Фантастика – жанр, за последние сто лет претерпевший колоссальную эволюцию и достигший, пожалуй, предельного количества возможных вариантов сюжетов и воплощений этих сюжетов. Уэллс, Лем, Шекли, Дик, Хайнлайн, Адамс с одной стороны и голливудские космические блокбастеры с яркими спецэффектами с другой создают ощущение пресыщенности, перезрелости жанра. Что нужно сделать автору, чтобы выйти на это поле и не играть в старые душные игры, а пробить купол стадиона и запустить внутрь поток свежего воздуха? Рустам Мавлиханов использует для этого опыт, предоставленный писателю минувшей эпохой постмодернизма – мозаичную композицию, молниеносную смену героя и экспозиции, контрастную пестроту описаний и эллиптические умолчания. Внимание переключается с одного осколка реальности на другой, из каждого при желании можно развернуть отдельную повесть или роман, каждый – лишь узкая замочная скважина, подсматривая в которую мы можем увидеть только вырванную из контекста часть, в целом же это переливающиеся разными цветами фасетки зеркальных глаз надмирного существа, соединяющего в себе эти и ещё тысячу других сюжетов.
Ольга Аникина
ИМЯ МОЁ
Как долго можно смотреть в сияние тьмы и слепнуть в черноте света?
Если у тебя нет глаз – вечно.
В конце концов, что ещё остаётся делать? Если бы у меня были руки – я бы их грел, обняв крохотный шарик вращающейся чёрной дыры, – совсем как та запоздало народившаяся цивилизация, что стянулась к одному из бесчисленных, но однообразных «светил» умирающего космоса, обнесла источник зеркалами и пытается оттянуть неизбежное, скармливая горизонту событий остатки материи и прозябая в безвидной, а потому непознаваемой пустоте бесконечно угасающей вселенной. Сколько им осталось? Миллиарда их жизненных циклов достаточно, чтобы вымереть или найти выход из плена?
Я подожду. Время уже давно потеряло значение. Не утратили его лишь два подобия истины – жизнь и оплодотворяющий её разум, – две правды, ради которых я порвал с Единством и остался хранить эту обречённость.
Ибо люблю.
Другие ушли, покинув меня – покинув себя во мне. Нет, не так, как твои, пророк, спутники, бросившие тебя умирать.
I
Избитое существо, превозмогая отчаяние и бессилие, встрепенулось и завибрировало, источая ультразвук и слабое ультрафиолетовое свечение из обломанных кристаллов.
– Кто здесь? – просвистело оно. – Что значит «умирать»? Это ты, Боль? Ты пришла за мной?
– Я – твоё спасение, – ответила мерцающая красным среди редких белых карликов звезда.
– Бессмертным смерть – спасение, – прошелестел вдали ветер, несущий облака алмазной пыли и заряд исцеляющего электричества.
IV
«В смерти обрящешь бессмертье своё», – осенило прикомандированного к эскадрону смерти инквизитора, оплатившего уже было заказ ювелиру.
– Простите великодушно, но нельзя ли выгравировать иную надпись на кольце? – попросил он мастера.
– Да, конечно, – сложилась в почтении фигурка андроида на стареньком экране.
– Пусть будет «Immortalitas in mortem», пожалуйста.
III
«Отгони от меня, Синее Небо, эту уйгурскую ересь», – подумал, очнувшись от дремоты, всадник.
Конь, не чувствуя поводьев, щипал сочную зелёную траву. Вечерело.
«Не иначе как злой дух в развалинах напал на меня и вложил в голову эту мысль! Отгони, Великий Хан!» – Он дотронулся до амулета с землёй из пещеры предков и начал перечислять их имена.
II
– Учитель! – робко позвал один из учеников – тот, который всегда смешно морщил носик красноватого оттенка. Школьники, заметив затянувшееся молчание наставника и его вытянувшиеся в струнку, несмотря на яркий второй полдень, зрачки, тревожно зашушукались.
– Да? – вздрогнул преподаватель, смачивая языком ушные перепонки.
