Поэтическую осень открывают стихи Михаила Шелковича «Шостакович. Триптих», опубликованные в журнале «Волга» (№9, 2024) – поэтическая рецепция события, образа, личности и известного произведения выдающегося композитора. В трёх стихотворениях – «памяти автора этого квартета», «Балаганчик», «13-я симфония «Бабий яр»», как в трех шагах, раскрывается историческая канва, главные её детали, индивидуальное восприятие автора.
они кривляются и смеются: под ними извиваясь как черви в выгребной яме хористы ухают крякают задыхаются хватают воздух овалами ртов разрывают его агональными жестами распеваются к реквиему
У Олега Дозморова этой осенью вышли три поэтических публикации. Поэт прекрасно умеет передать общие чувства и общее для всех переживание. Интонация может меняться, в зависимости от настроения или конкретного момента – «Все эти толстяки, / все эти старики / когда-то были юноши, / не знавшие тоски». Или: «Что грусть воздушная напела, / то с легкостью потом сошло / на нет по логике напева, / и стало, в общем, хорошо». Так звучит общий голос человеков, а также голос чего-то большего – сообщества, поколения, мира. Поэтому в стихах чаще используются местоимения, глаголы и эпитеты эту общность выделяющие и подчеркивающие. Подборка «Вначале спорили, шумели…» в журнале «Волга» (№11, 2024) и открывается такими стихами.
В тексте стихотворения почти всегда остается загадка, но загадка ясно о себе говорящая.
То, что первая волна принесла с собой, все похерено уже третьею волной. А теперь она идет, пятая волна, а четвертая моя – пена и вода. Я вам точно говорю: нечего беречь, остается пошипеть и на берег лечь. Не получится увлечь, равно как разжечь, разве только вот извлечь тишину и речь.
Подборка Олега Дозморова «Дополнительный секретный клапан» в журнале «Знамя» (№11, 2024) наполнена печалью о чём-то потерянном и уже невосполнимом. Здесь звучит ещё одна нота поэтического дарования и вдруг обнажается новое чувство, прежде не столь открытое или явное: «Но всё-таки люблю, хоть сам не ожидаю, / и этот тусклый свет, и этот мелкий «дризл», / как тут зовётся дождь, и мокнущую стаю /ворон в количестве, а ну-ка, раз, два, три».
Рефлексия находит нужный язык и соответствующий образ, совмещая несовместимое, но такое живое отражение внутреннего «я»: «Пока не требует поэта / к священной жертве алкоголь, / он делает то то, то это, / но это не снимает боль»; «На прогулке, особенно лыжной, / или в детский играя футбол, / я всегда был отчётливо книжный / червь, доход, мудозвон, балабол».
И среди этих болючих размышлений и самобичеваний приходит мысль ещё о чьей-то жизни, которая рядом, всегда близка и очень ранима.
Все лисицы, попавшие под машины, все птицы, подстреленные из рогатки, все коты задушенные – все живы, те же у них радости и повадки. Я проснулся, щипало в носу, я видел то, что не поместится и в двухтомник, — уничтожил улики, глаза о подушку вытер, — нереальный райский такой питомник. Хомячок Кеша и попугай Петруша, кот мой Яшка и аквариумные рыбки, все, кого я не спас, умершие неигрушки, я точно знаю: вы живы, игривы, прытки. Вы простите, кого я мучил и ненавидел, потому что мне стыдно, и в этом свете я прощаю всех, кто меня, дурака, обидел, поскольку и есть для этого Бог на свете.
Эту тему продолжают «Стихи о птицах и собаках» Олега Дозморова в журнале «Урал» (№11, 2024), с необыкновенной глубиной, проживанием и звучанием: «Ангел собачий с косточкой наперевес / сам посещает каждый собачий подъезд»; «Прилетали две большие галки, / зло кричали, глядя на кусты, / громко выясняли в перепалке: / «Вы слыхали, как поют дрозды?»». А вот стихотворение вообще необыкновенное, где повествование – сон кота, его мысли.
