Янис Грантс – человек известный, публиковался во многих «толстых» журналах, автор нескольких сборников стихов, в том числе детских. Поэт и критик Данила Давыдов пишет, что Яниса можно причислить к «сторонникам поставангарда в его дадаистическом изводе». Он же отмечает, что «синтаксические и звуковые ряды для Грантса – не способ автоматизации или деавтоматизации высказывания, а способ приникновения к доязыковым, парамузыкальным, отчасти заговорным основам речи…». Звучит сложновато, но красиво – авторитетному критику мы доверяем.
Д. Л.
ОЗЕРО
...и стоят облезлые бараки.
ниоткуда вялый дождь возник.
на носу моторки у собаки
высунут язык.
а спиной… в штормовке (как же имя?
он успел до свадьбы облысеть
и потом пропал на украине)
выбирает сеть.
выбрал. и – похлеще, чем в корриде:
человек и омуль слюдяной.
(я чудовищ в озере не видел –
позже все они пришли за мной).
МЫ ЕЛИ СНЕГ
мы ели снег. мы падали на спины
и ели снег. до жженья. до ангины.
над нами небо плыло и сияло.
мы ели снег. до кашля. до отвала.
и ты. и я. и – детство. боже. боже.
и снег. и смех. и хлеб. одно и то же.
мы съели снег. он сгинул. лет как двести.
и ты.
и ты.
пропал.
со снегом вместе.
ОКНО. ПОЛИНА
клюют колодезную крышку
четыре чахлых сизаря
для октября морозно слишком
белым-бело для октября
куда ни кинь повсюду клинья
из неразгаданных примет
(сегодня восемь лет Полине
а мне не знаю сколько лет)
так тихо жутко так и тихо
что дом в окне облез до плит
и после «с» неразбериха
когда считаешь алфавит
ПРОСНУВШИЙСЯ ОТ ПЕСНИ НАД КРЫШАМИ
медленным январём
ходит под фонарём
тумас почти транстрём-
ересь бухтит под нос
полночь январь мороз
(ходит выходит в кос-
мост никого вокруг
жёлтый фонарный круг
и тишина но вдруг)
ПРЕВРАЩЕНИЯ
вот и дождь. этот дождь на космической фазе полёта
превращается в снег, потому что февраль и суббота.
это снег. он летит синусоидно и неповадно,
превращаясь в соседку. в соседку с клубком. в ариадну.
ариадна летит с на губах исполняемым соло,
превращается в сельдь непонятного вовсе посола.
и когда до земли остаются какие-то крохи,
превращается сельдь в полуночные ахи и охи,
то есть в сон о любви, ежеклеточной и долговязой,
что проходит – как сон – после каждого третьего раза.
и когда этот сон превращается в дождь перекатный,
я иду под него.
и хожу.
и туда.
и обратно.
ТРОЛЛЕЙБУС
дышит одышкой. цветёт как самшит.
села в троллейбус. шуршит и шуршит.
шепчет. невнятно. и шарит ковшом.
в маленьком. среднем. побольше. большом.
с пола поднимет. уронит с колен.
свой бесконечный полиэтилен.
что ты там ищешь, смешная душа?
на «станкомаше» выходит, шурша.
СВИДЕТЕЛИ
Сергею Морейно
снег объявился прямо
у въезда в шиномонтажку.
«что там?» – один из ямы.
второй проглотил затяжку
и выдохнул вместе с дымом,
зачем-то в небо взмывая:
«весомо. грубо. зримо.
в пустырь забивают сваи.
до самого окоёма
движения нет другого.
лишь бродят от дома к дому
свидетели иеговы».
ДВОР. НОЧЬ
мусоровоз гремит три минуты
и пропадает вдруг.
мигает вывеска (круто)
бюро ритуальных услуг.
если б мы не были так предвзяты,
то заметить смогли б,
как проплыл под окном на пятом
косяк серебристых рыб.
«магнит» в трудах: разгружают фуру,
носятся как муравьи.
я тут… это… – прости меня! – сдуру
сжёг рисунки твои.
«даже не знаю, что будет с нами».
