Владимир Головин – поэт строгой стихотворной культуры, не склонный к форсированию поэтического голоса. Лирик, можно уточнить – романтический лирик, он воплощает тему, ведущую мысль стихотворения в ровно льющейся строфе, словно сдерживая эмоции, но точно переключая интонационные регистры, при том, что даже стихотворный размер может быть одинаковым: «так чувствуют в часы глухие», «но здесь и там вскипают речи», «и предрекает шепоток», «и вновь инструкции штабам»… Глухие часы, вскипающие речи, шепоток, штабы… Непостижимым образом работает слово, создавая эти интонационные переходы, побуждая нас осмысливать и переживать впечатления окружающей жизни вместе с поэтом.
Д. Ч.
* * * Я осень чувствую нутром. Так чувствуют в часы глухие собаки таинство стихии, пока ещё не грянул гром. И ночь ещё не холодна, и долог день, с утра прогретый, но это всё – уже не лето, а только видимость одна. Струится новый биоток в закате, запахе и цвете, твердят календари о лете, но осень дышит между строк. Её дыхание легло на выцветшие краски лета, как лёгкий шепоток навета на всё, что пело и цвело. И предрекает шепоток вконец изнеженной природе, что скоро в серой непогоде её веселью выйдет срок. Настанет время уходить мечтам весны, свершеньям летним в воспоминания и сплетни и ветром память бередить. …Пока же небеса ясны. Они промыты в тихой грусти, которая меня отпустит лишь с наступлением весны. Преображается в синдром её подспудное влиянье. А год пошёл на умиранье – я это чувствую нутром. РЕМИНИСЦЕНЦИИ Аптека.Рядом с ней фонарь. И ночь. Ивечное продленье триадыневского виденья. И томикБлока – как словарь. Но здесьи там вскипают речи, которымместа нет в стихах. Ихпроизносят, впопыхах умы идуши искалечив. Вот,здесь расстреляны царевны, там –книги на кострах горят… С экрановвсюду говорят княгиниМарьи Алексеевны. И вновьинструкции штабам патриотизмомзаражают. И новыегробы рождает любовь котеческим гробам. Ноизреченных слов венец – фонарь,аптека, ночь над крышей… Всехлозунгов они превыше. Вовек. Яглупостей не чтец. ДОЖДЛИВАЯ АССОЦИАЦИЯ Смеётся с лохмотьев афиши ещё одинзавтрашний вождь. Колотит посморщенным крышам унылыйдекабрьский дождь. Весь город,проникшийся дрожью покрытых зонтамиголов, так вымок, чтосморщился тоже до самых своихкуполов. Разгульные ветры набухли потоками серойводы, в разводахтумана пожухли хранящие зеленьсады. И бродят всознанье, размытом ветрами, дождёми тоской, старуха сразбитым корытом и невод с травоюморской. ШАГ ВПЕРЁД «Господа! Уже розданы карты!..» Вышло время ленивых речей. Как призыв полкового штандарта – пламя тонких, оплывших свечей. С той же страстью, что в бешеной рубке, с той же верой в злодейку-судьбу отложите погасшие трубки и наследство пускайте в трубу. Будь расчётлив – получишь полцарства, и иного родня не поймёт… Но в крови полыхает гусарство и колоду открыл банкомёт. «Господа! Пистолеты готовы!..» И иных уже способов нет отомстить за обидное слово иль держать за обиду ответ. С тем же, что и при дамах прищуром, белоснежный манжет теребя, насадите на мушку фигуру, подставляяпод мушку себя. Жить и житьбы в тиши и потворстве до исходаотпущенных лет… Но в кровиполыхает бретёрство и противникберёт пистолет. «Господа!Объявили посадку!..» На прощание– четверть часа. ДымОтечества – горький и сладкий – под крыломзатянул небеса. С той жесилой, которая в жизни помоглатебе быть на плаву, осознай,что и в новой Отчизне несбываются сны наяву. Примирись стем, что в силе невежда, что вокругвсё не то и не так… Но в кровиполыхает надежда, значит,снова – решительный шаг. Ах, как выдоверяли надежде, ах, какблизко ходила беда! На кону, убарьера, в отъезде так ли вамповезло, господа? Может,лучше без резких движений, без лихих ипоспешных шагов? – Будетменьше обид и сомнений, будетменьше забот и врагов. Время есть,чтобы сделать поправки… Но заявитсудьба-банкомёт: «Господа!