Наевшемуся поутру снится сон моему коту: он шериф в штате Мышиган, у него звезда есть и gun. Как щедр кошачий бог! Велик кошачий господь! На пажитях злачных, ох, «Роял Конина» – горсть, не щепоть. На стезях не убоюсь зла, в коридоре темном пройду, Он со мной – такие дела, миску полной всегда найду. Рай – это о том, что сон все, что было, проснувшись, знать. Господь – щит мой, и я спасен, буду руки его лизать. Благость, милость в жизни моей, и проснуться я не готов. Пока люди стреляют в людей, я буду писать про котов.
Публикация Валентины Фехнер «На языке катастрофы» в журнале «Волга» (№11, 2024) наполнена очень сильной эмоцией, а точнее – внутренним криком, переходящим в оцепенение, онемение: «язык облупленный вехой диалога на кострище речи», «и тряпка языка просыпается в провокацию в одно и то же стихотворение».
Образы восходят непосредственно к названию, а сама катастрофа – визуальная картина гибели и смерти.
занавес стихотворения вспорот зрелищем речи поэт потягиваясь слепотой продирает смерть проигрывает не просохшие слезливые раны корриды слов без сожаления кладет на весы войны что перевесит ярость? что переплачет смерть?
В подборке стихов Владимира Морозова «Приглашение к путешествию», опубликованной в журнале «Волга» (№11, 2024) разворачивается не столько географическое пространство, сколько некое поле частицы, мгновения времени и света. Обозначение географическое поэтом непременно называется – «в степи волгоградской», Саратов: «Покрытый вьюгой снеговой / От центра до окраин, / Нам этот город под горой / Порой казался раем», но путешествие, как видим, совершается не в нём.
– Почему здесь не красят заборы? – Потому что заборов здесь нет! Только реки, леса, косогоры, Да неяркий, мерцающий свет…
В стихотворении «Слабый свет. Саратов» этот мерцающий свет, как и в его названии, выходит на первый план: «В тумане люди не видны, / Да и деревья тоже, / И только слабый свет луны / Течёт по бездорожью…». Всё внешне ощутимое и материальное становится в итоге просто сном и только лишь чувством: «Плачут мокрые деревья / На рассвете в тишине, / И хранит их отраженья / Сон, приснившийся не мне».
Очень интересно выписан образ воды, на фоне общего движения она очень стабильна, эта вода словно бы место постоянного пребывания. А «Дождь ночной», «дождь проливной» – постоянный спутник и участник действия, но ещё он играет роль завесы, прозрачной и призрачной границы между героем и миром, сознанием и светом, или ожившим, «очнувшимся» садом, пространством, «Где ночью тонкие созвездия / Мерцают в полной темноте».
Когда ты вспомнишь о дожде, Дождь обязательно начнётся – Как будто ночью, в темноте, Сад на мгновение очнётся. Сегодня в мире ни души, Река течёт неторопливо, Шумят в заливе камыши, А после кашляют с надрывом, И лодки сами по себе Стучатся твёрдыми боками, Как знаки перемен в судьбе, Или того, что было с нами… А мы глядим в ночную тьму, И ничему уже не верим, И знать не знаем, почему Бессмертье бьется в наши двери – Как будто слабая душа Слоится в утреннем тумане И, тихо крыльями шурша, Кружатся ангелы над нами…
Стихи Марии Игнатьевой в публикации «Колыбель родимой речи» в журнале «Дружба народов» (№10, 2024) на первый взгляд представляется созвучными текстам Валентины Фехнер, но здесь – «безъязыкий холод зла» – обретает иную поэтическую форму и звучание.
Колыбель родимой речи укатала, завела в темноту забытой вещи, в безъязыкий холод зла
Её героиня внимающая миру с большой чуткостью, к собственной внутренней ноте и к внешнему штриху, символу и знаку, ищет цельности и приходит к необходимому, словно бы разумеющемуся заключению: «А я одна как перст, как перстень / На вычурной руке мужской, /Тяну полвека ту же песню: / Пора домой, пора домой».
Публикация Сергея Панцирева «Где-то звенит колокольчик» в журнале «Зинзивер» (№5, 2024) напоминает о советском прошлом канувшей стране и её людях, оживающих сейчас только в нашей памяти. И эта очень скромная, чистая и честная, утраченная жизнь навсегда «останется праздником».