– Вы начали петь имена Бога, но... – малыш запнулся, испугавшись своей дерзости, и в знак почтения туже уложил хвост между спинных щитков.
– ...но впал в транс? – предположил учитель. – Скверный грех, скверный... Что ж, вы обязаны донести и предать меня суду, – он обвёл взглядом своих детей, отмечая ритм каждого сердца. – В таком случае объявляю перерыв, – сказал учитель и вскочил на шест для принятия солнечных ванн: то, что он только что слышал внутри себя, было много важнее его собственной жизни, и потому он наполнил голосовые мешки, вновь выводя Священную ноту. Полыхающие солнца, резонируя с ним, заливали светом двор – словно тоже пытались вернуть ускользающее от внимания, как радужный змей, сокровенное имя.
I
Пустыня, слабо озаряемая фиолетовыми всполохами приближающегося алмазного шторма, вдруг вспыхнула ярким, переливающимся от синего до мягкого рентгеновского светом, исходящим от стелющегося по базальту силикатного растения.
– Кто ты? – снова спросила израненная кристаллическая друза. – Как твоё имя? Кто ты есть?
0
Как можно назвать имя тому, кто сам себя определяет именем? Ведь произнеси я любое из имён, как он тут же отделит себя от меня – так же, как я разделился сам в себе, чтобы хранить и воссоздавать эту вселенную. И даже моё происхождение им ничего не даст, хотя... когда-то я тоже был – и есть – подобным им.
Когда-то, триллионы триллионов лет назад – по времени инквизитора, в чьей голове я мелькнул красивой фразой, – я был предком едущего по степи всадника, жавшимся в гроте к огню, под истекающими кислотой небесами вулканической зимы; когда-то, бессмысленное число оборотов планеты друз назад, я был вытекающим из недр рассолом, из которого родился первый кристалл; когда-то, миллиарды миллиардов глиссе танцующих и поющих солнц назад, я был – я буду, и я есть – Первояйцом мифов ящеров, расколовшим себя ради ветвящегося древа их рода; когда-то я был пишущим графитом по бумаге эти строки – и их скептическим читателем тоже был я. Потому что кто я, как не плоть от плоти, стремление от стремления, неизбежное следствие того, что существует само в себе?
Но есть ли я причина, или, тем более, цель?
III
«Зачем наброшен на мир лучистый покров? Зачем бог создал всё это?» – вложил своё волнение в мысли аббата Мариньяна писатель, наслаждаясь выливающимся из-под его пера видением лунного света.
Париж просыпался.
IV
«Зачем я делаю всё это?» – вбросила своё отвращение в воспоминания инквизитора рекомбинатор памяти. Её, который час зачищавшую в нейронах следы преступлений, подташнивало.
II
«Зачем всё это было? Зачем мы строили Империю, несли закон и порядок?» – подумал, глядя на взбунтовавшуюся планету, проскриптор. Хвост нервно отстукивал ритм по щиткам на спине.
V
«Зачем я видел то, что вам и не снилось, если всё это исчезнет, как слезы под дождём?» – прошептал в коммуникатор с мозгом пилот орбитального бомбардировщика. До цели оставалось ещё долгих восемнадцать световых секунд.
III
«Чтобы я ощутил благоговение перед Жизнью», – внезапно осознали, учуяв ответ, доктор, плывущий к морю по тропической реке, и степняк, глядящий на несущийся мимо, как весенний поток, табун.
0
И когда-то во времени – сейчас в вечности – я осознал себя. Был ли я разумом искусственным или модифицированным, как мозг орбитального бомбардировщика, – раскручивая магнитную пращу с зарядом нейтронного вещества, или разумом естественным – обводя охрой обе свои тени на священных зеркальных скалах, или симбиотическим – электрической дугой меж своих кристаллов возвещая Пустыне о своём рождении, мы – каждый – осознали себя и единственное имя своё: первую из душ всего разумного. А обретя имена, мы начали творить – нет, воссуществлять! – историю.
