Аркадий Кайданов – поэт, в творчестве которого время и пространство отражены в каждом поэтическом жесте. Здесь и сейчас движется стихия стиха, здесь и сейчас переживается реальная жизнь, воплощённая в поэтической строке. От земной грязи до заоблачной выси – по вертикали, от неплодородных просторов до дома не нашей постройки – по горизонтали в пространстве, поэт ощущает свою «причастность к скоплению дней», своё совпадение с жизнью во времени. Однако он не витийствует, не мечет громы и молнии, свидетельствуя, что не намерена душа подчиняться «законам насилья, косящим под силу закона», сохраняет чувство самоиронии и открывает сердце радостному движению жизни.
Д. Ч.
* * * Неплодородным простором забив глаза, словно Отчизна свои закрома – зерном, по целлулоидным чёрным волнам скользя, если уснуть, то желательно мёртвым сном. Высью заоблачной, грязью земною сыт, женщиною божественною храним, – производить впечатленье и делать вид не научился правилам золотым. Видимо, поздно с чужого играть листа тем, кому руку поставить успел Господь. Фальшь наказуема, да и не те лета, чтобы себя пытаться перебороть. Властный над музыкой – не потеряет власть. Что ему до мельтешенья краплёных карт? Без интереса ему козырная масть – он от рождения даром небес богат. Обозначая собою конечный счёт долгой игры, где остался в прогаре век, если того желает он – пусть уснёт, не поднимайте ему утомлённых век. * * * Этот треск означает, что рядом пожар. Этот звук характерен для взвинченной пули. Чувство долга взывает к желанью пожать руки тем, кто поставлен стоять в карауле. Что ж ты дрыхнешь, пожарной охраны майор, Умащая подушку тягучей слюною? На хрена ты опять передернул затвор, отставной лейтенант в перманентном запое? Вековечную тягу ко сну и пальбе Не раскусит затейливый психоанализ. А и Б восседали на общей трубе и менять место жительства не собирались. Но пожарник проспал и устал караул, по причине чего не жалеет патронов. Помавает бровями седой есаул и нагайкой грозит в направленье масонов. Так вольготно и празднично лёгкой душе под отцовским приглядом постов оцепленья, что практически сам дозревает уже исключительной свежести плод вдохновенья. * * * Так дождь семенит или жарят картошку на кухне, – а это лишь раннее соло метлы под балконом, пока возмужавшие тучи, как почки, набухли, готовясь найти утверждение в праве законном поступки и планы к своим присопособить причудам, востребовав, если не чувств, то хотя бы вниманья к тому, как, нежданно явившись бог знает откуда, они громогласные преподнесут излиянья. Однако тому совершаться пока что не время – ещё вознесённая пыль беспощадно живуча, и, выискав место в искусно прописанной теме, готовится грохнуть в литавры угрюмая туча, готовится сад захлебнуться восторгом оваций, в трубе водосточной густеет надрыв саксофона, но что-то мешает, мешает душе подчиняться законам насилья, косящим под силу закона. ПАМЯТИ ДАВИДА САМОЙЛОВА А тех, кому я доверял, уже почти и нет на свете. Я писем их не сохранял, и даже не на все ответил. Я опасался заводить архива дремлющую скуку, чтобы судьбу не торопить, не провоцировать разлуку. И вот теперь – не позвонить, не написать, ища спасенья. Не ведаю, как пережить полуистлевший день осенний. * * * Почесть не за труд, а за почесть причастность к скоплению дней, слагаемых в горькую повесть обманов, разрывов, скорбей и всё же – при этом! – любовей, и веры, и чистых надежд на фоне взыскующей крови под вопли кликуш и невежд. Вдохнув загазованный воздух, ступить в этот бешеный круг, как в жгучую зимнюю воду, где тонет единственный друг, где каждый четвёртый – мессия, где каждый второй – идиот, где белая лебедь – Россия крылами палёными бьёт.
* * *
Музыкою с чужого стола
будешь напичкан, но сыт не будешь,
как бы она ни скрывала буден,
как бы меж пальцами ни текла.
Тонкое дело оно – Восток,
воспламенённый зарёю новой.
Слишком горяч и тягуч восторг,
чтобы взаимности стать основой.
Память плывёт, как в жару асфальт,
под уклон, неостановимо,
чтобы товарищ мой, друг и брат
долей вечного пилигрима
не упился, как злым вином,
почитая счастливой долю.
Здесь не нашей постройки дом,
не тащить бы сюда неволю.
Разлетаются облака
тополиным последним пухом.
Пулей вежливого стрелка
музыка просвистит над ухом.
* * *
Так эта жизнь не похожа на самоё себя
каждой своей ужимкой, каждой своей гримасой,
что обнаружить сходство можно лишь проживя
от мгновения первого до последнего часа.
И возвращая вечности собственный свой портрет,
сетовать вряд ли стоит на размытость деталей.
Всё-таки, слава Богу, выписан силуэт,
всё-таки, слава Богу, в чём-то мы с ней совпали.
* * *
Аслану Мамхегову
Загоняем сердца, как коней,
не умеючи остерегаться
скорострельных стремительных дней.
Время гасит нас, как облигации.
...Вновь над кладбищем листья кружат.
Снова слёзы стоят в горле комом.
Нас уже узнают сторожа
и кивают, как старым знакомым.