Рыба

Алиса Стрельцова – талантливый автор прозы для детей. Однако рассказ «Рыба» – не детский. Это удачная стилизация под прозу XIX века с характерным героем – маленьким человеком, попавшим в переплёт. Александр Гордеевич Зайцев – третьеразрядный чиновник, ведущий незаметное существование и незадачливый литератор, потерпевший неудачу в любви. У него осталась последняя соломинка, единственное оправдание собственного существования – созданная в муках пьеса, которую он относит в местный драматический театр. Вам знакомы чувства никому не известного, трудолюбивого. но нерасторопного писателя? Ещё бы. Кроме психологической точности, автор внимателен к деталям: не только сама речь, но и малые предметы обихода, помещённые в рассказ, удерживают нас в пространстве прошлого века. Можно учиться у Пушкина, Гоголя и Чехова – но гораздо сложнее вступить с ними в диалог, используя элементы интонации, уже давно вышедшей из обращения – и делая это непроизвольно и ненавязчиво.

Ольга Аникина

 

Письмоводитель Ветлужского уезда Александр Гордеевич Зайцев проснулся позже обычного, выглянул в окно втридорога снятой на Нижнем базаре каморки.

Погода стояла за первый сорт! В мутных лужах колодезного двора отображалось на удивление ясное небо. Над прохудившейся крышей посвистывали стрижи. Пышнотелая хозяйка с неуёмным бюстом, напевая Камаринскую, развешивала под окнами свежевыстиранные простыни…

Александр Гордеевич совершил утренний туалет, надел парадный сюртук и вышел во двор. Мимоходом похвастался хозяйке виденным нынче сном, в котором он поймал огромную, размером с электрический вагон, рыбу.

Хозяйка, по своей натуре женщина рассыпчатая, враз припомнила толкователь снов от египетских и индийских астрологов, наобещала квартиранту богатство и почёт, а при мужицкой смекалке и выгодную женитьбу.

Зайцев поспешно отвёл взгляд от украшенного прищепками бюста, задумчиво усмехнулся в жидкий рыжеватый ус:

– Знак судьбы, определённо-с!

Слова хозяйки подстегнули в Александре Гордеевиче и без того бродившее шипучкой предчувствие удачливого, пожалуй, даже судьбоносного дня…

– А с электрическими вагонами, касатик, поостерегись, – перекрестившись, пробормотала женщина, – у нас на давеча Семёна-кузнеца вусмерть задавило!

Зайцев отмахнулся от мрачного напутствия надушенным кружевным платочком, вдохнув пьянящий аромат рейнской фиалки, твёрдо решил, что сегодня ему положительно повезёт…

С тех пор, как он осознал своё наитие писать и бросил пить водку, жизнь его на корню переменилась. С должности писаря Подолихинского сельского общества, на которой он просидел бесконечных шесть лет, его против всякого чаяния перевели в Глушковскоё волостное управление. А год назад с лёгкой руки волостного старосты он скоропостижно перебрался в Ветлугу, и весьма удачно занял место письмоводителя при становом приставе. За проведённый в городе год Зайцев цивилизовался наружно безукоризненно, да к тому же прилично продвинулся в написании романа и даже благосостояние своё поправил, хоть и отсылал родителям в деревню ежемесячно по три рубля.

Начальство было им довольно. Не смотря на слухи о смене пристава, Зайцев не чувствовал шаткости положения, и более того, лелеял надежду перебраться куда-нибудь повыше, как только получит классный чин. А к тому имелись скорейшие предпосылки…

Вот и дозрел Александр Гордеевич до женитьбы. После тринадцати бестолковых смотрин в Ветлужском уезде, принял решение расширить горизонты и по наущению двоюродной тётки отправился в Нижний Новгород. Город ему приглянулся. Ярмарочный, людный… Да и невест здесь давали хороших, с деньгами, хоть рублей триста, а если повезёт и с тысячей. Ежели присмотреться повнимательнее, можно и с местом отыскать.