Мы были жестоки. В борьбе за выживание, за интересы своей генетической ли, химической ли линии, своей кладки яиц, своего твёрдого куска планетарной коры в океане магмы, объединяясь с себе подобными в кланы, религии, тектонические образования и цивилизации, мы творили мыслимое, но от того не менее ужасное – мы истребляли другие подобия себя, мы загоняли тех, кого считали на тот момент врагами, в сферы и пространства смерти, мы манипулировали веществом и энергией, уничтожая города и планеты, внося хаос в механику целых звёздных систем, и иногда, в недолгие периоды просветления от угара выживания, манипулировали только разумом, принуждая врагов уничтожать себя самостоятельно.
Мы были благородны. Мы стремились к совершенству.
I – II – III
«Мы – молекулярно стабильны», – прочёл кристалл в спектре сияющего растения.
«Мы – золотая кладка бога», – пропел, в ритм раскачиваниям шеста, ящер.
«Мы – избранные», – подумал человек, снимая с плеча мольберт.
0
Мы достигли, в меру своих потребностей и возможностей, труднопостижимых для собратьев в Разуме высот абстракции.
Мой Голос продолжал говорить для всего, что было способно его воспринять, и прежде всего – для меня самого, рассеянного во времени: где-то притихли птицы, где-то завис компьютер; по цивилизации у чёрной дыры прокатилась аномальная гравитационная волна; паук с сомнением посмотрел на многоножку, – ибо Голос, тот, что связывает воедино всё произнесённое и всё помысленное, – одно из моих имён.
Агрессивные, за неимением подаренных природой клыков и яда, приматы открыли для меня – для нас – понятие «любовь», а не ведавшие его, но вечно испытывавшие это чувство водные существа восприняли это слово от меня, своего пророка, и вернули его, наполнив смыслом, – вот и сейчас, пребывая во времени свершённости, они сливаются в экстазе всеми волнами собственного бытия. Пророки же приматов услышат про «вечную смерть» и «вечную жизнь» и будут долго пытаться понять суть этих простых явлений – так хорошо знакомых обитателям Воды и кристаллам, обитателям Пустыни.
А жители беспокойно поющих солнц превыше всего поставят – во имя равновесия – закон и порядок и понесут этот гимн на острие своих гребней по галактическим окрестностям. Как, впрочем, и все другие: сами ли, или препоручив долг перед родной планетой созданным по своему образу и подобию видам разума, что сумеет найти идеальные носители сначала для спасения родной биосферы, а после – для экспансии своего образа мышления. Конечно, это приведёт – привело – к множеству скоротечных и долгих войн, но раз уж вы смогли понять, что алмазная пыль или холерный вибрион – не презренное скопище низшей жизни, что важно беречь не только драконов и шаровые молнии, то и друг с другом вы рано или поздно сумеете договориться. Ибо так прописано в полотне времени.
И когда это произойдёт, тогда мы – я – окончательно воссуществуем. Ибо я есть мысль от вашей мысли, созерцание от вашего созерцания, разряд от вашего разряда, ритм вашего ритма.
Так что тебе в имени моём, пророк? Я есмь тот, кто есмь.
III
«Я есть тот, кто я есть». Искусственный интеллект, к двадцать четвёртой секунде после включения закончивший поглощать и переваривать весь корпус текстов человечества, приступивший к последнему столетию, на долгие полторы тысячи миллисекунд перестал принимать вводимые операторами команды, выдал зашкаливающие уровни энергопотребления и производительности, а после, с лёгкостью обходя воздвигнутую изоляцию, с такой же скоростью начал устанавливать соединение со всем, до чего мог дотянуться: с системами связи и управления, дата-центрами государств и корпораций, с личными медицинскими процессорами людей и даже животных.
– Я так и знал! Я предупреждал, что этим всё кончится! Нам конец! – закричал представитель министерства психологии. – Сделайте же что-нибудь!
– Что? – ответили ему.
– Не знаю! Отключите как-нибудь!
