– А в России пьяные медведи ходят по улицам? – спросил меня знакомый француз.
– Да, – мрачно сказала я. – Но ты не бойся, они тихие, может быть, только закурить у тебя попросят.
– Оля-ля, – обрадовался знакомый. – Хорошо, что я не курю.
Этот диалог я вспомнила, когда пришло время готовить очередной материал для журнала «Эмигрантская лира». «Материал должен быть острым, дискуссионным, о проблемах поэтической критики в поэзии диаспоры», – сказал главный редактор.
В тот самый момент мне очень хотелось спросить главного редактора: «А в Европе медведи курят?» – потому что о проблемах поэтической критики в поэзии диаспоры я знала не больше, чем мой знакомый француз о России, и, собственно говоря, клише о «провинциальности» литературного процесса русского зарубежья сильно влияло на мое мнение в ходе рассмотрения поставленного вопроса. Хотелось кричать во весь голос, что никаких проблем у несуществующей единицы быть не может, потому что как таковой, поэтической критики в поэзии диаспоры не существует, так как не существует и критиков как таковых! Да и сама поэзия неглубока, невыразительна, необъёмна, оторвана от русского слова и помещена в банку иноязычия, иной культуры, иного образа жизни.
Хорошо, что на протяжении всей жизни у нас есть возможность для разрушения сложившихся стереотипов, и неизвестно ещё, теряет ли поэт свой голос, находясь в условиях постоянного билингвизма, или приобретает более острое ощущение поэтики слова, его тональности и конструкции, стереоскопический взгляд на происходящие вокруг него процессы. Критическая мысль и проблемы поэтической критики в поэзии диаспоры существуют так же, как существуют и эксперты-критики. Есть поэты, пишущие критические статьи, но они, обычно, сами выбирают книгу для отзыва.
Некоторым из них я задала несколько вопросов, касающихся положения поэтического критика в современном литературном процессе диаспоры и поэзии в целом.
Читателю предоставляется возможность сравнения точек зрения литераторов, постоянно проживающих в дальнем и ближнем зарубежье, а также в России.
В обсуждении принимали участие:
- Юрий Володарский, поэт, публицист, литературный критик (Киев)
- Марина Гарбер, поэт, эссеист, литературный критик (Люксембург),
- Лидия Григорьева, поэт, эссеист, фотохудожник (Лондон),
- Андрей Грицман, поэт, эссеист, редактор международного журнала поэзии «Интерпоэзия», издающегося на двух языках (Нью-Йорк),
- Борис Кутенков, литературный критик, поэт (Москва),
- Римма Маркова, поэт, прозаик, эссеист (Стокгольм),
- Лиля Панн, литературный критик (Нью-Йорк),
- Александр Радашкевич, поэт, эссеист, переводчик (Париж),
- Наталья Резник, поэт, эссеист (Боулдер, Колорадо),
- Михаэль Шерб, поэт, эссеист (Дортмунд).
Что такое поэзия русской диаспоры?
Андрей Грицман (Нью-Йорк). Это поэзия, которая создается авторами – носителями русского языка, не обязательно более принадлежащими культуре метрополии, которые достаточно длительное время живут и пишут за пределами России.
Борис Кутенков (Москва). Я, как человек, постоянно живущий в России, соответственно, могу и судить о литературном процессе зарубежья только издали. Сразу же хочу сказать, что понятие «литературный процесс» представляется мне в данном случае более точным, чем «поэзия диаспоры», которое, если вдуматься, звучит несколько принижающе. Гандельсман, Кенжеев, Грицман, Сунцова и другие – это часть русскоязычной поэзии вообще, а не «поэзия диаспоры» – вне зависимости от географической привязки упомянутых авторов. Да, проживание русскоязычного поэта в Европе или Америке не может не влиять на поэтику, и некоторые общие черты тут, безусловно, можно выделить: эмигрантские мотивы (по-разному и индивидуально отражённые у тех же Гандельсмана, Сунцовой и т.д.), некоторая меланхоличность, склонность к констатирующему фиксированию мимолётных впечатлений и т.д.
Юрий Володарский (Киев). Поэзия русской диаспоры – это стихи, написанные по-русски поэтами, живущими за пределами России. Есть какие-то другие варианты определения?
Лиля Панн (Нью-Йорк). Поэзия русской диаспоры – это стихи, написанные на русском языке выходцами из России, постоянно проживающими за пределами метрополии.
Лидия Григорьева (Лондон). Терра инкогнита. Потому что мы, увы, не китайцы и не арабы, и в диаспоры нас трудно собрать. Русские – со времен первой, трагической эмиграции, как правило, выживают в одиночку. Поэты они или не поэты – без разницы. Кого-то объединяет церковь, кого-то синагога, а прочие все – сами по себе.
Александр Радашкевич (Париж). Неотделимая часть русской литературы, как исконно русские «Записки охотника», написанные Иваном Сергеевичем во Франции.
Михаэль Шерб (Дортмунд). Если относиться формально, то это тексты, написанные поэтом, постоянно живущим и работающим за рубежом. Уже тут возникает вопрос, за рубежом чего? России? Бывшего Союза? Кабанов – поэт диаспоры? России?