Одну такую Зайцев ещё в первый свой приезд заприметил. Юленька полностью соответствовала его идеальному представлению о жене: не безобразна, даже полукрасива, умна, работница, родом из деревни, но отчасти с городскими манерами (сам-то он деревенский, но терпеть не может своих). Не вовсе богачка, но невеста капитальная и с претензией (приданое рублей двести пятьдесят, аккурат на свадьбу, да к тому же будущий тесть намекнул при удачном раскладе выхлопотать для зятя должность канцелярского служителя при губернском управлении)…

Правда, шаловлива, как белка, и не имеет в полной мере внутренней цивилизации. Не может понимать книги, как понимает их он… Да ведь и сам Александр Гордеевич не без изъяна – при своем идейном кругозоре, так сказать, материально бессилен…

Поразмыслив месяц, другой, решил Зайцев жениться, самым форменным образом. Выхлопотал на службе несколько дней для поездки в Нижний, посчитал имеющиеся сбережения, самовыращенную герань с собой прихватил, чтоб к невесте не с пустыми руками. Ждал встречи с душевным трепыханием.

Но была у него ещё одна первостепенная цель, ради которой он телеграфировал начальству и просил разрешения задержаться в городе на пару дней. Два месяца назад он отдал редактору на рассмотрение свою рукопись. Мучительно ждал разрешения вопроса, беспрестанно им телеграфировал и, вот наконец, получил весточку из редакции. Ему назначили час встречи.

Волнения переполняли стянутую тугим сюртуком грудь. То, что ему предложат контракт, Александр Гордеевич не сомневался. А вот критикующие замечания редактора и спор по поводу заголовка романа выкинуть из ума никак не мог.

«Рыба гниёт с головы»… Ну, как звучит, а? Нельзя, чтобы заменили! – размышлял Зайцев, с этими думами и вошел в редакцию.

Редактор был сух, резок, как обычно груб до невозможности. Впрочем, сегодня в его обращении чувствовалось какое-то особенное расположение, он предложил Зайцеву присесть и даже собственноручно поднёс ему чашку чаю.

Сердце письмоводителя дрогнуло, Зайцев не выдержал паузы, спросил напрямую, оставили ли заголовок.

– Какой заголовок? – пробормотал редактор рассеяно.

– Рыба гниёт с головы! – с вызовом бросил он. – Без промедления скажу, заголовок свой нахожу весьма крупным и важным. Им я сказал всё то, о чём хотел сказать. Выше этого нет!

– Рыба? Причем тут... ах, да, название… Друг мой, я уже говорил вам, что вы до ужаса талантливы? – пробормотал редактор, и отчего-то спросил, под каким именем писан роман и как выглядела рукопись. Очень долго рылся в ящике стола и, наконец, стукнул себя ладонью по высокому, с глубокими залысинами, лбу. – Как же я запамятовал? Видите ли, мой секретарь случайно потерял ваш роман…

– То есть как потерял? – Зайцев чуть не опрокинул чашку с чаем на заваленный бумагами стол.

– Да не волнуйтесь вы так, любезнейший, мы объявление дали… – Преспокойно ответил редактор.

– Какое объявление? – голос Зайцева заметно дрогнул.

Редактор вынул из ящика стола газету, ткнул пальцем в разворот.

Александр Гордеевич с трудом сложил прыгающие по строкам буквы в предложения:

«Потеряна рукопись на пути отъ Варварской церкви до кремлевскихъ воротъ (против театра). Того, кто нашелъ эту рукопись, убѣдительно просим доставить въ редакцiю «Нижегор.Губ.Вѣд.»

Зайцев вскочил и с бешенством вцепился в свою шевелюру:

– Вы успели её прочесть? – выдохнул он и с надеждой взглянул в покрытое желтоватой щетиной лицо редактора.