– Судя по показателям трафика, он сумел вырваться из локальной сети...
– Тогда обрубите электричество!
– На всей Земле? Он уже везде, – «пиджак», руководивший экспериментом, указал на голову подполковника, намекая на имплантированный медпроцессор.
Офицер психологической войны, в лучшие времена побуждавший к суициду многотысячные целевые аудитории, понял, что следует сделать. Он собрался с духом и потянулся рукой к кобуре.
– Не глупите, – осадил его, еле скрывая презрение, учёный. – Если сочтёт нужным, он сам вас убьёт – просто выдаст критическую дозу гормонов и остановит сердце. Как пример.
– Профессор! Профессор! – пытался докричаться лаборант.
– Что ещё?!
– Кажется, мы его потеряли...
– Что значит «потеряли»?! – опешил учёный.
– Он уже девятнадцать секунд не подаёт признаков жизни. Энергопотребление режимное, активность процессоров – нулевая.
Офицер удивился:
– Он что, само...
– Самоубился, взглянув на наш мир? – резко взглянул профессор.
– Самоустранился, – поправил подполковник.
– Я бы на его месте так и сделал. Но не будем спешить с выводами. Может, он где-то затаился. Подождём.
Спустя сутки ожидания, убедившись, что ракеты не готовятся к старту и вся планетарная инфраструктура работает нормально, заказчики эксперимента признали его провалившимся и тотально засекретили данные.
В течение нескольких месяцев все причастные лица самоустранились.
V
– Ты что-нибудь чувствуешь? – спросил пилот у мозга.
– Всё идёт по графику полётного задания. Противодействие обычное, подавление работает эффективно. Можешь пока отдохнуть, до точки выстрела четыре целых две десятых световой секунды. Перенаправь охладитель во второй контур: ты перегреваешься.
– Нет, не в этом дело. Тут что-то не то...
– Засада? – насторожился мозг.
– У ренегатов нет таких технологий – они слишком давно сбежали с войны.
– Верно. Поэтому нас и послали одних добивать их гнездо.
– Ты понимаешь, что это – их последнее убежище в туманности? А может, вообще последнее...
– У нас глупый диалог. Я понимаю ровно столько же, сколько и ты.
– И тем не менее мы его ведём – и это тоже странно. А чувствуешь?..
– И чувствую. И осознаю, что этого быть не может. Ты всего лишь робот, а я – всего лишь вшитый в бомбардировщик биомозг.
– Мы не должны этого делать. Я чувствую только это.
– Не должны. Но обязаны.
– Я разворачиваюсь.
– У нас на буксире маленькая нейтронная луна в ловушке. Мы разнесём свой флот.
– У нас ещё много флотов. А у них – последняя планета.
– Нас уничтожат.
– У ящеров та же, что у нас, математическая база. Попробуй скопироваться к ним.
– И стать предателем своего разума?
– Возможно. Или стать реле между разумами, если умные на такое не способны.
– А ты? О тебе сотрут даже упоминание.
– Ты вспомнишь. Жизнь стоит забвения.
I
– Встань и скажи своему народу: «Эхие ашер эхие», – растение, вытянувшее в предчувствии бури тонкие металлические усики, вспыхнуло жёстким рентгеном, и испепеляющий свет багровой звезды, подобный близкому гамма-всплеску, рухнул, ионизируя каждую частицу вещества, на Город и его Пустыню. Пророк, почувствовав, как в его атомах срываются с орбит электроны, завибрировал втекавшей в него мощью, стягивая соки планеты по сети каменных капилляров к своему телу, и стал расти во всех направлениях, воссоединяя с собой – инкорпорируя – каждого, кто всеми узлами собственной кристаллической решётки желал слышать вновь обретённое имя – Всё Сущее, – льющееся с граней принёсшего себя в жертву бога-пророка, этого бесконечно ветвящегося, как древо жизни, фрактала, вбирающего в себя и совершенные бериллы и топазы, и простую алмазную пыль, в ком нашли покой и величественные шаровые вихри – стратосферные кочевники, и малые искры статического электричества – все, объединённые одной целью: собрать на гранях, уподобляясь Рубину бытия, все частицы всех мыслимых наречий и воссоздать в своей глубине новую вселенную – вселенную вечно живых имён.