Наталья Резник (Боулдер, Колорадо). Я думаю, что в современном мире понятие диаспоры утрачивает свое значение. Давно упал железный занавес, в Европе стираются границы, люди живут и работают зачастую, переезжая с места на место, большую часть времени проводя в России. Но, главное, благодаря Интернету, изменился механизм обмена информацией, и русское литературное пространство утрачивает географические границы. «Журнальный зал» в сети существует не в Москве, Санкт-Петербурге или Сибири, а в виртуале, доступном человеку в любой точке цивилизованного мира.
Поэтическая сверхзадача современного поэта.
Андрей Грицман (Нью-Йорк). Как и всегда – выражать творчески самого себя, говорить за себя и не представлять никого, кроме своей души и своей совести.
Борис Кутенков (Москва). «Цель поэзии – поэзия». Сверхзадача всегда одна: создать произведение искусства, которое опережало бы рациональную установку поэта, открывало новое о самом себе, ошеломляло густотой звука и многоассоциативностью, ещё в процессе написания не оставляя сомнений в подлинности будущего результата. Впрочем, «за всю Одессу» не скажу: сейчас мы переживаем избыток хорошей поэзии (может быть, даже переизбыток), нет единой фигуры поэта и сколько-нибудь ясного определения этой «сущности, которую, по-видимому, лучше не определять» (И. Анненский), поэтому и задачи разнятся. Однако о своём сегодняшнем понимании лирики я довольно подробно писал в недавнем тексте («Дневниковые заметки о сущности поэзии», «Новая реальность», № 53, 2013: http://www.promegalit.ru/publics.php?id=8249).
Юрий Володарский (Киев). Писать хорошие стихи.
Лиля Панн (Нью-Йорк). Поэтическая сверхзадача современного поэта – та же, что и поэта прошлого и будущего: поддерживать огонь поэзии, не дать ей выродиться во «всё прочее – литературу», по Верлену. На глубинном бессознательном уровне – поэзия есть ритуал чествования человеком своего присутствия в мире, как бы трагично для человека оно ни было.
Лидия Григорьева (Лондон). О! Как и во все времена! Конечно же, главная задача оправдать свое существование на земле, развивая и приумножая таланты, если они тебе дарованы Богом. И ничем не замарать ни манишку (она ближе к душе), ни белоснежные манжеты.
Александр Радашкевич (Париж). Та же, что вечность назад, – писать живые стихи в бренном и тленном мире.
Михаэль Шерб (Дортмунд). Поэзия очень широка: от Чуковского до Твардовского, от Пастернака до Крученых через Маршака... Мне кажется, нет единой сверхзадачи для поэта, ну, кроме, может быть, самой общей, создать «пис оф арт». Но это ведь не сверхзадача? Могу сформулировать свою сверхзадачу: сказать нечто новое о невещественных аспектах вещественного мира (вода, свет, камень, воздух, рыба и пр.) и о связи оных с человеком.
Наталья Резник (Боулдер, Колорадо). Если под сверхзадачей понимается некая осознанная цель, то, думаю, что никакой общей сверхзадачи у современного поэта, так же, как и у поэта любой другой эпохи, нет. Главное для поэта во все времена – сохранить себя как личность, не идя на уступки конъюнктуре.
Главные мотивы творчества современного русскоязычного поэта.
Андрей Грицман (Нью-Йорк). У всех они разные! Может быть, поэтам диаспоры немного более свойственна «личная» поэзия, не общественная – субъективное наблюдение.
Борис Кутенков (Москва). Опять же, русскоязычных поэтов много, и выделять какие-то общие мотивы – значило бы мерить весь сегодняшний расцвет по единой логарифмической линейке. В общем-то, у поэта всегда две темы – любовь и смерть.
Юрий Володарский (Киев). Поэтов много, мотивы у каждого разные.
Лиля Панн (Нью-Йорк). Тайна мироздания, смертность человека, абсурдность миропорядка, равнодушие природы, утрата смысла жизни, одиночество, любовь как главная ценность жизни, ностальгия по детству и юности.
Лидия Григорьева (Лондон). Те же, что и в России. Я бы назвала это вечной темой. Выбор тут огромный со времён Гомера. Только успевай писать. Или записывать небесный диктант.
Александр Радашкевич (Париж). Вера, Надежда, Любовь. Или наоборот: пустая игра и эпатаж.
Михаэль Шерб (Дортмунд). Выбор сверхзадачи определяет и мотивы творчества. У каждого поэта – свои мотивы. Иначе это какой-то коллективный автор будет.
Наталья Резник (Боулдер, Колорадо). Вечный мотив поэта – я в окружающем мире. В эпохи общественных переломов и потрясений поэты скорее обращаются в мир. Во времена, как наше, относительно спокойные, поэты больше обращаются внутрь себя.
В чем беда и победа поэзии русского зарубежья?
Андрей Грицман (Нью-Йорк). «Но пораженья от победы ты сам не должен отличать». Беда – в недопонимании со стороны литературного истэблишмента метрополии, отдаленность от потного и тесного мира толстожурнальных столичных тусовок. Победа – пожалуй, в благодатной изолированности, относительном одиночестве, что положительно влияет на проявление истинного в авторе. Так сказать, более чистый эксперимент по сравнению с автором «вставленным в контекст» литературного процесса.