– Друг мой, – тот внимательно осмотрел свои длинные узловатые пальцы и принялся вычищать из-под ногтей грязь, – видите ли… у нас тут столько дел…

– Вы потеряли непрочитанную рукопись? – взревел Зайцев. – Вот так запросто потеряли пять лет моей жизни?

– Милостивый государь, зачем же так орать? И к жизни вашей, знаете ли… никакого соотношения…

Зайцев не дослушал. Стол вдруг отъехал в сторону, потолок качнулся. Грудь сдавило, в глазах потемнело. Он, словно выброшенная на берег рыба, глотал ртом воздух, но никак не мог вдохнуть… Хлопнув дверью, Зайцев пробежал по коридору, спустился по шатающейся лестнице, выскочил на улицу. Увидев небо, наконец, раздышался и, упав на первую попавшуюся скамейку, судорожно зарыдал…

Александр Гордеевич пришёл в себя после третьей рюмки. Оглядел сарай, в котором подавали мелкие, как грецкий орех, пельмени, с тонким – в папиросную бумагу – тестом. Понял, что вкуснее их ничего не едал. И решил не сходить с рельсов…

Чёрт с ним с романом! Женитьба – вот что теперь занимало все его мысли.

Зайцев расплатился и, наведавшись на съёмную квартиру за геранью, отправился к Юленьке.

Увидав на пороге дома нежданного посетителя, кухарка, а по совместительству не пристроенная в девках Юленькина тётка, основательно растерялась. Оно и понятно, явился без предупреждения и к тому же подшофе… Но герань приняла, просила обождать в прихожей и исчезла в кухнях.

Александр Гордеевич оглядел себя в зеркале. Хорош жених, глаза красные, волосы дыбом. Он пригладил вихры и вдруг услышал задорный Юленькин смех, там… за приоткрытой дверью.

– Милое создание! Скука, горе ей неизвестны. Воистину сотворена для того, чтобы оберегать её как цветок, не имея о ней грешной мысли, кроме как поглядеть, полюбоваться… – прошептал Зайцев, на цыпочках прокрался к двери и осторожно заглянул в щель.

Увиденное заставило его вздрогнуть: Юленька в тонкой исподней сорочке сидела на коленях развалившегося в кресле офицера и щекотала пальчиком его пышные бакенбарды. Её пронзительный смех заглушало бархатное мужское гоготание…

Зайцев распахнул дверь и ворвался в комнату. Юленька вскочила, офицер не пошевелился.

– Что вы здесь делаете? – воскликнула девица, с ненатуральной стыдливостью прикрывшись шерстяным пледом.

– Свататься пришёл, – не своим голосом прохрипел Зайцев, – руки вашей просить! Да видно не ко времени…

– Как же? Александр Гордеевич, разве это возможно, вы и не ко времени… – Пролепетала Юленька и, метнув взгляд на раздувшегося от злости офицера, прошипела. – Коленька, не смей!

Офицер ухмыльнулся, с ловкостью обезьяны подскочил к Зайцеву и свинцовым кулаком приложился промеж ясных письмоводительских глаз…

Придя в себя, Александр Гордеевич увидел склонившееся над ним, овальное, вовсе не молодое, неправильной формы женское лицо с мутными, точно у рыбы, глазами.

– Юленька? – пробормотал он и сел.

– Александр Гордеевич? – переспросило лицо, прикусив раскрасневшиеся губы.

– Как вы могли? – прошептал Зайцев, оглядевшись.

Офицера нигде не было…

– Ничего такого, Александр Гордеевич, это ж Коля, мой кузен…

– Кузен? – Зайцев с трудом поднялся, покачиваясь вышел из спальни, прошёл в кухню, отыскал на подоконнике герань, сунул подмышку. Юленька семенила следом и молитвенно повторяла его имя…

– Прощайте, Юлия Никаноровна, растолкнулись мы с вами…

Юленька даже ножкой притопнула, но прежде выдворила с кухни тётку:

– То есть как растолкнулись?

