Dislocation. An Anthology of Poetic Response to Russia’s War in Ukraine (на русском и английском). – Ed. by J. Nemirovskaya & A. Krushelnitskaya. Slavica Publishers, Indiana University, Bloomington, Indiana, 2024.
Само название этой довольно-таки увесистой книги антивоенной поэзии подтверждает ощущение, что антологии второго года войны собирают анамнезы. К счастью, никто не посмеет диагностировать перелом: российские войска не остановлены, но и отпор не прекращается, и украинцы продолжают бороться за свою землю, а земля – это всегда живущие на ней люди, судьбы за каждым населённым пунктом. Но в мире травмы смещение заживает даже дольше: физическая несовместимость реальности прошлой и нынешней, боль, перерастающая в хроническую, разрывы формируют дискурс хронического «подвешенного» состояния. Перелома нет в этой войне, но нестерпимо болит смещённое чувство дома, израненная память, повреждённые идеалы и вера в то, что твоя страна – это твоя мать. А загадочная русская душа оказывается всего лишь воспалённым духом противоречия. Чем не медицинское заключение? Хотя «Смещение» составлено настолько удивительно, что и психоаналитик, и музыкальный критик найдут в нем логику.
Когда жизненные коллизии становятся неподконтрольными, у нас остаются слова. Уже в последних числах «того самого» февраля-лютого начался обвал стихов, отправляемых в начатую Юлией Немировской «Копилку», оформившуюся в литературный памятник этим годам, в исторический документ. Повинуясь лихорадочному «мир должен узнать об этом», волонтёры-переводчики начали извлекать из «Копилки» зацепившие их стихи. Мир действительно узнал: в конце 2022 года в Лондоне вышел первый двуязычный сборник, «Disbelief / Нереальность. Сто русских антивоенных стихотворений». За прошедших почти два – подумать только! – года разрослась и география, и количество авторов. В этой антологии приняли участие не только россияне и экспатрианты, но и авторы из Украины, продолжающие писать на родном, хоть и предавшем их, языке, всего сто семнадцать авторов и разросшаяся команда переводчиков: Анна Крушельницкая, Мария Блоштейн, Андрей Бураго, Ричард Кумбс, Дмитрий Манин, Яна Кане, Жозефина фон Цитцевиц. Как и в предыдущей антологии, все переводы точны и эмоционально значимы. Мария Казанская, бессменный художник серии, снова создала незабываемую обложку, силой эмоций ассоциирующуюся с мунковским «Криком», но при этом абсолютно оригинальную.
Итак, мы пережили еще один год коллективной катастрофы, и после фазы героической, после так называемого «медового месяца», когда кажется, что «весь мир за мир», настает фаза потери иллюзий. Стихи в «Смещении» являются блестящей иллюстрацией именно этого этапа. Есть что-то симфоническое в построении антологии, которая начинается с тишины и немоты. Кто-нибудь ещё завершит семантический анализ этой антологии. Не случайно слова «тишина» и «немота» превалируют в первой части: «потрескивание тишины» (Андрей Гришаев), замирание и слияние с тишиной (Дмитрий Веденяпин). Вошедший в войну со света только постепенно начинает различать голоса в разноголосице поэтических свидетельств.
Дереализация второй части врывается резкой и быстрой травмой, проговаривая потери и показывая такие обыденные и такие зловещие зарисовки военных будней. Кто-то оставляет позади остовы жилища, другие – тела: «На пепелище старухой стала, / своих детей кусала, / что говорила – забыла, / то падала, то вставала» (Н. Косман).
Нарушен весь ритм жизни и бытия. Имена и предметы служат поэтам якорьками, удерживая в реальности, в том числе в альтернативной: для кого-то это заземление, возвращение к спасительному привычному быту, для других – метафора. Тут и ритуал варки варенья у Валерия Земских: «Почистим яблоки / Да ну её войну / У нас варенье варится / И пену пора снимать / Все сами виноваты», – и «бумажная кукла из детства / вырезая её / я случайно оттяпала пол головы / теперь / в оставшейся половине моей головы / стучало визгливыми клокочущими молотками: / кто имел право / так обкромсать мою жизнь /так обкромсать все жизни вокруг» (Ирина).
Вот ещё одна примета времени: некоторые авторы прячутся за псевдонимами или опускают фамилии, потому что эти стихи могут убить пишущего. Россия опасна тем, у кого идёт горлом чёрная кровь поэзии.
Не танки, не подводы, Не военные катера Увозят меня на фронт, А лифты, такси, метро. Ты слышишь – уже пора, Уже звенит серебро Рожков моей несвободы – Не забыть бы зонт (М. Гронас)
Но и самый мутный, муторный страх не останавливает тех, кому, по сути, нечего противопоставить власти, кроме своего несогласного молчания, как в стихотворении Натальи Ключарёвой. Измятый лист нашего молчания. Измятая, смещённая жизнь под прессом.