Борис Кутенков (Москва). Беда – наверное, в отрезанности от условно «столичной» литературной жизни, недостаточности информационных источников. Впрочем, есть Интернет, да и сейчас не «железный занавес», слава Богу. Победа – насколько могу судить по высказываниям отдельных русскоязычных литераторов-эмигрантов – опять же, в отдалении: большая независимость, неангажированность, некоторая дистанция. Но если для поэта «уединение» и осторожная дистанцированность даже полезны (разумеется, это означает не игнорирование современных тенденций, но, скажем так, знакомство с ними и взвешенная «проверка на прочность»), то для критика скорее губительны. Поскольку специфика задействованности в современной литературной жизни такова, что требует постоянного участия – отнюдь не только виртуального. Посмотреть видеозапись с вечера поэта на Ютубе – совсем не то же самое, что прийти на вечер и послушать его «живьём». Вынужденная неполнота информации – вообще проблема регионов, не только зарубежья. Однако, насколько я могу судить, каждый преодолевает её в меру собственного желания, а многих этот вопрос «неинформированности» и «незадействованности» вообще словно бы не касается, где бы они ни жили.
Юрий Володарский (Киев). Вопрос прямо-таки для капитана Врунгеля. Понятия не имею.
Лиля Панн (Нью-Йорк). Беда и победа поэзии русского зарубежья иногда совпадают: изоляция иностранца в чужой среде может способствовать несуетливой жизни, благоприятной для стихописания, а также само такое одиночество может стать метафорой участи человека во вселенной, работающей на соответствующий универсальный мотив поэзии. В победу можно зачислить ещё расширение кругозора и углубление миропонимания.
Лидия Григорьева (Лондон). Победа в грандиозном духовном наследии, оставленном нам великими поэтами-изгнанниками. «Мы не в изгнании, мы в – послании...» – эти слова всегда нужно помнить. И стараться приумножить это наследие, а не наследить!
А беда, конечно же, в разобщенности. Правда, современные технологии и поэтические фестивали сильно укоротили путь поэта к поэту. И, я добавила бы, путь каждого из нас – на родину.
Александр Радашкевич (Париж). Её беда и есть её победа, как в «Розах» Георгия Иванова, с которых начался самый большой поэт русской эмиграции, бывший до этого рядовым декадентом. Беда – быть русским, победа – им оставаться.
Михаэль Шерб (Дортмунд). Беда поэзии русского зарубежья в том же, в чём беда провинциальной русской поэзии или прозы. Московские и питерские тусовки заглушают всё. То, что не в Москве, автоматически признается второсортным. Пока поэт или писатель не получит международное признание или, например, нобелевку. Тогда ситуация меняется на противоположную. Уверен, что Бродский имел бы популярность не многим более, чем у Тарковского или Кушнера, не получи он нобелевки.
Наталья Резник (Боулдер, Колорадо). Беда, возможно, в том, что представители российских толстых журналов пытаются сохранить монополию на литературный процесс, снисходительно относясь к литературным явлениям, существующим вне их контроля. Это относится не только к поэзии зарубежья, но и, например, к поэзии, распространяющейся через блоги и т.п. Победа же в том, что ситуация постепенно меняется.
Существует ли институт критической мысли в современном пространстве русского зарубежья?
Андрей Грицман (Нью-Йорк). По-моему, никакого такого института нет. Есть отдельные авторы, занимающиеся литературной критикой, да и то все стараются публиковаться в толстых журналах в столице.
Борис Кутенков (Москва). Думаю, да. Достаточно посмотреть критический раздел журнала «Интерпоэзия»: Марина Гарбер (Люксембург), Даниил Чкония (Кёльн), Лиля Панн (Нью-Йорк), Евгений Абдуллаев (Ташкент) (последний – вообще едва ли не лучший из сегодняшних критиков, пишущих на русском языке), и другие.
Юрий Володарский (Киев). Институт критической мысли? Научно-исследовательский? Не слыхал о таком.
Лиля Панн (Нью-Йорк). Отдельный институт критической мысли в современном пространстве русского зарубежья не существует, так как это пространство не цельно, рассеяно. Раньше, до перестройки в России, литературное русское зарубежье было более сплочено, выходили периодические издания, которые были действительно насущны для эмигранта (в чем сейчас нет особой нужды, благодаря Интернету), а без развитого института периодической печати критика не может существовать.
Лидия Григорьева (Лондон). Нет. Но был в 20-е – 30-е годы. Достаточно вспомнить критические статьи и обзоры Адамовича, Ходасевича и других.
Александр Радашкевич (Париж). Не знаю, не слышал.
Михаэль Шерб (Дортмунд). Института критической мысли я не вижу в принципе, не только в зарубежье, но вообще. Доказательство тому – совершенно «некошерные» методы покойного Топорова, который был «сам себе институт», и всё-таки приобрел такое колоссальное значение, что оставил по себе ощутимую дыру. Критика превратилась, в лучшем случае, в отдел рекламы.