– Моё мнение с натуры… – Зайцев зарделся, – с вас, ошибочное вышло…

– Ой, не пожалеешь, ли? – горестно прошептала Юленька и, обронив плед, прижалась к Зайцеву тёплой грудью, – доведут тебя до ручки твои романы… Изотрёшься, износишься попусту и ни к чему! А при мне человеком станешь!

– Кончено! – просипел Зайцев и отодвинул неудавшуюся невесту в сторону.

– Жалкий ты мужик, Зайцев, да и не мужик вовсе! – бросила в спину Юленька, – ведь сопьёшься, удавишься с горя, хотя… удавленнику смелость нужна, а у тебя, Александр Гордеевич, душа заносчивая, да робкая, бабья…

Зайцев обернулся, занёс руку, представил, как ладонь впивается в дебелую щеку… Не посмел. Гулко простучал каблуками по колидору, звонко хлопнул дверью.

До телеграфа добрался быстро, пусть и не заметил, как промок под дождём до чёртиков. Хотел телеграфировать начальству, что немедленно выезжает. Но расторопный телеграфист вручил Зайцеву полученную на его имя ответную депешу, в которой значилось, что письмоводитель при приставе первого стана Ветлужского уезда Костромской губернии Зайцев Александр Гордеевич с сего дня уволен с должности и ему причитается расчёт в три рубля девятнадцать копеек, который он может получить по возвращении…

Зайцев не мог вспомнить, как он очутился на ярмарке, на Самокатной площади. Но безошибочно полагал, что здесь имеется всё, что ему сейчас нужно – женщины и водка. Он сделал себе развлечение, пьянствовал до вечера и пропил два рубля тридцать копеек. Взял нимфу радости в отдельный нумер, но совладать с ней не сумел, потому как напился до положения полнейшего пата. Но излить душу румяной девице в распущенном корсете соображения вполне хватило, после чего та выставила его на улицу вместе с прилично помятой геранью…

Александр Гордеевич брёл по тёмной улице и проклинал начальство, женщин и книги.

– Книги! Будь они прокляты тысячами проклятий…

Зайцев наткнулся на фонарный столб и принял его за своего давнего приятеля – земского учителя Евсюкова.

– К чёрту книги! – пожаловался он Евсюкову. – От них в голове хаос ужасающий… и Дарвин с астрономией, и Кант с богословием… Всё вздор! Хм, а Бог? Есть ли он, воотще, Евсюков? Ежели есть, пусть сей же час мне знак подаст!

Темноту разрезал свет. Он ударил по глазам и направился прямиком к Зайцеву. Александр Гордеевич осенил себя крестом… Вокруг прояснило, Евсюков исчез, но перед самым носом материализовался фонарный столб, рельсы и уж затем громыхающий чуть поодаль электрический вагон.

В голове Зайцева зазвенело: «Мой секретарь случайно потерял ваш роман… Семёна-кузнеца вусмерть… Удавленнику смелость нужна, а у тебя, Зайцев, душа заносчивая, да робкая, бабья…»

– Вот оно как! – выдохнул Александр Гордеевич и шагнул навстречу светящемуся электрическому вагону…

 

 

* * *

Очнулся Зайцев в комнате с совершенно голыми окнами и невозможно белыми стенами. Перед глазами порхали разноцветные мушки, голова нещадно трещала, его крепко мутило.

– Здорово, братец! А я уж думал, ты вовсе не очнёшься. – Чрезвычайно громко поприветствовал его лежащий на соседней кровати мужчина с перебинтованной головой.

– Ну, что, голубчик, очухался? – сквозь пенсне на Александра Гордеевича взглянуло благообразное с аккуратно стриженной бородкой лицо.

– Где я? – Зайцев заметил на тумбочке стакан с водой, приподнялся, жадно вцепился в стакан дрожащими руками.

– У Христа за пазухой! – усмехнулся благообразный.

– Я болен? – уточнил Зайцев, опустошив стакан.