Целая глава, «я не сберегла этот мир», посвящается исследованию чувства вины: «Хотят ли русские вины? / Хотят, хотят, хотят! / Они усталы и бледны, / Их скоро запретят» (К. Казанцева).
Личность и сообщество, коллектив, к которому принадлежишь поневоле, позорные индульгенции от власти, внешние и внутренние позорные столбы, все оттенки ответственности за кровавое наследие, которое не выбирал, но которое в малой мере формировал: «Мы, конечно, примечали: / Что-то страшное стряслось. / – Ну а что же вы молчали? / – Как-то к слову не пришлось» (Г. Лукомников).
Но есть ещё и иррациональная вина уцелевших, экспатов, уехавших много лет назад: «Мой покинутый город / Звал меня / Я забывала / Улицы / Дома / Зиккурат театра / Потом начал исчезать / Я узнала / Город бомбят / Город горит / Цвет моей вины / Чёрные буквы русской кириллицы» (А. Максакова). Интересно стилистическое тяготение к верлибру и к таким древним жанрам, как плач. Песни мщения, вообще песни как жанр представлены менее широко, но и они характерны для этого потока. Следующий раздел – это разлом единого языка, автоиммунное состояние, когда родной многим украинским поэтам русский язык оборачивается предателем. Семантика и лексика дезинтегрируют, теряют прежний смысл: «Нужно просто смириться, / выпустить все слова, / всё, что мы называли раньше, / переназвать. / Наблюдать, как птенец-глагол / верещит и ластится» (Д. Сидерос).
Обездвиженный, обуженный новой, военной лексикой, язык распадается на морфемы, а после на отдельные звуки:
Твой холодильник шепчет на незнакомом наречии. Снова не спит, ворочается в темноте: «Жжживози вввжену и бд-бд-бд-етей... Вннн-жжж… вннн-жжж… вннн-жжж… ВНЖ, ВНЖ, ВНЖ». (А. Тарасов)
Там, где раньше было сходство и братство, остаются отличия и противоречия. Наши мелкие жизненные коллизии становятся неподконтрольными. Вот в такой лаконичной форме «Смещению» удаётся передать суть культурного разлома, который занимает умы не меньше, чем обстрелы. Через многие перипетии проходит психика на фоне нарастающей и уже становящейся обыденностью войны. Катя Капович в стихотворении «Повестка» исследует психологический защитный механизм диссоциации, Сергей Лейбград галлюцинирует, больше не отделяя прошедшее и утерянное от настоящего. Мы проскакиваем стадии горевания, да никто и не утверждает больше, что горе линейно или предсказуемо. Кроме того, мы имеем дело с неразрешенной потерей или, в некоторых ситуациях, с предвкушением потери. Смещения заживают дольше даже открытых переломов.
В части «пришло расслоенье времён» составители исследуют феномен времени, изменившего своё течение в результате неразрешённой и пока нескончаемой травмы. Подтвердят пережившие бомбежку или плен: время начинает течь иначе в минуты страшного стресса. Такое глубокое прочтение позволяет посмотреть сквозь ситуацию на просвет, как если бы поэзия была тем самым хрустальным шаром, через который возможно предсказать будущее: «покуда спутаются карты следствий и причин / и скрипнет калитка в иное время иное племя / и твои дедушко Левко и бабушка Аня / вылезут из умиральных ям / и пустятся в пляс по минным полям / как жених и невеста / в одеждах из света» (Р. Осьминкин).
Но при этом находится место и для грустной самоиронии: «Ты помнишь, Алёша, шестисотстраничную антологию антивоенной поэзии, выпущенную зимой сорок второго года в Берлине? / Поэты-антифашисты искали язык сказать «нихт», «найн» войне, / Осуждали отечество-агрессора, отрекались от Гёте, Гейне и Шиллера, / Признавали коллективную ответственность, / Испытывали приступы удушья неискупимой вины. / «Почему вы не остановили Гитлера?» – спрашивали бойцы Красной армии, разбирая страницы на самокрутки» (В. Пуханов).
Может, и ни к чему. Может... Пока мы планируем маленькую жизнь, мы забываем, что История не сидит где-то там впереди или, наоборот, далеко позади. Нас уже перемалывают её жвала. Встаёшь утром – a ты вошёл в Историю.
«Но всё кончается и это кончится» – это последний, двенадцатый раздел современного часослова. Он получился неожиданно большим. Я сознательно не цитирую ни одного из вошедших туда прекрасных стихов, хотя верю, что заключительный раздел даст многим надежду на торжество любви и разума, на божественное вмешательство, на спасённые устои нашего маленького этнокультурного анклава, являющегося лишь частью большого, такого же несправедливого мира. Хочется правил. Хочется моральных устоев. Кто знает, что будет со всеми нами в мире, раздираемом демонами погромов и резни, ненавистью и жадной злобой. Но – будем документировать и, надеюсь, начинать лечить всеобщее смещение. Не запускайте, не привыкайте к боли, и когда-нибудь мы прочитаем эти стихи вместе, как сбывшееся пророчество. Мне этого очень хочется.