и прикусываешь губу.
светло. словно бог стоит над домами
с горняцкой лампой на лбу.
ЛИЦА
они, улыбаясь от уха до уха,
как тьма наползали (и – пустошь за ними?),
слепые младенцы, подростки, старухи –
щербатые лица без грима и в гриме
качали меня в гамаке из полыни,
дышали в глаза: ты боишься? не бойся.
настигнем тебя и в берложьем берлине,
утопим тебя и в глуши иллинойса.
задушим тебя у развалин италий.
и гребни на их кадыках трепетали.
ТРАМВАЙ
зевая зевая зевая
кондуктор бредёт по трамваю
с ондатрой на голове
и хочет уснуть в траве
вагон бесконечно долог
лесной сыроватый полог
пружинит под сапогом
длинней не найти вагон
кондуктор поёт простую
что все сорок мест пустуют
что все сорок лет маршрута
под рёбрами слева смута
что тьма мельтешит вовне
(мне страшно мне страшно мне)
что снег на оконной раме
что бабочки машут руками
ЧЕРЕЗ ТЬМУ
ничего скажу и никому
я один крадётся через тьму
тишина сгущается вокруг
только слева – лязг трамвайных дуг
только справа – хохот и скулёж
только сверху бьёт кислотный дождь
только снизу рвётся напролом
бурелом
только волчий скрежет за спиной
Господи, ты здесь?
побудь со мной
БЕЗМОЛВИЕ
Даниилу Тесле
там, где пересохли русла рек,
я стою как будто имярек.
я стою. вокруг – чужая даль.
и ко мне подходит Розенталь.
и ко мне подходит Зализняк.
мы стоим и видим в небе знак.
мы стоим. в безмолвии. втроём.
луч тарелки узкий, как проём…
НОГТИ РАСТУТ
стригу ногти на ногах.
маме.
мамочка. мамочка.
детство твоё всё ближе.
скоро я буду мыть
голову твою белую
и укладывать баю-бай.
страшно-то как.
хочется спрятаться под стол,
как в детстве,
когда дед мороз
ещё настоящий.
только что ж это будет:
два малых дитя,
а ногти растут и растут
на ногах
и руках.
ЗА ХЛЕБОМ
Владе Смехову
кропал стишки свои, кропал.
за так. для никого.
пошёл за хлебом и пропал –
как не было его.
его не хватится жена.
и мать. и дочь. и пёс.
никто не вспомнит ни хрена,
купаясь в луже слёз:
пошёл за хлебом и – привет.
на клетчатом простом –
ожог от спички, чайный след
и кляксы под крестом:
бубубубубубубубу
бубу и не бубу
я скоро вылечу в трубу
я вылетел в трубу
ШАХМАТЫ
воспалённого
нарывающего
с жабрами наперевес
тебя нашли в квашеной капусте
а теперь ты отважный парень
играющий белыми
на гербовой бумаге
посмотри
блондинка облизывает мундштук саксофона
коровьим языком
свояки и свояченицы с охапками наручных часов
принимают наилучшие проклятия
лодочник в пробоинах
наматывает на лебёдку
лакированного тунца
это ли не повод
зажмурить брови
воспалить лёгкие
сгореть как пилотируемый метеорит
или – на твоё усмотрение
ДЖЕРЕМАЙЯ
над водой склонился джеремайя,
осторожно сердце вынимая:
отпущу-пущу его по глади.
ради бога (плакал) бога ради,
не прими, вода, его за камень
и не дай быть съетым рыбаками.
над водой склонился джеремайя.
а вода.
она.
глухонемая.
НА ПРОКЛА
чёрные силы на Прокла
выходят из-под земли,
рылами тычутся в стёкла:
у Ксенофонта боли,
у Степаниды боли,
у Аристарха боли,
у Агриппины боли,
у Ратибора боли,
у Василисы боли,
у Клементины боли,
у Ферапонта боли.
истошно собаки лают.
спросонья ругаясь, бабы
хватаются за горбыли.
Светлана Софья Демидович. Рождество.
Бумага, тушь, 20Х30 см.