– Голубчик мой, вы совершенно здоровы, если не брать к расчёту абстиненцию, гематому в пол-лица и несколько пустяковых царапин.

– Царапин? – Зайцев попробовал припомнить давешний вечер, ничего кроме летящего на него электрического вагона на ум не пришло.

– Я не умер?

– Не повезло тебе соколик… – Благообразный достал из кармана халата молоточек и принялся постукивать Зайцева по выглядывающим из-под холщёвой рубахи коленкам.

Окончив процедуру, благообразный заставил озадаченного Зайцева выпить попахивающую спиртом микстуру, лукаво подмигнул и выскользнул из комнаты.

– Приятель, да ты сегодня на первой полосе! – радостно воскликнул перебинтованный, и протянул Зайцеву свежую газету.

Безжизненным взглядом Александр Гордеевич, уставился в набранные крупным шрифтом строки:

«Вчера в 10-омъ часу вечера на Песочной ул., противъ часовни Александро-Невской лавры, при следованiи вагона № 4 электрической железной дороги на выставку, ветлужскiй мѣщанин Александръ Гордѣвъ Зайцев, 26 лѣтъ, по профессии писарь, будучи в пьяном виде, бросился на рельсы передъ самымъ вагономъ. Предохранительный щитъ не далъ Зайцеву попасть подъ колеса, а только протащилъ по рельсам несколько шаговъ. По остановкѣ вагона Зайцев былъ поднятъ и объявилъ, что бросился подъ вагон потому, что ему надоѣло жить. Онъ отправлен въ ярмарочную купеческую больницу, где поврежденiя признаны легкими.»

– Предохранительный щит? – прохрипел Зайцев.

Перебинтованный весело кивнул:

– Губернатор намедни распорядился… во избежание, так сказать…

Зайцев заметил на подоконнике графин с водой, доплёлся до него, дребезжа горлышком, наполнил стакан с верхом. Выпил всё до последней капли. Взглянув на сложенную неподалеку стопку грязных, но очень знакомых вещей, треснутый отчасти горшок со сломанной геранью, Александр Гордеевич задумался.

А не погорячился ли он с Юленькой? Может, ещё не окончательный разрыв? И со службой безрассудно вышло. Разве по возвращении приставу в ноги поклониться? Поди не переломлюсь… А впрочем, право, всё равно…

В левом боку обжигающе кольнуло. Зажав бок рукою, Зайцев почувствовал подозрительный холодок в филейной части и со стыдом обнаружил, что рубаха на завязках, а потому неприлично расходится сзади. Он развернулся к подоконнику задом, робко глянул на перебинтованного.

Тот что-то увлечённо читал, но вдруг перевёл бутылочно-зелёный взгляд на Зайцева:

– Ты брат, не стыдись! С кем не бывает? Закатился на ярмарку, кутнул, очнулся в больнице с голым задом и пробитой головой. Без денег, без надежд на будущее и в полной, так сказать, прострации. Ежели с житейского ракурсу поглядеть – вроде бы позорный финал. А ежели с литературного – презабавнейший зачин!

– С литературного?.. – Зайцева даже мурашки прошибли, в голове закрутился новый сюжет.

– То-то и оно… – Перебинтованный выскользнул из-под одеяла, бросил на тумбочку стопку исписанных листов, беззастенчиво сверкая белоснежным задом, вынул из тумбочки папироску и спички, прошлёпал босыми ногами к форточке, закурил.

– Вы, по случаю писательством не балуетесь? – поинтересовался Зайцев.

– Не… я с другого флангу, – перебинтованный протянул Зайцеву руку. – Николай Петрович Калбасников, из Санкт-Петербурга. Издатель. Беллетристикой интересуюсь, перевожу на французский…

– Зайцев Александр Гордеевич! Письмоводитель… бывший. – Зайцев бодро ответил на рукопожатие и переспросил. – Вы издатель?..