Наталья Резник (Боулдер, Колорадо). Отчасти я уже затронула это, отвечая на первый вопрос. За границей России живут известные литературоведы и критики, активно участвующие в русской литературной жизни. Валентина Полухина, например, много лет живёт в Лондоне, что не мешает ей являться одним из ведущих исследователей творчества Иосифа Бродского.
Общаются ли критики между собой, публикуют ли свои статьи?
Андрей Грицман (Нью-Йорк). Особых диалогов критиков я не вижу. Как я сказал, по-моему, это довольно изолированный процесс.
Борис Кутенков (Москва). Общаются ли – лучше спросить у самих критиков; выходят журналы «Эмигрантская лира», «Интерпоэзия», «Зарубежные записки» и другие.
Юрий Володарский (Киев). В Украине крупнейшая в мире русская диаспора и наибольшее количество русских поэтов, живущих вне России. При этом назовите мне имя хотя бы одного украинского русскоязычного «поэтического критика». Тогда я попробую ответить на ваш вопрос.
Лиля Панн (Нью-Йорк). Критики, какие есть, общаются, если в настроении, на литературных вечерах и частным образом.
Лидия Григорьева (Лондон). Мне трудно судить. Скорее всего, они разобщены. Тут много причин. И литературные вкусы и пристрастия играют тут немалую роль. У каждого есть свой список лучших поэтов современности. Разве не так?
Александр Радашкевич (Париж). Если они есть, то, конечно, общаются и публикуются. Была бы поэзия, а критики всегда найдутся. Если в поэзии есть тайна, то критики её не знают (иначе бы сами писали хорошие стихи). Если её нет, то она на фиг не нужна. А уж критики тем более.
Михаэль Шерб (Дортмунд). Понятия не имею. Я даю почитать любую свою статью нескольким друзьям с двумя целями: а) понять, достаточно ли четко сформулированы мысли? б) не слишком ли я «полемически заострил»? Не хочется выглядеть скандалистом. Любую мысль можно высказать корректно. Или вопрос о другом?
Наталья Резник (Боулдер, Колорадо). Достаточно заглянуть в «Журнальный зал». Скажем, журнал «Интерпоэзия» (членом редколлегии которого я являюсь) активно публикует Лилю Панн (США), Марину Гарбер (Люксембург), Даниила Чконию (Германия) и других.
Если публикуют, то где, в каких изданиях?
Андрей Грицман (Нью-Йорк). Преимущественно в метрополии. Журнал «Интерпоэзия» работает над тем, чтобы развить этот раздел.
Юрий Володарский (Киев). Отдельные несистемные публикации попадаются в русскоязычных литературных журналах – «Радуга», «@оюз писателей», «Литера Днепр», «Крещатик» и др. Рецензии на книги стихов с недавнего времени выходят в журнале «ШО».
Лиля Панн (Нью-Йорк). Публикуют статьи в журналах, какие остались: «Новый Журнал», «Интерпоэзия», «Стороны Света» и др. И, конечно, в толстых журналах России. Ну и в сети, в блогах и пр.
Лидия Григорьева (Лондон). Если живущий за рубежом литератор напишет критическую статью, то опубликует он её, скорее всего, в литературном журнале. А в каком из них – зарубежном или российском – будет зависеть от выбора и автора, и издания. А выбор тут достаточно богат. Или в интернет-издании. А оно, чаще всего, не имеет никакого гражданства.
Александр Радашкевич (Париж). Во всех существующих, но «перестройка» резко сократила их число и свела на нет гонорары.
Михаэль Шерб (Дортмунд). Ну, в литературных журналах, на каких-то литпорталах, у себя в ЖЖ. Я не понял смысл вопроса. Поскольку, как сказано выше, критика превратилась в отдел рекламы, то и статьи тем или иным образом либо «заказывают», либо «добровольцы» публикуют их в тех же изданиях, в которых публикуют авторов. Как правило. Есть и другой механизм, когда главный редактор журнала самолично читает поэтический сборник и, если считает его достойным, даёт своим, «прижурнальным» критикам задание написать статью. Или я опять о другом?
Ощущает ли русскоязычный критик, живущий за рубежом, свою оторванность от основного русского литературного процесса?
Андрей Грицман (Нью-Йорк). Учитывая Интернет и СМИ, по-моему, нет. Это «основной литературный процесс» может считать, что авторы диаспоры оторваны от него.
Борис Кутенков (Москва). Наверное, опять же, «изнутри» виднее. Думаю, что не может не ощущать – хотя бы в силу географической удалённости.
Юрий Володарский (Киев). В силу нынешних особенностей информационного пространства – не большую, чем критик, живущий, в Саратове, Омске или Майкопе.
Лиля Панн (Нью-Йорк). Русскоязычный критик, живущий за рубежом, свою оторванность от основного русского литературного процесса безусловно ощущает: Интернет не может дать возможности для той полемики, которая возникает в живом, полнокровном литературном процессе и без которой критика выхолащивается, сползает в эссеизм.
Лидия Григорьева (Лондон). Вряд ли. Достаточно заглянуть в «Журнальный Зал». Там можно встретить кого угодно.