помню: мы сидели на кухне cамой первой в мире хрущёвки, где-то между шверника и гримау, венерой и марсом: четыре квадратных метра, а сколько народу набилось! – пили спирт с водой из-под крана, ловили короткие волны, читали стихи (а за окном дымился советский союз и московская осень, того же привычного сизого цвета, что и спирт, разведенный водой) помню: была там девчонка, на которую я загляделся, и другая, что строила глазки мне, и эти взгляды – голубой – карий – зеленый – блестели тем вечером ярче всех звезд, и жизнь была праздником, и жизнь остается праздником, и жизнь останется праздником.
В противовес этой памяти поэт дает картину абсурдности настоящего момента: «Сколько ангелов на острие иглы, / столько и чертей, чтоб разжечь котлы, / записать в протокол, провести экспертизу, / сфотографировать, зафиксировать, в облаке сохранить / и не забыть забыть». Или, в не менее горькой, но в уже более спокойной и созерцательной интонации:
свернув в переулок, почти готов повторить путь местных бездомных котов, ушедших отсюда – понятно, куда – но пока есть вода и над ней звезда, это повод прошлое ворошить и туда не спешить
Итог всему в «Рождественских стихах»: «Где-то звенит колокольчик. Ангел или пастух, / Заслышав его, останавливается, переводит дух, / Поднимает голову, сверяя час по звезде. / Колокольчик звенит, как будто везде и нигде».
Стихи Ильи Кутика «Лыцарская баллада» в журнале «Знамя» (№9, 2024) действительно выстроены по правилам этого жанра. Но не только баллада абсурда и масок, увиденная как некое трагикомическое полузабытое Средневековье, но и вообще вся, прекрасно поэтом скомпонованная, образная полифония человеческого бытия. Маски и актеры исполняют свои заученные роли. Прекрасная дама – «ясновельможная пани», карлы и шуты. Но и наблюдатель, зритель, оживляющий действо своей эмоцией, впечатлением, чувством, броско сделанным выводом. Всё это увиденное, как ожившая колода карт с уродливо лубочным рисунком, со всей её нелепой и даже зловещей искусственностью, фиксируется глазом и обобщающими заключениями: «и видит многоодёжье, под коим прячется и не / лучшает подобье Божье – что тот манекен в витрине». И картина эта жуткая, «будто сбывшийся сонник».
– Ну, и как вам пони, ясновельможная пани? Пони в попоне с помпонами, словно в красном жупане, а на пони – карла… – Сын ваш, что ли? To не копытца, а кáйла стукают в склепе штольни… А у мальчонки шейка и ножки такие, будто стекла акварель Матейко с личика лилипута. Едет ребёнок хмурясь, голова – в половину тельца, не кубики льда, а цурес у мальчика вместо сердца. Шлем с ушами бассета и латы на ребятёнке, а в стремена продеты утиные перепонки. Шляхетская шабля, болтаясь, лягает выпады веток, и празднует хруст как победу Калигула-малолеток.
Два стихотворения Григория Марка в публикации «Нет голосов, остался гул» в журнале «Знамя» (№10, 2024) ещё раз показывают индивидуальную устойчивость восприятия внешнего полотна жизни, отстранённость или эмоциональную замкнутую стабильность – как необходимость или как неизбежность, очень хорошо переданную в стихах.
Нет голосов, остался гул. Но всё же грех жаловаться – ты благословен, что можешь жить сумняшеся ничтоже, и дни идут без внешних перемен. Цепочки обстоятельств, их мерцаний перебираешь, словно чётки. Там всё меньше встреч, всё больше расставаний, а главное приходит по ночам. Кровать всё та же. Сны совсем другие. Теперь в них отовсюду льётся свет. И ты внутри огромной литургии, оставив суету своих сует, идёшь сквозь ворох голосов, свечений. Нет, даже не идёшь – тебя ведут! – чтоб предъявить обрывки сновидений как алиби, когда начнётся Суд.