– Да-с, начинающий, но довольно успешный! Недавно из Парижу… – Калбасников выпустил дым аккуратными колечками, радушно предложил Зайцеву начатую папироску. – Неделю пьянствовал, все деньги спустил, ввязался в драку, нашли-с в канаве у Мещерского озера.

– Нелицеприятный поворот-с. – Зайцев сочувственно улыбнулся и робко пыхнул в форточку. – А что сейчас читаете-с?

– Так… романчик один, по дороге в больницу у извозчика рукопись позаимствовал, тот её на скамейке у театра нашёл…

– У театра? – Зайцев затушил недокуренную папиросу о подоконник.

– И ведь многообещающая штучка! Сюжетец забавный, хлёсткий, я бы сказал политический, но с авантюрной линией. В Европах такие любят. Правда, заголовок дрянь и концовку извозчик скурил, но если доработать…

Зайцев бросился к лежащей на тумбе рукописи, пробежался глазами по заголовку:

– Слыханное ли дело! Это же мой роман!

– То есть как твой? – ухмыльнулся Калбасников и вырвал из рук Зайцева рукопись. – Ты брат, часом не свихнулся ли?

– Николай Петрович, вы всё не так поняли-с! – возбужденно воскликнул Зайцев. – Это, же моя рукопись, определённо-с, её в редакции потеряли, как раз у театра…

– Ты ж вроде, Зайцев? А здесь чёрным по белому написано – Александр Волков…

– Псевдоним-с…

– А доказательства у тебя имеются? – сухо спросил Калбасников.

Зайцев принялся ходить из угла в угол:

– Страница тридцать шесть с помаркой – девица Оленька исправлена на Юленьку, на семьдесят восьмой – главный герой пьёт горькую и сетует земскому учителю Евсюкову на низкое жалование, на девяноста четвёртой…

Калбасников едва успевал листать страницы…

– Однако ж! – воскликнул он на четыреста двадцатой первой и звонко хлопнул себя по ляжкам. – Да ты брат, талантище! Ежели вытащишь меня отсюда, мы с тобой таких канделябров навыписываем!

Зайцев вспомнил о спрятанной на съёмной квартире заначке и громко сглотнул:

– С меня билет до Санкт-Петербурга и концовка романа. С вас – контракт, возмещение затрат, двести пятьдесят рублей авансу, и пятьдесят процентов с продаж…

– Ну уж, позволь, братец, ты положительно стыд потерял! – Калбасников нахмурился, выдержав паузу, протянул обомлевшему было Зайцеву руку. – Сто рублей авансу, двадцать пять с продаж и сменим заголовок…

– Чёрт с ним, с заголовком! – Александр Гордеевич поспешно пожал лопатообразную ладонь Калбасникова и бросился вынимать из кармана сюртука измятый лист с переписанной давеча концовкой…

От этой поспешности у Зайцева обнесло голову, его качнуло, в груди что-то надрывно булькнуло, сердце на миг задержалось, а потом гулко припустило.

– Э, брат! Да ты сам не свой… – Калбасников подхватил Александра Гордеевича под локоток и усадил на кровать.

Втянув воздух раскрасневшимися ноздрями, Зайцев крепко закашлялся, а как отпустило – прилёг, прикрыл враз отяжелевшие веки.

И примерещилось Александру Гордеевичу залитое закатным светом видение: измотанный праведным трудом рыбак с усталыми сердобольными глазами забрасывает в неспокойную воду огромный невод. Тот неспешно опускается на мутное илистое дно, а после стремительно вздымается к бездонному синему небу. И в неводе том одна единственная рыба. Крупная, с радужными переливчатыми боками. Запуталась бедовая – хвостом бьёт, надрывно выгибается, что-то беззвучно шепчет…

Пригляделся Александр Гордеевич к рыбьим губам, прислушался к едва уловимому шёпоту – взялся прилежно повторять сказанное. А как услыхал строки Священного писания, да распознал смысл того видения, лицом просветлел, коротко улыбнулся и тихо помер.

 

27.01.2023