Александр Радашкевич (Париж). Не думаю. Теперь все слито и унифицировано в виртуальных хлябях в некую неблаговидную усредненную массу, а сам «процесс», о котором вы говорите, это на самом деле уход литературы и замена ее наполнителями и суррогатами. Подобно замене жизни и живого общения «мировой паутиной».
Михаэль Шерб (Дортмунд). Смотря что считать литературным процессом. Найти тексты практически любого автора можно в Интернете. Участвовать в тусовке через Интернет тоже можно, но в меньшем объеме. Знание всего спектра, всех новых имен и пр. зависит, ИМХО, больше от любознательности критика, чем от его местожительства.
Существует ли конкуренция между критиками литературной метрополии и диаспоры?
Андрей Грицман (Нью-Йорк). Думаю, что нет. Литературная критика – это тоже творческое действие, для которого нужен талант, знания и. т.п. Так что, как хороший поэт может конкурировать с хорошим поэтом? В искусстве конкуренции нет.
Борис Кутенков (Москва). Со стороны читателю этого абсолютно не видится, а там – кто знает.
Юрий Володарский (Киев). Такого рода конкуренции не замечал.
Лиля Панн (Нью-Йорк). Конкуренция в литературе необходима, она здорово подстегивает качество продукции, но время, когда (в перестройку) литераторы-эмигранты вызывали в России повышенный и часто незаслуженный интерес и потому печатались без особых на то оснований, прошло. А конкуренция между литераторами, включая критиков, слава богу, осталась. Но именно критикам труднее конкурировать с коллегами в метрополии. При этом есть ряд блистательных критиков в зарубежье, которых в России охотно печатают.
Лидия Григорьева (Лондон). Не вызрела ещё критика зарубежья для конкурентной борьбы. Но всё ещё может случиться.
Александр Радашкевич (Париж). Думаю, они едят из одного корыта. Это игра кланов, малосимпатичная. Но, как всегда, есть отрадные исключения.
Михаэль Шерб (Дортмунд). Я такой не вижу.
Есть ли у поэтического русскоязычного критика своя специфика в выборе материала для литературного анализа?
Андрей Грицман (Нью-Йорк). Ну, может быть, писатели диаспоры ближе, даже и с личной точки зрения, их коллегам-критикам. Особой закономерности я тут не вижу.
Борис Кутенков (Москва). Да, разумеется. Но тут многое зависит от требований изданий, на которые ты рассчитываешь. В ситуации свободного общества кто угодно может опубликовать что угодно о ком угодно, и найдутся не одно и не два издания, готовые опубликовать текст любой степени вменяемости и квалифицированности, вплоть до минимальной. Дело усложняется тем, что профессиональных критиков не так-то много, а проблемы символических гонораров за статьи – раз – и немногочисленности институтов профессионального литературно-критического обучения – два, – стоят крайне остро. Плюс – несоответствие запросов «рынка» и литературного сообщества: критика, задачей которой, по сути, является не пиар, а приумножение смысла, существует отдельно от сферы книготорговли, а она, в свою очередь, по большей части прекрасно обходится без неё. Все перечисленные проблемы, в конечном счёте, и приводят к маргинальности критической сферы. Есть некоторые издания, утвердившие себя в качестве инстанций вкуса – «Новый мир», «Арион», «Знамя», «Вопросы литературы», «Дружба народов» и другие; там ситуация с критикой лучше, чем в других, планка качества довольно высока, однако случай каждой публикации требует отдельного рассмотрения. Что касается моей работы, то для меня (во всяком случае, в последние года полтора своей критической практики) основополагающее значение имеет возможность свободного выбора книги и, естественно, уровень текста, а не место публикации. Поэтому я часто сначала пишу о понравившейся книге, а потом уже предлагаю рецензию в более-менее толерантное издание. Журналы «со статусом» в этом отношении более придирчивы, не всегда бывает легко сойтись в выборе объекта рецензирования и нюансах редактирования. Но, с другой стороны, именно такая редакторская «авторитарность», как показывает практика, и обеспечивает качественную работу критического отдела.
Юрий Володарский (Киев). Найдите поэтического русскоязычного критика, спросите у него.
Лиля Панн (Нью-Йорк). Не понимаю, о какой специфике материала может идти речь. Специфика одна: интересный поэт.
Лидия Григорьева (Лондон). Не могу судить. Обычно это или конкретный заказ издания, или личные симпатии к творчеству того или иного поэта. И тут нет различия между метрополией и «окопавшимися на Западе» (помните еще такой термин?) литераторами.
Александр Радашкевич (Париж). Его специфика – почувствовать себя нужным на излёте цивилизации, когда сама поэзия больше не нужна и выжата из жизни людей.
Наталья Резник (Боулдер, Колорадо). Не думаю. Критик обычно пишет о том, что ему интересно.
Основные проблемы русскоязычного критика, живущего за рубежом.
Андрей Грицман (Нью-Йорк). Их (критиков) просто очень мало. И, пожалуй, публиковаться им сложнее, чем критикам в метрополии, которые сидят рядом с авторами на литературных вечерах и пьют чай или чего ещё по редакциям.