Большая подборка Григория Марка «В то время несчастья…» в «Новом Журнале» (№316, 2024) – воспоминание и броское слово поэта, всё с той же отстранённостью взгляда и интонации. Настоящее непоправимо, будь то душа, остывающая земля или деревья: «они уже тронуты гнилостным ядом», «Некроз мягких тканей. Но в самом начале. / Волокна в пустой сердцевине истлели. / При этом стволы разрослись, вширь раздáлись, / добавились новые кольца на теле».
А это – монолог / откровение:
В то время несчастья болтались на мне, как тряпки на пугале при лунном свете. Но не замечали. А это вдвойне обидным казалось. И, чтоб разглядеть их получше, я ветошью воспоминаний прошедшую жизнь зачищал по ночам до блеска зеркального. Как наказанье. Отмщенье. Себе самому. Аз воздам
Публикация Анастасии Тимофеевой «Исчезнуть чтобы появиться» в журнале «Интерпоэзия» (№3, 2024) – своеобразное видение мира, диалог, рассуждение, поиск ответа на вопрос «Зачем это всё?». Вопрос и ответ в стихотворении взаимодействуют как своеобразная лироэпическая драматургия. Как и сказано автором, «спрашивает человек, который проснулся в четыре часа утра от бессонницы и готов идти или ехать куда угодно, лишь бы не думать о тех необычных и невероятно реалистичных снах о нашей действительности и ее будущем. Каково оно?».
– Какой сегодня день? – Не помню. Не помню даже – днем ли это было. Вхожу в бесплодье мыслей мне чужих, в бесплодье чуждых мыслей мне вхожу, в порочный круг сомнений, в гул далекий, гул неизведанный, жестокий. Откуда он? Давно попал сюда? – когда попал сюда? – Какой сегодня день? – О чем я? Вот же, вспомнил – в случайном том саду я вишню рвал и жадно ел. Потом вдруг оглянулся – за мной весь город в очередь стоит. Я отошел, конечно, поделился. Но всем, увы, тех ягод не хватило – давка, крики. И я решил дождаться голубики. Она дика, ее-то уж на всех, надеюсь, хватит – Лес общий. Пусть идут, пусть собирают и поют родные песни родные песни на родимых языках – Какой сегодня день? – По телевизору сказали – девяносто третий.
Подборка стихов Анны Гальберштадт «Прикосновение» в журнале «Интерпоэзия» (№3, 2024) – обращение и попытка диалога с Творцом: «из бездны к Тебе (если ты существуешь) взываю», когда вдруг в минуту отчаяния, «когда тьма сгущается», душа обретает силу и находит высший знак и слово, «прикосновение»:
когда все летит в тартарары – как прикосновение крыла твоего ангела, который пас тебя в детстве и потом исчез, только легкое тепло его крыла или память о прикосновении остались.
Подборка стихов Лады Миллер «Времени нет» в журнале «Интерпоэзия» (№3, 2024) начинается с предсказания желаемого, будущего, счастья:
Оставшись, я уже не убегу. Мы будем жить с тобой на берегу, Делить еду и легкую работу, Перебирать задумчиво песок, Рожать детей, креститься на восток И соблюдать, как водится, субботу.
В стихотворении обращает на себя внимание такое высказывание: «Когда в саду распустится беда, / Заголосим, но губы не разлепим». Но в заключении героиня вдруг приводит веский, по её мнению, аргумент для разрыва, который разрушает всё вышесказанное всего тремя строчками: «Я о начале. Все-таки уйду. / Остаться – это значит на беду, / Как и на счастье, взять и согласиться».
Два стихотворения Юрия Михайлика в публикации «У края земли» в журнале «Интерпоэзия» (№3, 2024) – также голос поэта о личном и очень насущном.
Жизнь случайна была и слепа, и точнее, чем горький рассудок, штриховой карандашный рисунок невзначай повторяла судьба. Мы вернемся по старой тропе, скрипнет дверь, и окно распахнется, и тяжелая ветка качнется, и согнется навстречу тебе.