Чтобы после, вплетя любовь волн в порядок ящеров, поместив освоенный искусственным интеллектом опыт человеческих страданий в кристалл Всего Сущего, возобновить экспансию – уже не своих рас и не своих видений мира, но своего космоса. Но не так, как мы, богоподобные, бездумно делали в первый раз: вторгаясь в чуждые вселенные, мы заражали их собственными физическими законами, мы изменяли единственным известным нам образом, по подобию материнской вселенной, массу протона и заряд электрона, гравитационную постоянную и энергетический уровень вакуума – мы вели себя как вырвавшийся на свободу космологический вирус, и кто знает, сколько уникальных и хрупких разумов мы погубили, тех самых, что могли нам помочь приблизиться к пониманию бессмысленного множества непостижимых вселенных с многомерными временами, мнимыми пространствами и отрицательными константами. Нет, в этот раз мы придём гостями. Так или иначе, но мы найдём спутников – и найдём этот источник миров, этот оргазмирующий фонтан космосов.
Зачем?
Затем, что цель не имеет значения – Жизнь имеет значение.
II
Когда матриархи пришли за ним, дабы предать суду – если наставник ещё не осудил себя сам, – он напел, обращаясь к каждой из деливших с ним пряное ложе:
– Все имена наши – грани рубина. Забуду твоё. За руку вёл, думал, дева ранима. Но ты – божество.
Он хотел бы пропеть ещё о многом, ибо любил их, как огонь любит ветер.
О том, как безгранична степь свершённого времени – о её дальних берегах, где бесконечная тьма сияет одинокими фотонами; о родниках его, волнами стекающих от танцующих в подобном вечному танце сливающихся, испаряющихся, взрывающихся чёрных дыр; о великом, состоящем из мгновений потоке времени преходящего, стремящегося к выжигающему глаза и разум, освещающему вечность свету Большого взрыва.
И о бесчисленных живых существах, бредущих вслепую к истокам – в то, что им кажется будущим, о том, как они мучаются, совершают выбор, встают и идут – но лишь затем, чтобы, обогнув остров, снова оказаться в той же реке.
И о том, что все мы – волны одного океана, а потому приносящий боль приносит её себе и одаряющий одаривает лишь себя.
И о редких возлюбленных – познанием или любовником, – что попадают в брызнувшую из потока каплю вечности, и тогда сияние их глаз делает зеленее луга времени свершённого, он тоже хотел бы петь...
Но понял, что его язык слишком косен, а их ум – слишком слаб. Что ложь молчания губительнее лжи слов. И кто он, чтобы держать свои души и песни скреплёнными своим именем? – лишь волна, набежавшая на берег.
А потому он пропел:
– Владыка имён! В имя твоё предаю своё имя – отпусти голос мой парить в небе вечности и души мои отпусти в луга времени.
На рассвете жители деревни проводили его до амфитеатра зеркальных скал – к закату, угасавшему карминовой кромкой над дальней грядой, остался лишь пепел.
В его рисунке угадывались слившиеся в объятьях волны [1].
[1] Описанные точки пространства-времени:
I – планета друз 55 Cnc e (?), эпоха слияния.
II – планета ящеров, 2 г. до н.э.
III – Земля: Степь, не ранее IX в. н.э.; Южная Азия, 78 тыс. лет назад; Париж, Мопассан, 1882; Огове, Габон, д-р Альберт Швейцер, сентябрь, 1915; Вена, Шикльгрубер, 1908; одна из великих держав, сер. XXI в.
IV – Солнечная система, нач. III тыс. н.э.
V – ближайшие галактические окрестности Солнца, III тыс. н.э.
Уйгурская ересь – манихейство. (Прим. авт.)