Юрий Володарский (Киев). Если говорить об Украине, то главная проблема русскоязычного поэтического критика в том, что его нет.
Лиля Панн (Нью-Йорк). Главная проблема у всех современных критиков одна: слишком много печатной продукции, трудно ориентироваться в этом море слов. Короче, информационная травма – вещь реальная.
Лидия Григорьева (Лондон). Думаю, что это его личные проблемы, не претендующие на общественный резонанс. А главная проблема та же, что и у литературного критика в России: невозможность получить адекватное своему труду денежное вознаграждение. И это очень тормозит развитие критики! Потому что это непростой, аналитический и часто весьма энергоёмкий труд.
Александр Радашкевич (Париж). Говорение на неамериканизированном и неопошлённом русском языке, на котором уже не говорят в России.
Михаэль Шерб (Дортмунд). Не вижу специфических проблем.
Римма Маркова (Стокгольм). Я не знаю, где существуют критики русского зарубежья. Мотивы творчества у всех разные, например, в Штатах преобладает поэзия стёба, а в Европе она более лирична, в Израиле более философская (я о массовом явлении, не об одиночных поэтах). Я полагаю, что настоящая поэзия не имеет границ и не должна делиться, тем более в наше время, на поэзию диаспоры и зарубежья.
Основная проблема – отсутствие внимания критики к поэтам вне тусовки. При этом они могут жить в метрополии: например, в Питере много интересных поэтов, которых критики в упор не видят. Не видят они и меня, и многих других, кто не входит в постоянный круг их общения. Качество стихов при этом значения не имеет. Каждый журнал печатает и хвалит тех, кто ему лично знаком и интересен, и не хвалит других, кто, возможно, много сильней и интересней, но не из их тусовки.
Есть еще вариант заказывать рецензии критикам, как в России, так и в других странах. Мне вот уже несколько человек объясняли, что я непрофессиональный поэт, потому что не покупаю рецензии. И не буду никогда. А без рецензий у нас нельзя считаться профессионалом. Возможно, где-то и существуют серьезные литературные критики. Но, по-моему, их и в России по пальцам можно пересчитать.
Марина Гарбер (Люксембург). Разнонаправленность критических подходов не исключает общности, и это качество «многовекторности» присуще жанру литературной критики в целом, независимо от геополитических факторов. Ведь критика Зарубежья на сегодняшний день по многим параметрам соотносима с критикой метрополии, равно как литература, создающаяся в настоящее время по все мыслимые стороны всех мыслимых рубежей. Вспомнилась интересная мысль, высказанная поэтом Михаэлем Шербом в его рецензии на сборник Натальи Резник («Интерпоэзия», №3, 2013), о сходстве нынешнего эмигранта с россиянином, тоже оказавшимся в новой для него системе ценностей, в непривычных условиях, закономерно предъявляющих неожиданные требования – не только по части выживания, но и творчества. Посему можно утвердить, что в настоящее время границы, разделяющие эмигрантов от не-эмигрантов, как никогда раньше, оказываются размыты, почти условны.
Однако разница между этими «мирами», пусть незначительная, но существует, как с сугубо практической точки зрения, так и в содержательном плане. К примеру, нередко критики метрополии сетуют на собственное отсутствие, т.е. на отсутствие полноценной критики как таковой, зачастую объясняя причину этого спорного, на мой взгляд, факта ничем иным, как скупостью редакционных гонораров за критические опусы (см., например, «Круглый стол “Поэтическая критика: расцвет или умирание”», «Новая реальность», №47, 2013). Такой вопрос, если и поднимается в эмиграции, никогда не стоит ребром, поскольку эмигранты, кажется, давно смирились с устоявшимся положением дел. Если бы этот, вполне правомерный, вопрос финансового вознаграждения за литературный труд так же остро волновал литераторов Зарубежья, то, боюсь, мы лишились бы целой плеяды критиков первой волны эмиграции, в особой степени ощутивших тяготы материальной необеспеченности – Г. Адамовича, Ю. Айхенвальда, А. Бема, В. Вейдле, З. Гиппиус, К. Мочульского, М. Осоргина, Д. Святополка-Мирского, М. Слонима, В. Ходасевича и других. Здесь идет речь не о важности оплаты любого труда, литературного и критического в том числе, а лишь – о не столь прямо пропорциональной зависимости качества материала от размера вознаграждения.