Большая подборка Юрия Михайлика «Стихи – только способ дыха...» вышла в журнале «Тайные тропы» (№3, 2024). Название ей дала последняя строка последнего стихотворения. Поэт описывает пространство своей жизни, которое им воспринимается как «расплата, расправа, месть». «Я живу в удивительном городе под названием Здессь. / У названия мягкий знак в конце, а перед ним два С. / Два С – это длинный свистяще-шипящий звук, / всегда существующий внутри безнадёжных разлук».
Следующее стихотворение словно становится ответом на терзающие автора мысли.
Французский художник Сёра писал неподвижные воды, не помня про вкусы и моды, что правили миром вчера. Художник сидел над рекой, и светлая тихая лента проблемы объёма и цвета включала в предвечный покой. Над берегом мир нависал, покою реки потакая; Теперь она будет такая, какой он её написал.
Сочетание лиризма и горечи, игры цвета и внешне спокойной авторской интонации присутствует в публикации Изяслава Винтермана «Оттенки красного» в журнале «Литературный Иерусалим» (№42, 2024). Земля и небо стали главными образами-героями, сохраняющими в себе чувства и эмоцию. И красно-черное время войны.
Сейчас не до оттенков серого, где белое всё перечеркнуто, и где от юга и до севера всё больше черного. Всё больше черного и красного, всё меньше белого. И под пробитой неба каскою земли как не было.
Земля: «Не оправдаться зимою, / что началась слишком рано. / И не добраться до рая / даже мостом над землею / перелопачено-рваной»; «боль землей выходила».
Небо: «подрумяненное небо, / где размазан белый дым; / и нависли слезы недо- / пролитые по другим»; «Осени свободное паденье. / Судорога жизни впереди./ И к лицу другое поведенье / после неба, солнца и воды».
Стихи Татьяны Вольтской в «Новом Журнале» (№316, 2024) можно озаглавить заключительной строчкой из первого стихотворения «и отступает смерть», это очень прозорливая, чуткая констатация поэта сложившейся ситуации. Свойственное её поэтическому характеру волшебство и кульминация заключительной строки, пусть даже с привкусом горечи, всё-таки организует пространство стиха и дарит ему импульс и энергию.
И миндаль расцветает, и вишня – Высыпают скопления звезд В черном космосе веток. Не слышно – Это пение сфер или дрозд. Бродит пес неизвестной породы, Воздух в дырках от солнечных спиц. Небеса открывают ворота В облупившейся краске – для птиц. Из дворов вырывается гомон, И на север летят косяки, И душа над покинутым домом Целый день нарезает круги.
И тема, и сама концовка очень выразительны в стихотворении «Друзьям»:
Нева, небось, колотится о сваи, В тумане растворён дворцовый куб – Как кубик сахара. Я далеко. Я с вами. Я вижу легкий пар из ваших губ, И ваши сны, и книги, и застолья, Мой взгляд и беспокоен, и ревнив. Я среди вас – не видите вы, что ли – Сижу, лицо в ладони уронив.
У Бориса Фабриканта в «Новом Журнале» (№316, 2024) очень выразительна деталь. Как живой инструмент, она передает в стихах всю атмосферу беды и несчастья.
Разорванная скатерть на ветру Всё бьется из стропил, ей всё неймется, Она видна сквозь сумрак поутру Над домом у разбитого колодца. Дом – призрак из надежд и голосов, Где вытекло из жизни время в среду, Где эхо вспоминает столько слов, Что скатерть рвется, чтоб поспеть к обеду
Строчки, оставляющие достаточно сильное впечатление: «ну что увидишь со спины / когда наискосок / все слезы грянувшей войны / не погасить в песок»; «Переставляя имена и даты, / Не изменить дорогу в никуда. / Не говори, что ты невиноватый, / Еще вернется бывшая беда».
Или:
Тогда сады свою меняли кожу, А мы снимали стёртые года, Тот молодой, случившийся прохожий Не понимал, что было – навсегда.
Публикация Эдуарда Хвиловского в «Новом Журнале» (№316, 2024) начинается с посвящения Варламу Шаламову. Как и на протяжении всей подборки, поэт очень точен, взгляд его оригинален и правдив.