Уже сделаны ставки!» И мы сновашагаем вперёд. * * * Там, где стекает с небес красота в омут интриг ипозёрства, держат меня наплаву три кита – Память, Надежда,Упорство. Если размыты следы доброты и торжествуетневежда, спины плотнеесдвигают киты – Память,Упорство, Надежда. Тянет ко дну липкий груз суеты злобой, уныньем, притворством, но наповерхность толкают киты – Память, Надежда,Упорство. Та ли судьба уменя иль не та, жизнь – это единоборство. Бейте хвостами,три славных кита – Память, Надежда,Упорство. * * * Проснуться от призыва ветра. Встать. И увидеть из окна, как размывает силуэты дождём набухшая луна. И в капель чётком перестуке, морзянкой рвущемся в окно, узнать мелодию разлуки, в тебе живущую давно. Бессонница. Ночная кара за день, за мысли, за дела. Как недотлевшего пожара хранящая огонь зола, остатками дневных сомнений заявит гулко о себе. И призовут ночные тени уже к совсем иной борьбе. В которой выбор надо сделать меж тем, как жил иль хочешь жить, и тем, что ночь тебе успела напомнить, иль наворожить… Проснуться ночью. Ветер слушать. И в стуке капель услыхать сигнал: «Спасаю ваши души. Пока осталось, что спасать». * * * Вот так и умрёшь, не увидев за краткий отпущенный срок пингвиновый марш в Антарктиде и жёлтой Сахары песок, жирафа поклон в Серенгети, фламинго в смешном неглиже и много ещё на планете, к чему не успеешь уже. Автобус, метро и маршрутки вывозят на замкнутый круг. Вернёшься ты в новые сутки, где те же и труд, и досуг, где твари не вышло по паре, где праздник убогих петард, где в жирном соседском котяре уснул его предок гепард. Раз так, то придётся поверить, что как-нибудь, вдруг, поутру, начнут барабанить мне в двери. Открою, а там… Кенгуру! * * * Такими непростыми перепутьями мы прошагали от беды к беде, что прощены быть можем даже судьями на самом главном, истинном суде. У нас на спинах крылья не колышутся, грешили мы и ошибались мы. Но многое, наверное, нам спишется за выход из уныния и тьмы. На этот суд придём без адвокатов мы, не под конвоем, не скрывая лиц. Пускай истановились мы солдатами, а все-таки, не выросли в убийц. Мы попросту придём с делами нашими, чтоб положить их на весы – на те, что, тихо шевельнув своими чашами, отправят к завершающей черте. И вот тогда, по виду ли, по сути ли, зачислят нас в особенный разряд – тех, кто сумел, шагая перепутьями, не сбавить шаг и не свернуть назад. * * * Вчера мы убивали время. Оно сжималось, но ползло, задерживаясь рядом с теми, кто помнит и добро, и зло. Оно старалось растянуться и поворачивало вспять. И было мудрым, как Конфуций, пытаясь кое-что замять. Желая спрятаться от боли, корёжилось в руках невежд. И растворялось в алкоголе воспоминаний и надежд. А мы его то прославляли, то унижали свысока. И видели в себе едва ли сынов Ивана-дурака. О том, что время изменили, кричали мы на площадях. И били его, били, били… Не понимая, не щадя. Путь в завтра, выстраданный всеми, сегодня ищем днем с огнем. Вчера мы убивали время. Теперь в безвременье живём. * * * Не прошёл ещё по Галилее тот, кто путь Голгофой завершил, а извечный спор, чей Бог сильнее, сотни царств и храмов сокрушил. Шли века, но спор не прекращался. Храмы пожирал пожарищ дым. И Создатель грустно улыбался неразумным детищам своим.