя голос, караулит ли фраера урка –
бурый шар, перепачканный глобус, закатился под стол демиурга.
 
 
* * *
 
эти двое сидят и молчат
вероятно, обрушился чат
и помехи во внутреннем скайпе...
 
бузина за оградой бузит
да стихающий ветер скользит
поснимав с одуванчиков скальпы
 
эти двое, они для чего?
на подставке его плечевой
потускнело последнее солнце
 
а в ладонях прозрачных её
то трепещет ночной мотылёк
то ожившая кукла качнётся
 
подбоченится, топнет ногой...
эти двое въезжают в огонь
Зодиака на стульях горбатых
 
реквизит превращается в пыль
бутафор с полстакана поплыл
пошумел и подался в солдаты
 
я, придумавший этих двоих
покурю и исчезну вдали
там, где облако в тапочках белых
 
кружит по небу, став на носки
да уходят под воду мостки
оттолкнув проседающий берег
 
 
* * *
 
здесь дураки валяли мудреца
рос борщевик, и сыпалась маца
с дерев окрестных, гоев раздражая
и ей на смену торопился дождь
из нафталинных шариков, здесь рожь
ретировалась в праздник урожая
с расползшихся страниц амбарных книг
здесь становился сахарным тростник
переполняясь мыслями Паскаля…
 
разгуливал кудесник по воде
с репейником в курчавой бороде
а что его за бороду таскали –
так это, понимаешь, не со зла…
 
за неименьем белого осла
катил Мессия в запорожце ржавом
в единственный приличный магазин
на всю округу, даром что бензин
на полпути заканчивался
жаба
ночами пела голосом грудным
о том, что жизнь как с белых яблонь дым
а на крыльце, в пижаме из фланели
последний летописец этих мест
раскладывал громоздкий палимпсест
на стариковских ноющих коленях

 

Олег Рубинштейн «Голова человека»