В себя уйдя не посреди двора, а посреди обугленной пустыни, он полагал, что было всё вчера, а всё случилось завтра, и отныне и навсегда, как компас ни крути среди застрявших в соснах астролябий на вымороженном всегда пути безликих и окаменевших хлябей, где не живут пчела или оса, не говоря уже о белых чайках или следах такого колеса, что держится не на каких-то гайках, а на какой-то костяной оси, от нижней точки и до верховодной. Вот ни о чём другом и не проси. И не прошу по простоте природной, читаю только и помногу раз исчезнувшего в воздухе Варлама и проникаю в его вечный сказ и прочно, и доверчиво, и прямо.
В подборке присутствует и лирико-философское рассуждение, но оно также точно и по отношению к мирозданию справедливо: «Есть кротость запахов и кротость превращений / в другое вещество и в смыслы всяких снов, / есть стансы внутренних во всем перемещений / и сдвиги радостных, мятущихся основ».
Стихи Евгения Сливкина в «Новом Журнале» (№316, 2024) снова нам говорят о необыкновенной чуткости поэта к исторической канве бытия. В них всё одновременно – интонация, образность, деталь –умело подчёркивают как публицистичность текста, так и художественную его составляющую. Порою такие стихи могут рассказать об историческом событии больше, чем хроники, летописи или скупо-сухие документы архивов. Поэт всегда точен, будь то кладбище варшавских повстанцев или Рейхстаг: «Он давно от копоти и сажи, / словно бы от прошлого, отмыт – / лишь тевтоны, вставшие на страже, / помнят, как чухонский лёд трещит».
Или:
На повстанческом кладбище надпись на чужом – прозвучала на нашем, уложившись в трехстопный анапест: Лейтенант Красной армии Саша. Без труда она переводима, а другие – не перетолмачишь… На могилах бойцов – псевдонимы: «Зоська», «Вили», «Парасоль» и «Матяш». Лейтенант Красной армии Саша, в оседающем пепле и дыме без фамилии павший и спасший Красной армии честное имя. Беглый лагерник – прежнее званье он в подполье носил, не позоря. Пусть над этой плитою славяне старый спор меж собою доспорят! Обгорелый, растерзанный, страшный – он встает с автоматом на шее. Лейтенант Красной армии Саша… Как мой батя, дошедший до Шпрее.
В подборке Вальдемара Вебера «Застиранная синь неба» в журнале «Новый мир» (№11, 2024) представлены верлибры, словно бы сшитые в единое полотно жизни, текста и поэтической одаренности. Всех их объединяет интонационная мягкость и светотеневой чёткий рисунок. «Там музыка была и были мы, / там царствовала вечность. / И мы останемся, где музыка была». Вот такие красивые «формулы счастья».
Моё сердце живёт уже 80 лет. Никогда не видел его, того, которому не прикажешь, никогда не слышал его, того, к которому якобы стоит прислушиваться порой.
Или:
Я сказал тебе: «Наши деревья стареют, давай посадим ещё одно, грушу иль вишню, а может быть даже персик...» Ты отвечала с улыбкой: «Порою ты забываешь, какие твои лета, — не исключено, не успеешь вкусить от его плодов...» Пришлось звать на помощь Лютера: Даже если б я знал, что завтра конец света, я бы ещё сегодня яблоньку посадил. Убедил ли тебя мудрый Мартин, этого я не знаю. Но теперь ты в раздумье молчала. Улыбаться был мой черёд.
Публикация Ефима Гаммера «В любви дорог обратных нет» в журнале «Гостиная» (Вып.123, Осень, 2024) представляет собой поэтический цикл памяти Беллы Верниковой – супруге поэта.
На той, на этой стороне В разрыве молний – Стена, и буквы на стене: «Кто жив, тот помнит». Былое в изморозь тоски, И горе в сборе. Слова сбегают из строки, Чтоб сгинуть вскоре. Земные росчерки судьбы Без даты смерти. Никто! Хотя, казалось, был. Да, был! Поверьте! Пишите буквы на стене Для междустрочий. Кто жив, тот помнит поступь дней, Пришедших с ночи.