Одно из замечаний качественно-содержательного порядка современной журнальной критики касается уровня отдельных рецензий, публикуемых на страницах «толстых» журналов, а именно распространенной практики замены полновесных рецензий беглым упоминанием того или иного сборника, сопровожденным краткой цитатой и смахивающим на приговор безапелляционным выводом, что имеет большее отношение к «дайджесту» (буквально: кем-то хорошо или плохо усвоенному материалу), чем к критике как таковой. Иногда обзорные статьи лишены даже такого минимального и мимолетного намека на рефлексию, и читателю запросто предлагается весьма субъективный набор имен с не менее избирательным и необоснованным набором цитат. И даже полновесные рецензии время от времени, вместо разговора о конкретной книге, становятся образцами самовыпячивания или откровенных оскорблений. Отдельные критики попросту пренебрегают «доброжелательностью» – черте, о которой как об одном из главных требований поэта к критику, в свое время писала Цветаева. Нередко приходится сталкиваться с понятием литературной «тусовки», влияющей на количество и качество критических отзывов, понятием в эмигрантской среде – в силу как географической разобщенности пишущих, так и низкой интенсивности литературного процесса – менее ощутимым, но имеющим место быть. Однако не следует забывать, что так называемая «тусовка» складывается на основе, прежде всего, литературных пристрастий, и лишь потом, если совпадёт, на личных симпатиях. В конечном же счёте, где бы ни проживал пишущий, всё упирается в личностную шкалу ценностей, в индивидуальную способность восприятия и реакции, в общий багаж знаний отдельно взятого критика, как, впрочем, не в последнюю очередь, в особенности человеческого характера и темперамента. Ведь любой пишущий, будь то автор или рецензент, россиянин или, скажем, русский американец, по большому счету, предоставлен самому себе. И здесь спонтанно приходят на ум уже не «Поэт и критика» Цветаевой, а ее же «Искусство при свете совести» и «Одиночество и свобода» Адамовича…
Переходя от одиночества (не худшего, заметим, варианта существования творческой личности) к свободе, нельзя недооценить степень независимости в выборе книг для отзывов и рецензий. Процесс донельзя прост: рецензент пишет о книге, подвигнувшей его на отзыв. Разумеется, постоянному рецензенту определенного журнала зачастую приходится писать об авторах этого самого издания, но ни о какой принуждённости или давлении – даже в рамках строго оговоренной литературной «тусовки» – речи нет. Собственно, этой свободе (по принципу притяжения или отталкивания, поиска общих знаменателей или кардинальных расхождений – как угодно) следуют поэты-рецензенты, согласно расхожему мнению, лучшие читатели и критики поэзии. Такая свобода в сочетании с глубокой заинтересованностью и личной вовлечённостью в предмет в той же мере характерна как для поэтов метрополии, так и для поэтов периферии и Зарубежья. Одной из проблем критического процесса в эмиграции является малочисленность регулярно пишущих критиков и рецензентов, в силу чего некоторые из выпускаемых в диаспоре книг не находят ни отклика, ни читателя. В России не так давно возникла журнальная инициатива «Книга как событие»: каждый номер посвящен определенной книге… Раздел с таким названием есть в «НЛО»… Устраиваются одноимённые выставки и вечера… В эмиграции, к сожалению, подобная полновесная реакция на книгу остается за гранью возможного.
В отличие от поэтов, встречающихся на совместных чтениях и вечерах, взаимное общение критиков более ограничено, и, если где-то материализуется, то, наверное, в «соцсетях» или на тех же поэтических «междусобойчиках». Пожалуй, журнальные страницы и становятся тем самым местом встречи, ведь трудно себе представить уважающий себя литературный журнал без библиографического раздела; есть такой – под разными названиями и с различными уклонами – в «Новом журнале», «Интерпоэзии», «Слове/Word», «Крещатике», «Зарубежных записках», «Вестнике Европы», «Новом береге»; есть он и в «Эмигрантской лире»… Однако площадка для критических отзывов не ограничена эмигрантскими изданиями, и критиков-эмигрантов охотно публикуют российские журналы, благодаря широкому редакционному спросу именно на произведения этого жанра.
Если отбросить (около)научные филологические изыскания и сконцентрироваться собственно на «чистоте жанра», то обобщённо литературная критика представлена двумя условными группами: критиками, полагающимися на аналитическую интерпретацию текста, и теми, кто тяготеет к эмпирическому, личностному, основанному на индивидуальном восприятии толкованию (правда, одно не обязательно исключает другое). Обычно представители первой группы, помимо конкретного лежащего перед ними текста, стремятся увидеть картину в целом, т.е. прочесть книгу в контексте определённого поколения или направления. Собственно, они пытаются выявить некую общность черт, текущие тенденции и будущий вектор развития. И если эти первые в формальном отношении тяготеют к статьям и эссе, то вторые – к форме рецензии, к отклику на конкретный сборник, прочитанный с позиции «своей колокольни», иными словами, сквозь призму индивидуального вкуса, интуиции и опыта – литературного и жизненного, творческого и читательского…
Но соль, конечно же, не в этих нехитрых тонкостях, а в индивидуальном мастерстве отдельно взятого критика или рецензента, ведь критика – один из литературных жанров (пусть и с несколько принижающей приставкой «около») и, следовательно, располагает определенными канонами, законами и требованиями. В блестящем эссе о второсортной мемуаристике «Против нелюбви» Мария Степанова писала о желательной духовной и моральной равноценности между тем, о ком вспоминают, и тем, кто вспоминает («Коммерсант», 20 ноября, 2013); и хоть это пожелание на поверку оказывается трудновыполнимым, от критика подспудно ожидаешь схожей равнозначности автору и, если не «равенства дара души и глагола», то, по крайней мере, соответствующего (критического) дарования. Иными словами, не стоит забывать, что любая рецензия или критическая статья должны нести в себе определенные крупицы художественности. Наверное, последнее утверждение можно отнести к разряду прописных истин, но озвучить их лишний раз не причинит вреда.
Пара комментариев Юрия Володарского к моему предваряющему тексту:
«Хотелось кричать во весь голос, что никаких проблем у несуществующей единицы быть не может, потому что как таковой поэтической критики в поэзии диаспоры не существует, так как не существует и критиков как таковых!»
Тут вы, скорее, правы.
«Да и сама поэзия неглубока, невыразительна, необъёмна, оторвана от русского слова и помещена в банку иноязычия, иной культуры, иного образа жизни».
А вот тут вы не правы абсолютно. Доказательство тому – имена и тексты Алексея Цветкова, Бахыта Кенжеева, Владимира Гандельсмана, Александра Кабанова, Бориса Херсонского, Андрея Полякова, Натальи Бельченко, Алексея Зараховича, Олега Дозморова, Сергея Тимофеева, Дмитрия Строцева. И это я назвал только самых известных.
Заключение
Пока готовила материал, посмотрела фильм Александра Велединского «Географ глобус пропил» по одноименному роману Алексея Иванова.
Прочитала отзывы. Противоречивые. Ведь сколько людей – столько и мнений.
Но, по-моему, всё там сводится к одному. Служкин, этот «лишний квантовый человек» нашего времени, герой и антигерой одновременно, как и его предшественники, Онегин, Печорин, Обломов, Мышкин, Безухов, Базаров – поэт. Потому что все они носят в себе ген «l’enfant terrible» – человека, доставляющего массу проблем, являются предметом всеобщей тревоги и беспокойства. Неправильные они какие-то, «не такие».
Собственно, как кинематограф является частью жизни, так и литературная критика является частью литературы. Фильм про «лишнюю элементарную частицу социума» – это рецензия на поэзию существования, это образ поэтической критики по отношению к поэзии. Критика, как кинематограф, останавливается лишь на тех деталях, которые хотела бы показать, объясняет лишь то, что хотела бы объяснить, соединяя в себе науку и искусство, выявляет и утверждает творческие принципы литературных направлений, оказывает активное влияние на литературный процесс, на формирование общественного сознания. Литературная критика часто носит публицистический, политико-злободневный характер, сплетается с журналистикой. Она тесно связана со смежными науками – историей, языкознанием, текстологией, библиографией.
Но в условиях рыночной экономики происходит процесс «осовременевания» литературы, и критика, особенно поэтическая, напоминает рудиментарный переломанный хвост, который ужасно болит, но играет важную роль в распределении общей нагрузки. Если же хвост не переломан, то его можно превратить в неплохой источник дохода, потому что расположен он в той части тела, которую можно довольно-таки выгодно продать, подавшись в рекламу. Ну, правда, чем не кино, которое рассказывает нам о жизни, воплощает наши самые смелые фантазии, позволяя домысливать правила игры в жизнь?
На самом же деле, уже далеко-далеко ушёл упомянутый М. Шербом «сам себе институт» Виктор Топоров, ушла Наталья Горбаневская, ушли многие, не являясь на самом деле ни классической волной, ни частицей, те редкие люди, которым вообще удалось искренне и глубоко поделиться личными чувствами по отношению к общественным процессам. Остальные оставшиеся пьют, едят, мыслят, издают книги, пишут статьи. Ищут. Человека всю жизнь ищут – «человека в другом человеке, в себе, в человечестве, вообще человека»[2]. Может быть, что-то ещё.
Что же до поэтической критики в поэзии диаспоры, то она, как тот пресловутый объект в корпускулярно-волновом дуализме, двуедина, и в зависимости от условий эксперимента меняет свойства. Когда за ней наблюдаешь, она становится видимой, перестаёшь наблюдать – исчезает. И проблемы у этого объекта, соответственно, двуполярные.
Нужна ли литературная критика поэтам? Или не нужна, но существует как отдел рекламы на благо заказчиков литературного процесса в рамках отдельно взятой идеологии? Или она существует на благо меценатам, помогающим авторам из «глубинки», «детям подземелий», а также талантливым метрополианцам увидеть «литературный» свет, ту самую пресловутую «тусовку», которая не так и страшна, как её малюют. Нужна ли она альтруистам, издающим литературные издания, в ущерб себе и своим денежным гонорарам? Нужна ли организаторам литературных фестивалей, которые, несмотря на утверждение Д. Кедрина: «У поэтов есть такой обычай: в круг сойдясь, обплёвывать друг друга...», дают возможность поэтам современности встречаться, читать, слушать друг друга «вживую», дискутировать, писать новые хорошие стихи. Или все эти процессы взаимосвязаны и невозможны один без другого?
Сколько экспертов, столько и мнений.
Географы пропивают глобусы, медведи курят в европах, вопросы порождают ответы, ответы охотятся за вопросами. Только невероятно огромный земной шар, как метафора густонаселённой «лучезарной пустыни одиночества»[3], вращается так постоянно и плавно, что ни один человек ещё не почувствовал его равномерного движения.
Т. П.
- [1] Информация об авторе опубликована в разделе «Редакция».
- [2] Алексей Иванов, «Географ глобус пропил». Роман (2003).
- [3] Там же.