Стихи Виктора Есипова в публикации «Две фигурки на дороге…» в журнале «Гостиная» (Вып.123, Осень, 2024) снова дарит читателю красивые и печальные осенне-музыкальные стихи. Его поэзия живописна, легка и созвучна пушкинской классике.
Листвой усеяло траву, Холм, словно в пестрой львиной гриве, Открыл осеннюю главу в её октябрьской перспективе. Трамваи где-то и метро, а здесь взбираются все выше, как на пейзаже Писсарро – сквозь дымку рдеющие крыши.
Большая юбилейная публикация Елены Литинской «Ретро. Стихи разных лет» в журнале «Гостиная» (Вып.123, Осень, 2024), в которой мы видим лирическую героиню с её взглядом на мир, её отношением к утомительным будням и вообще к реальности. Но она не разная в этих временах и деталях, она стойкая, сильная и открытая внешнему миру. В стихах много эпиграфов, авторская трактовка известных пастернаковских строчек звучит как милый и строгий девиз, призыв сомой себе, в каждом своем дне снова и снова сильной и стойкой: «Февраль. Достать чернил. Не плакать / О злой судьбе».
Вечерами на канале – Эмигрантская волна В туфлях, в сникерсах, в сандальях, Ярко рас-фу-фы-ре-на. Поздно ночью на канале – В ресторане у окна. Мой бокал печалью налит. Я решительно одна.
И вот как звучат её преданность и память:
Твое небытие вошло в мой быт Без моего на то соизволенья. Любви фантомной горькое томленье – Прерогативою. Ты не забыт. Снимает у меня теперь жилье И каждый месяц “rent” исправно платит, Халат свой средь моих развесив платьев, Извечное отсутствие твое. Вот записную книжку я нашла, Где буквы четкие полупечатны. Твой почерк. Близорукостью печальной Глядят твои глаза из-под стекла. Тобой забит был в стену этот гвоздь – Подвешенной картины предпосылка. Ты мастерил – и я храню опилки, Зажав в руке воспоминаний горсть.
Подборка Сергея Скорого «Только – море…» в журнале «Гостиная» (Вып.123, Осень, 2024) – выделяется тем, что это настоящая ода Крыму, морю и солнцу. Начиная с первого стихотворения с его повторяющимся слоганом «только в Крым, только в Крым, только в Крым!», вся публикация посвящена этой теме.
Встанут горы. И вспыхнет листва. И опять – кипарис и миндаль. Юг Тавриды. Безбрежная даль. Синева, синева, синева…
Журнал «Тайные тропы», (№3, 2024) открывается двумя поэтическими публикациями – «Памяти Бахыта Кенжеева» и «Памяти Павла Кушнира». В первой – четыре стихотворения Бахыта Кенжеева, они публиковались прежде, и вот одно из них:
Ох, и суров этот ноябрьский скверик – нет слов. Старичок в инвалидной коляске, морщинист, словно Иов, Мёрзнет, мычит, бездумно сжимая в кривых перстах битловское Let It Be, неразменный свой медный пятак. Или (поклон Кабанову) не морщинист, а морфинист? Так с городской берёзы слетает последний лист, так фронтовой мой вальс, мой О. Генри, чего уж там, раньше разве дразнил, а нынче, хрипя, бежит по пятам, практически настигая, нашёптывая: гниль, суета. Отвяжись. Если ангел ценнее осинового листа, то и небо, разверстое под ногами у Светоносца, просияет однажды, погаснет и не вернётся.
Вторая публикация, «Памяти Павла Кушнира», имеющая и другой подзаголовок – «От Рахманинского скерцо до разорванного сердца», содержит стихи поэтов, которых глубоко тронула трагическая судьба этого удивительного человека. Стихи и воспоминание Веры Павловой : «Павел Кушнир был другом моих друзей. Мы никогда не встречались, но – в разное время – играли на одном пианино в их доме. Он играл так темпераментно, что после его игры пианино нужно было настраивать».
всё тоньше пульса нить но держат высоту сумевшие прибить самих себя к кресту всё гибельней мечта всё гуще пена дней но с высоты креста грядущее видней
Или стихи Юлии Пикаловой :
о не рыдай мене мати душу напрасно не рви в новом терновом формате нерасторжимой любви всё-то ты знаешь о каждом в частности в целом вообще родина жрущая граждан гадина в красном плаще
Следующая публикация – Эли Бар-Яалом с подборкой «Я повторяю, как заклятье, что мир – бардак, но люди – братья» в журнале «Тайные тропы» (№3, 2024), обладающей достаточным магнетизмом, притяжением, живой энергией автора, который так и обращается к своему читателю: «а если ты видишь это послание / значит оно тебе».
где разгул червоточин слепоты да мечты, где кто сочен, тот точен, где несчастная ты в плов своих огорчений сыплешь скудный улов ненарочных значений мной не сказанных слов, где у нас под ногами пасть являет аид, отразясь в амальгаме наших детских обид, и, любовью до гроба пронзены, как ножом, в бездну падаем оба, сражены миражом. Словом, эту идею Ной придумал зазря. Мы бы жили балдея, если б только «кря-кря».
В своей декларации поэт прибегает к постоянному упоминанию внешней силы, будь то Ной, пророк, мессия или же своего собственного «Я», что у него получается вполне убедительно.
Я – Твердь. Я – Глубь. Я – Свет. Я – Облако. Любой пророк, любой мессия Меня придумывал по образу и по подобию всесилья, давая Мне одно задание – чтоб Я, не оказавшись лживым, наполнил хаос мироздания хотя бы чем-то постижимым: структурой. Истиной. Безумием. Возмездьем. Искупленьем. Дао. Чтоб жизнь казалась предсказуемой. Чтоб было можно счастье даром.
Подборка Аси Анистратенко «Маленький метафизический остаточек» в журнале «Тайные тропы» (№3, 2024) продолжает метафизическую тему. Стихи строятся в форме диалога: автора – со своей душой или сердцем, что представляется достаточно оригинальным.
что же ты хочешь птичка моя душа ласточка рыбонька уточка в камышах что же тебе неймётся-то не сидится меньше бы плакать легче б тебе дышать то я и плачу что солнце уже взошло где-то пригрело а где-то и всё сожгло где-то такое страшное осветило в доме уже оставленном нежилом все уже здесь хорошая ну не ной все окружили тебя и стоят стеной что же ты хочешь вырваться ли остаться счастья ли вкус солёный и водяной то я и плачу что я не она не та клетка закрыта клетка внутри пуста
Или: «сердце найдёт чем пораниться уколоться найдёт и уколется / но ещё не сейчас молчи-молчи голова / выйдешь к полуночи звёздное небо смотреть к околице / а кругом мягкое сонное луговое бормочет трава». Такое говорение / проговаривание является как формой познания мира, так и важным для поэта способом сказать своё слово этому миру: «я пишу сказать, что слова проникают между молекулами / и попадают даже на дальнюю сторону нашей небулы». И есть строчки, которые звучат особенно трагично:
я хотела сказать ещё, что, когда в ночной темноте брожу по кухне и ванной, я не включаю свет. как будто готовлю себя к окончательной слепоте, к состоянию «света нет»
Стихи Елены Михайлик в подборке «Ошибка распознавания» в журнале «Пятая волна» (№4 (7), Осень, 2024) иллюстрируют интересную картину познания и описания реальности, похожую на карту с именами и названиями. Образ и мысль выстраивают событие, ассоциативное прошлое или будущее, и автор фиксирует свое необычное умозаключение. Возможно, это и есть «ошибка» распознавания… Но ошибка ли? «Создан из глины, одушевлён словом, / во всем подобен Адаму». И вот ещё замечательная строчка: «если глина решит, что ей нанесли обиду. / А ей нанесли обиду».
Зато не желающим искажать окружающую среду вполне естественно переезжать из Норильска в Караганду: обожжённая глина, католическая община, акации, собственная вода… предзимний ветер, континентальный, длинный, проходишь земную как там до половины – и при удаче выпадает Караганда. Горы Хайленда и Аппалачи это один хребет – если сложить слои, замерить теченье лет, можно следить, как трескался материк.
Такова поэтическая осень этого года.